Оставшись с ней наедине, тяну ладонь к ней и сжимаю в кулак. Нет. Нельзя. Нельзя мне ее больше трогать. И так… наворотил делов. Ангел же говорила мне поверить ей, а я не верил. Я никому не привык доверять и верил лишь своим. Прикладываю кулак ко рту, хочется орать, да вот только поздно. Ангел в бинтах, слабая, просто изломанная вся, лежит в этой кровати. Из-за меня. Я виноват. Я ей не поверил тогда, когда должен был верить только ей! Провожу костяшкой руки по ее бледной щеке, нежная, ласковая, моя сломленная девочка-Ангел. Как она таяла в моих руках в нашу первую ночь, как просила меня, как хотела и как боялась во вторую. Сколько было в ней любви ко мне и уважения, огромный океан, который я на хрен просто растрощил. Я не твой покровитель, маленькая, я твой подонок! Ты должна была бежать от меня в первый день, я должен был тебя прогнать, не подпускать, не впускать тебя в свое нутро, но ты сама там поселилась, зацвела пышно, как роза на камнях. А теперь смотри, что с нами стало. Ты видишь, что я с тобой сделал?! Ангел мой. Стою рядом с ней и пошевелиться не могу. Меня скручивает всего, корежит, бьет под дых. Что я натворил, что, блядь, я натворил? Я обидел ту, которая этого совсем не заслуживала. Все это время с нашего знакомства я боялся показать Ангелу настоящего себя, боялся обидеть и в итоге сделал все самое худшее с ней, что мог. Наказал ее, тогда как Ангел не была ни в чем виновата, ни в чем! Сука! В голове то и дело ее лицо перепуганное мелькает. После взрыва я даже не понял, что Ангел ударилась. Я просто выкинул ее из машины, а после подобрал, как щенка. Из-за своего горя потери я не видел, что ей больно, я, блядь, ни хера не видел, каково ей. Та ночь в клубе после похорон. Она же говорила мне, что не виновата, я не верил. Не верил, а потом сорвался на ней. Я выместил свою злость за потерю пацанов на ней! Я едва не убил Ангела тогда, чуть ее ремнем тем не задавил. Она же даже не упиралась. Не ревела, не просила остановиться. Она, блядь, терпела это! Мой чистый ангел, моя девочка с огромным добрым сердцем и чистой душой, которую я как зверь просто обидел. Я наклоняюсь и целую Ангела в висок, вдыхая запах ее волос. – Прости меня, маленькая, – шепчу ей, чувствуя бетонный просто камень на груди. Ангел не отвечает и не открывает свои красивые изумрудные глаза. Мне же хочется сдохнуть. Я не увидел правды в той, которая жизнь была готова отдать за меня. *** Она не приходит в себя сутки, лежа под капельницами, но на следующий день мне звонят из больницы. Ангел очнулась, пришла в себя. Все это время я что-то делаю, но не могу ни о чем думать, кроме как о ней. О девочке-ангеле, лежащей сейчас с дырой в груди от пули, которая должна была стать моей. Уже через полчаса я в больнице. Стою в реанимации под дверью ее палаты, а войти не могу. Как Ангел отреагирует? До этого я приходил к ней, но она спала, была такой спокойной, а теперь как она воспримет меня, даже не представляю. – Ну что, как она там? Тоха подтянулся. Ожил уже. Люда за ним идет, за руку поддерживает. Отлипнуть не может, а у меня внутри жжет. Я тоже хочу девочку свою обнять, да вот только не знаю, как она меня встретит. – Не знаю. Не заходил еще. Не мог. – Ну давай зайдем, Бакир. Ее врач выходил как раз, сказал, Лина уже проснулась. Открываем дверь. Палата одиночная, огромное окно, стерильность. Увесистый аванс позволил дать ей нормальные условия. Ангел лежит на кровати, рядом аппарат работает, пульс ее и сердце читает. Бледная, с перебинтованной грудью, подача воздуха через трубку в носу, немного укрыта одеялом. Волосы длинные разметались по подушке, и внутри сразу тепло становится, когда вижу ее глазки открытые, изумрудные. Она как кукла лежит на этой большой для нее кровати. Я же дурею. От ее запаха, который сразу улавливаю, от чуть порозовевших губ, от глаз огромных, вот только понимаю быстро, что не смотрит девочка больше на меня, как раньше, с трепетом и обожанием. Совсем нет, даже близко. Мы заходим втроем, однако реакция Ангела мне не нравится. Как только нас видит, она распахивает губы, какой-то болезненный стон у нее вырывается, и девочка забивается в край кровати, в самый угол к стене. – Здоров, Лина. Как дела? Тоха подходит к малой, но я вижу, что она на меня смотрит, поджав ноги под одеялом, и смотрит очень херово. Глазища по пять копеек, вся бледная снова становится, дрожит. Ее аппарат рядом начинает громко пищать, и я вижу, какой рваной становится линия ее сердцебиения. Как горный, мать его, хребет. – Нет… не надо! – Эй, ты чего? Это же мы. Че так испугалась? Тоха не вкуривает, а я да, и быстро. Она же боится нас, а точнее, меня. – Линусь, прости меня, маленькая, я не хотела тогда! На нервах вся была. Подумала на тебя. Все подумали. Прости, малыш. Люда наклоняется и по плечу ее гладит, Ангел коротко кивает, но все так же смотрит на меня диким зверьком. Тоха удивленно сводит брови. Мы переглядываемся, и я коротко киваю. “Не здесь”. – Так, ладно, Котова, ты поправляйся. Не бери с меня пример. Пошли, Бакир. Идем! Тоха буквально вытаскивает меня из палаты и, как только захлопывается дверь, ошарашенно смотрит. – Люда, иди погуляй, дай нам поговорить. Я вот тут не понял. Че с Линой стало? Ты видел ее? Кто ее так зашугал? Сжимаю зубы. Хочется крушить тут все вокруг. – Я. – Ты? В смысле? Бакир, только не говори мне, что ты с Линкой что-то… – Я думал, она была крысой Архипова, что это она вас сдала, уверен был на сто процентов! Все на это указывало. Все, блядь! – Что ты с ней сделал? – Я наказал Ангела, как крысу, – отвечаю, а внутри все горит. Я знаю, как это звучит. – Как наказал? Тоха все еще не вкуривает. Он всегда был спокойнее меня, потому так хорошо вел дела в клубе. – Я отъебал ее ремнем, а потом поимел против воли. Я ее чуть не убил. – Да ты че… Что ты натворил, Бакир?! Пиздец просто… Это же Линка, она ж наша мелкая, все же знают, она бы нас не предала! Ох, Люда, помоги мне, у меня уже в боку болит. – Толь, я тоже поверила. Вас расстреляли, мы не знали, что думать. Все поверили в это. – Люда жмется к Тохе, а я стою волком, понимая, что своими руками разбил в этой девочке то самое ценное, что было у нее ко мне: уважение, трепет, нежность, – превратив это в ненависть, презрение, страх. – Ну так, может, это, мозгоправа позвать? Ты же видел, как Лина шарахалась от нас. – Не от вас. От меня. Хочется орать, но я стою молча. Я сам виноват. Я ее поломал. Даже не знаю, как я не порвал ее тогда. Это было чистое везение, мое, сука, везение, что ее не пришлось еще и там зашивать. – Бакир, ну теперь мы уже знаем, кто сдал! Может, я поговорю с ней? Или ты, Люд. Поясним все. – Нет, я сам. Не лезьте. Отправляю этих голубей в их палату, а сам под дверью стою. Нам нужно поговорить. Хочет она того или нет. Эпилог Я открываю глаза и сразу вдыхаю противный запах стерильности. Морщусь, здесь очень светло, кажется, я в больнице, в большой палате. Хочу подняться с кровати, но острая боль в груди не дает и шанса дернуться. Поднимаю руку и замечаю, что она загипсована. Мне помогли, Бакиров все же не бросил меня там на растерзание людям Тураева. Наверное, для того, чтобы и дальше… я была всего лишь его собственностью. Не любимой, не желанной, нет. Просто… предательницей. Осторожно откидываю одеяло и вижу, что грудь перебинтована тугими повязками. Слева их особенно много. В меня попала пуля. Я это помню. Острую боль, хотя тогда больше болела душа и сейчас болит. Сильно. Миша приехал тогда за мной. Ну или мне так показалось. Я еще не видела столько смертей, как тогда. Это было похоже на ад. На озверевших мужчин, готовых порвать друг другу глотки, каждый со своей целью. Месть. Как же это страшно. Мстить либо же оказаться целью мести. Игрушкой в чужих руках, в его руках. Это еще страшнее. Я была готова умереть тогда, лишь бы тот ужас прекратился. Чтобы остановить нескончаемые смерти, окутывающие меня последние годы. Так нельзя, неправильно, люди не должны умирать, особенно молодые. Которые еще не жили, не родили детей. Для меня это уже в прошлом, а точнее, в несбыточном будущем. Я не достойна любви, лучше бы я умерла там. Не надо было ему меня забирать. Теперь я не понимаю только одного: почему он не дал мне умереть, почему не оставил там истечь кровью? Ничего не изменилось, я ведь предательница. Я его враг, подставная крыса. Я то, во что Бакиров хочет верить и во что я верить не собираюсь. Дверь палаты распахивается резко, и я не успеваю подготовиться и хоть как-то собрать мысли в кучу. Размеры этой комнаты сразу становятся в разы меньше, ведь заходят они. Эти опасные мужчины, бандиты, те, кто меня ненавидят. Я пугаюсь их, хочу встать, но не могу. Слишком сильно болит в груди. У меня совсем нет сил. Сразу замечаю его, Михаила. Такой высокий, большой, весь в черном, как обычно. Мне кажется, что он держит в руке пистолет. Понимание приходит мгновенно, отравляя кровь. Они пришли меня добить. Как свидетеля того, что случилось с Тураевым, как предательницу, как врага. Анатолий жив, и это уже радует. Я вижу глаза Люды, которые сияют счастьем. Я не завидую ей. Я рада за нее. Ее мужчина выжил, тогда как мой… не мой. У меня нет никого. Я просто… пешка в этой страшной игре.