«Теория? О чем это он? Многие заключенные даже не знают, что означает слово “теория”. Они провели в школе максимум несколько лет, вряд ли прочли хоть одну книгу и умели выполнять самые простые арифметические действия. Как они поймут, что такое теория?» — думал я. А тем временем Мэр подошел к полностью успокоившейся публике, которая ловила каждое из его движений, и закричал: — Теория выхода газов из кишечника! — Выхода газов из кишечника? — переспросил директор Фернанду Латару, чрезмерно озабоченный. — Выхода газов из кишечника? — поинтересовался Учитель. «Теория чего?» — стали спрашивать друг у друга присутствующие в зале. Ни один человек не засмеялся, поскольку обстановка, которая была создана, оставалась такой напряженной, что никто не представлял себе, что эта теория означала. Возможно, речь шла о каком-то химическом оружии, новом горючем для ракеты. Но внезапно, к нашему облегчению, снова усилилось освещение сцены, Бартоломеу вышел из гроба, заиграла цирковая музыка: «Та, тара… тара, та-та-та… та-та!!!» Мы переходили от ужаса к комедии. В моем мозгу поменялись полюса. В мозгах заключенных тоже. Эти люди, привыкшие к риску умереть, быть изувеченными, арестованными, наконец, к приключениям, впрыснутым в вену, не были подготовлены к такой быстрой перемене настроения. Похоже, они не знали, смеяться им или плакать. Даже Учитель казался смущенным. Он только знал, что двое необузданных персонажей могли бы бросить бомбу в театр. Озабоченный, он подумал, что, вероятно, Бартоломеу и Барнабе знали этих уголовников лучше, чем любой полицейский комиссар или судебный психиатр. Возможно, они были опаснее для общества, чем преступники с Острова Демонов. Когда зажегся свет, эти двое так, чтобы мы не заметили, надели на себя шутовские носы и цилиндры. Они заставили зрителей аплодировать им, а потом Мэр заговорил с ними о своей «сложной» теории. Я снова чуть не упал в обморок. Мэр повернулся своей грандиозной задницей к толпе, и Краснобай завершил свою «запорную» мысль: — Досточтимая публика, кто поймет теорию выхода газов из кишечника, никогда больше не будет смотреть на свои ягодицы так, как прежде. — И Мэр издал громоподобный звук, который смешался со зрительным залом. Все наконец-то поняли, что означает теория выхода газов из кишечника. Уголовники, услышав звук, исходящий из кишечника Мэра, пришли в неистовство. Все они, пережив вершину напряженности, расслабились. Сначала их мозг был поглощен мыслями о смерти, теперь они стали выпускать газы, как дети. У меня разболелась голова. Настаивая на своих теориях, я спросил себя: где же педагогическая атмосфера?Где учение об инвентаризации событий жизни? Учитель закрыл лицо руками. Я не знал, хотел ли он выбежать оттуда, как я, или его это забавляло. Но, казалось, он улыбался. Я не знал, придумали ли эти двое план «Б» с его согласия, или все это было импровизацией, как всегда. Я ничего не знал. Меня никто не поставил в известность, я злился на себя самого и на группу. Я узнавал обо всех событиях последним Директор тюрьмы был озабочен. Он считал, что на этот раз цирк разожжет огонь. У полицейских, стоящих в коридорах, было двойственное чувство. Одни расслабились и улыбались, другие сжимали оружие, боясь худшего. Сразу же на сцене появился другой персонаж, чтобы противопоставить себя им и объяснить самую сумасшедшую из всех теорий: профессор Журема. Я не мог себе представить, чтобы такой блестящий специалист, как она, принял участие в этом сумасшествии. — Дети мои, воздух демократичен. Он принадлежит всем, используется всеми, и все должны о нем заботиться, — сказала она, обращаясь к преступникам. — Подсудимый выпускает газы, полицейские выпускают газы, интеллектуалы тоже это делают. А значит, мы все находимся в одной лодке. — Потом она с пафосом произнесла: — Никто от этого не убежит: ни младенцы, ни дети, ни взрослые, ни пожилые, ни знаменитости, ни безымянные, ни богатые, ни обездоленные. Все делают звук «пум». Не выпускает газов тот, кто мертв! — И она указала на гроб. — Каждое человеческое существо выпускает газы из кишечника десять тысяч раз за время своего существования, увеличивая при этом эффект нагрева. Мы все — пердуны! — хором произнесли Краснобай и Мэр. — Существует несколько типов выпуска газов, — продолжила профессор Журема. И двое бродяг стали объяснять пресловутые типы: — Есть выпуск газов психопатический. — И Мэр принялся играть роль, чтобы объяснить это. — Психопат кроткий, ханжеский, надушенный. «Как дела? Все в порядке?» Словно ангелочек, он поговорит то тут, то там, а затем, когда меньше всего ожидают, выпустит тихую торпеду, которая попадет в жертву. Потом вышел Краснобай и тоже стал объяснять: — Есть выпускание газов «друг леопарда». Это самое наглое выпускание газов из всех. Вы доверяете этому выпусканию газов, считаете его своим лучшим другом и чувствуете, что оно никогда вас не предаст. Вы глубоко дышите, умоляете несчастного выйти потихоньку и не выдавать вас. Но внезапно, когда этого меньше всего ждешь, «друг леопарда» выходит, разрывая шину, и вызывает скандал. И вы натянуто говорите: «Думаю, сегодня будет дождь», но все вокруг знают, что это вы выпустили гром. Я посмотрел на заключенных и увидел, что они уже не напряжены и чувствуют себя свободно. Трудно было поверить, что эти люди совершали столько насилия в обществе. Я додумал: «Всякое человеческое существо, пусть это преступник или его жертва, алчет и жаждет удовольствий». Фрейд был прав, когда сказал, что принцип удовольствия управляет человеческой психикой. В продолжение Краснобай, уличный философ, напыщенно сказал: — Есть socialite[14] выпускание газов. Представьте себе, встретились три подруги из высшего света. Каждая из них носит очки с темными линзами, больше, чем их головы, за которыми можно спрятать морду слона. Одна из них спокойно, бесшумно выпускает газы и с невозмутимым лицом имеет смелость заявить: «Я нахожу, что здесь есть что-то гнилое». — Дорогие слушатели, есть еще и интеллектуальное выпускание газов! — закричал Мэр, глядя на меня. — Это самое бесстыжее выпускание газов из всех! Такой субъект знает, что газы вот-вот выйдут. — И он посмотрел на профессора Журему, которая одобрила педагогический жаргон. — Давай, давай. — Да, и он с величайшим бесстыдством их выпускает. При этом интеллектуал спокойно продолжает разговаривать с другими, как будто бы ничего не произошло. Заключенные резвились, как дети. Было непохоже, что они находились в тюрьме с особо строгим режимом. В этотмомент я подошел к профессору Журеме и спросил ее тихонько: — А где же Пьяже? А Выготский? А Морен? Профессор была резка со мной: — Сын мой, а что мы будем делать? Даже Маркс уже был с этими ненормальными. Воспитание не является искусством передачи идей, это искусство делать их понятными. Уголовники сыты советами и уроками морали. Бартоломеу и Барнабе покорили нас. — И, критикуя меня, добавила: — Выпустите газы из своей головы. Облегчитесь! Я погрузился в самого себя. Мне никогда не удавалось постичь моих учеников, я никогда не говорил на их языке. Я чувствовал, что сойти с пьедестала и проникнуть в их мир было бы для меня слишком высокой ценой. Пока я раздумывал над этим, Мэр, чувствуя, что толпа была в восторге от его учений, погрузился в транс. В нем снова зажегся дух политика. — Граждане этого великого учреждения, скоро кампания моих следующих выборов. Она будет основываться на честности! Никто не достоин своей задницы, если не возьмет на себя ответственность за свои газы!— Публика не сдержалась. Все поднялись и зааплодировали непослушному. — А он добавил: — Если каждый избиратель, который выпускает газы, проголосует за меня, у меня будет самое большое количество набранных голосов в истории! Позже я узнал, кто управлял освещением и занимался звуковыми эффектами. Это были Жоау Витор, Димас, Саломау и Эдсон, посвященные в план нашей парочки. Они участвовали в плане «Б», а я лишь оставался простым зрителем. После представления все трое поклонились публике вместе с теми, кто находился за кулисами. Мне не нужно говорить, что театр почти рухнул. Впервые за столетнюю историю Остров Демонов превратился в Остров Ангелов, по крайней мере, на несколько часов. Заключенные продолжали аплодировать труппе. Мне ничего не оставалось делать, как стоять в стороне. Я также им аплодировал. Сумасшедшим удалось сделать то, что ни один психиатр, психолог, воспитатель или социолог не смог добиться в этом учреждении. Когда есть свободный ум, можно думать о других возможностях воспитания. Глава 32 Наконец-то мой script[15] После этого дурдома, который приготовили мои друзья, они ушли за кулисы, а я занял сцену. Подошел мой черед выступить в качестве рассказчика сценария, который я написал. Исполинский труд. Но я был более расслабленным. Я решил не быть вдали от их униженности. Я хотел приблизиться к допустимой границе. Прежде чем начать свой рассказ, я посмотрел на этих мужчин, которые вели себя как подростки, и увидел в них мальчиков, чье детство было украдено. Да, на них лежала ответственность за содеянное, они были виновны в преступлениях, но у них были разбитые жизни. Как ожидать от них спокойствия, если в детстве агрессивность превратилась в перо, которым писались основные главы истории их жизни? Я направился в центр сцены. Мне не нужно было делать усилий, повышать голос или осуществлять какое-либо давление. Они просто успокоились в ожидании моих слов. Я быстро объяснил, что буду рассказчиком истории. Старый занавес закрылся, и Бартоломеу с остальными пошли готовиться. Я попросил зрителей обратить внимание надвижение персонажей и постараться понять, как легко сделать травму. Затем, чтобы разбудить их, я спросил: — Если родители-защитники могут травмировать своих детей, представьте себе отсутствие таких родителей. Или присутствие родителей, способных на насилие, лишения, потери и другие формы агрессивности. Мы не хотим оправдать ошибки, а хотим показать, как возникают призраки. Занавес открылся, и зрители заулыбались в предвкушении. Бартоломеу, переодетый в женщину, читал журнал. Его имя было Клотильда. На нем был другой парик, более изящный, чем первый. Мэр, которого в пьесе звали Ромео, был второй половинкой романтической четы. В этом была моя месть по сценарию. Оба будут максимально осмеяны. Они поженились десять лет назад, были капризными, ворчливыми, специалистами покритиковать друг друга. Они играли родителей Бартоломеу в первые годы их жизни, до того как отец умер, а мать оставила его в приюте. Ромео только и делал, что смотрел телевизор, ругал правительство и дурно отзывался о своей работе. Донья Журема, мать Клотильды, была бесчеловечной, безалаберной, безмозглой. Клотильда была умелицей по части вышивки и сплетен. Димас и Саломау играли двух сыновей этой четы, пяти и двух лет. Остальная часть группы оставалась за кулисами, обеспечивая звук. Не теряя времени, я начал рассказывать историю: — Представьте себе гостиную в доме современной семьи. Красивая, замечательная женщина читает журнал мод. — Публика посмотрела на Клотильду, которая в возбуждении листала журнал с конца. И, перевирая слова пьесы, крикливо говорила: — Красивая! Красивая! Вы похожи на меня! Я продолжил: — Представьте себе, что в этих журналах есть только лица и другие вещи. Например, фотографии худосочных, отощавших моделей, которые нередко больны с медицинской точки зрения. Чем больше Клотильда читает журнал, тем больше «растут» ее знания, — пошутил я. И я попросил, чтобы они и дальше освобождали свое воображение. — В этой самой гостиной отец смотрит по телевизору полицейский фильм. — Я показал на Ромео. — Этот фильм подобен большому пирогу — в нем заранее знают о дальнейших событиях. Там есть герой и бандит. Пареньку нужно любым способом захватить или убить бандита, нечестного, похожего на некоторых лиц, знакомых вам. Но никто не знает, как он из ничего превратился в преступника. Часто в кинематографе уголовники представлены как отбросы, человеческий мусор, который следует убрать. Похоже, у них нет грез, они не плачут, не любят, у них нет бессонницы. Публика зааплодировала мне, и я удивился этой реакции. Уголовники начали узнавать себя в героях пьесы. Вероятно, у них впервые появилась возможность разобраться в самих себе, подумать и сделать выводы. Ромео, забыв сценарий, переживал, надеясь, что бандит победит героя. Наносил удары ногой по воздуху, рукой по креслу, выкрикивал. Он хотел влезть в сам телевизор. — Дай-ка этому пареньку, господин слабак! — восклицал он. Я приостановил рассказ и поправил актера: — Ромео, по пьесе вы не на стороне бандита. — Неужели? Простите, люди, но вы меня заразили, — остроумно пошутил он. Не знаю, как Мэру удавалось построить такие тирады, знаю только, что публике понравилось его чувство юмора. Я продолжил рассказывать содержание с большей дрожью. Мэр и Бартоломеу принялись перекидываться фразами, которых не было в сценарии. У Клотильды-Бартоломеу начался зуд в голове. Он отложил в сторону журнал мод, встал со своего кресла и направился к Ромео. Подойдя к нему, он показал на телевизор и произнес; — Бензиньу, мой великий политик потерпел поражение. Посмотри на негодяя, который бьет женщину. Как великий лидер, ты допускаешь это насилие? На самом деле Бартоломеу сыграл плохо, он хотел привлечь к себе внимание, хотел поднять дух Мэра. И он попал в цель. Внезапно Мэр забыл о персонаже Ромео и, чувствуя себя защитником прав женщины, воскликнул: — Как один из лидеров этой великой страны, заявляю: тот, кто бьет женщину даже цветком, не достоин быть мужчиной! — Ты — самый лучший мужчина в мире, — сказала Клотильда, доводя Ромео до экстаза. Но на самом деле она приготовила ему западню. Стараясь, чтобы «муж» не заметил, она протянула правую руку и хлопнула его так, что он покатился в сторону. — Что это значит, Краснобай? — в ярости взвился Мэр. Он уже поднял кулаки и приготовился к драке. Ничто бы его не сдержало. Но Клотильда, мастерица стрелять глазами, напомнила ему: — Бензиньу! Нельзя даже цветком! Мэр закусил губу, перевел дыхание и почувствовал, что несчастный Краснобай использовал театр для того, чтобы поквитаться. Все это было очень глупо, и он, посмотрев на публику, а потом на свою «супругу», постарался сохранить лицо мужчины. — Кло, дорогуша, ты почти заставила меня поцеловать пол! — Этот нокаут за меня и за Учителя, дурачок, — сказал Краснобай, вспомнив, что Мэр дал ему по лицу под виадуком, после того как его побил китайчонок.