В вагончик зашел Аникей, зажег вторую лампочку. — Чо, земляк, письма строчишь? — Ага. — Я вот тоже думаю заняться этим. — Как там,— кивнул Лешка на окно,— весело? — Как говорится, дюже. Маныгин вышел на круг бороться — всех кладет. Здоров бугай! — Надя еще не борется? — натянуто улыбнулся Лешка. — Надю ИТР обхаживают. Что-то ей там Шакир Бурзалов заливает... Ну, пиши, а я вот тут, в сторонке... «И зачем я о Наде спросил? Будто так уж мне это важно!» Лешка прислушался к негромкому, то совсем стихающему, то нарастающему шуму за стенками ва­гончика, опять услышал неустанный стук движка, и это помогло ему войти в прежнее настроение. Опять представились темные вечерние просторы — без конца, без края, с беззвучным ветром над ними, с тоской бесприютья, а за ними светился огонек окна. У окна си­дела грустная Лена Поливина. Лешка хорошо ее ви­дел. Письмо написалось легко и просто. «Здравствуй, Лена,— написал он.— Ты меня уж из­вини, что я так долго не отвечал тебе. Было очень неког­да, да и сейчас поджимает. Работал я и на валке леса, и плотником, и .землекопом. А недавно — не поверишь — произвели меня в помощники начальника строитель­ства. Звучит? Ну, помощник — это значит, мальчик на побегушках. Хотя, конечно, приходится не только бе­гать, но и головой иногда работать». (Это Лешке понра­вилось: и не очень соврал, и ухмылку ироническую подпустил, а все же получилось значительно; может, и Татке Лена передаст: помощник начальника стро­ительства как-никак...) «Коллектив у нас хороший, дружный, ребята как на подбор — по комсомольским путевкам. Живем в вагончиках, нары — в два этажа. Едим оленину, рыбу, консервы да сухари. Всем выдали спецодежду — ва­ленки, сапоги, полушубки и т. п. Нас пока еще немно­го— только десант. А вот скоро начнется навигация, прибудут основные грузы, и понаедет сюда много наро­да. Тогда и девушки приедут, в основном на отделоч­ные работы. А пока у нас только одна особа женского пола, некто Надя Голышева. Хорошая девчонка (Леш­ка хотел написать: красивая — кольнуть, что ли, Лену, подзавести, но не стал), приехала заведовать книжным магазином, глупая — какой в тайге может быть книго­торг! Работает пока диспетчером. (Подмывало сообщить что-нибудь вроде: мы с ней дружим, но этого Лешка постеснялся.) Человек общительный, добрый, к ней все хорошо относятся. А как дела у тебя? Куда думаешь после десятого? В университет? в горный? на гидрогеолога, как меч­тала? Ну, пора ставить точку. Тем, кто помнит меня, пе­редай привет от обдутого ветрами, прокаленного моро­зами, а ныне мокнущего в сибирских хлябях Лехи Новожилова». Письмо, как посчитал Лешка, у него вполне полу­чилось. Теперь оставалось ответить Джафару. Этот пижон, верный своему слову, прислал довольно большое по­слание, почти вполовину на французском и немецком языках. Болван, будто есть у Лешки время занимать­ся здесь иностранным! Не университет. Джафару Лешка хотел написать длинное-длинное письмо. Сначала обругать за пижонство, а потом рас­сказать о своей жизни, поделиться всеми горестями'и сомнениями — все-таки, что ни говори, Джафар ему самая близкая душа. Ничего, однако, из этого не получилось. Сначала заскочил в вагончик Слава: — Вы тут нашу прекрасную даму не видели? — Надю, что ли? — оторвался от письма Лешка. — Нет, оленуху,— сострил Слава.— Кого еще? — Вались-ка отсюда,— со злой досадой, нежданно грубо повысил голос Аникей. Потом поперли ребята, шумные и в предвкушении ужина веселые. Письмо Джафару пришлось ском­кать— так, одни приветы, ничего толкового. Хотел уж порвать, да раздумал: все-таки весточка. Из вагончика вышли вместе с Аникеем. До поч­тового ящика было несколько шагов. Ящик этот, ско­лоченный Аникеем же, висел под электролампочкой на стволе сосны, и на нем была чья-то торопливая, но броская надпись: «Не дай помереть близким своим от недостатка информации о тебе». — Эта надпись меня только и спасает,— Лешка хмыкнул.— Иногда до того не хочется писать... — А чо ж не хочется? Надо ведь. — Да то не хочется, что думаешь: вот напишу письмо длинное, большое, про всю нашу жизнь рас­скажу, а сядешь — полстранички написал, и все. В дру­гой раз и не хочется. — А-а,— понятливо сказал Аникей и помолчал. Электролампочки отгоняли мглу старательно, но безуспешно. Только у самых вагончиков высвечивали они землю и деревья, а дальше стояла густая, беспро­светная тьма. — Надо писать, надо,— повторил Аникей и спро­сил : — Ты ведь в армии еще не служил? — Так когда же мне было? — удивился Лешка. — Ну да, верно... А я вот в армии понял, что это такое — письмо. Важная штука. — Ты служил? — Раз говорю... Только мало. Не пришлось до кон­ца дослужить.— Заметив заинтересованный взгляд Лешки, Аникей неохотно продолжил: — Неладно у меня получилось. Служил я в подразделении минеров. В общем, сапер. Ну, однажды такая штука получи­лась, сбился с дороги, решил срезать путь, попал в бо­лотную хлябь. Еле вытащили. Долго пришлось в гос­питале валяться — учился не только ходить — ползать. Думали, не выживу. Понятно, списали вчистую. Однако вот, не поверишь, после госпиталя всего за полгода вернул второй разряд по боксу. Врачи ахали. Но все равно: учиться я хотел в институте — не разрешили. Годик-два, сказали, надо заняться только физической работой... А тебе что врачи говорят? — неожиданно пошутил Аникей: он, видать, уже раскаивался, что пооткровенничал. Лешка смотрел на него с почтительным удивлени­ем. Вот так Аннушка! Вон как, оказывается, жизнь-то успела его мотануть. А глянешь на него — ни за что не подумаешь. Лешке вдруг захотелось сказать о себе что-нибудь тоже значительное. Не похвастать, нет — соприкоснуться с товарищем, стать ему поравнее. — Вот у меня тоже...— начал Лешка и захлебнул­ся от совестливости и стыда.— Тоже ничего с институ­том не вышло. — Еще выйдет, Иовожил! — Аникей хлопнул его по плечу.— Если, конечно, это тебе действительно по­надобится — обязательно институт. Там видно будет, а?.. Только ты, земляк, о том, что я тебе сказал... Я — тебе одному. — Ладно,—кивнул Лешка. — Айда тогда ужинать. Слышишь, ребята как го­монят... 4. Кренясь на развороте, над рекой с ревом пронесся вертолет. Антоха Пьянков задрал голову, засмотрелся, и тяжелый ящик, выскользнув из его рук, плюхнулся в воду. — Но, вы, раззявы! — обрушил свою злость Анто­ха на товарищей, стоящих рядом с ним почти по грудь в воде у борта баржи.— Что не поддержали? Ржу развесть хотите? Теперь вот ныряйте. — Сам ты раззява,— огрызнулся Лешка, однако подтолкнул Аникея: — Давай. Окунувшись, они достали ящик; Антоха стоял уже пригнувшись, ждал, когда взвалят груз на спину. Взвалили — он крякнул и, сгибаясь, понес ящик. Шла разгрузка барж. Река растеклась здесь широ­ко, по-весеннему привольно, но подвести баржи к бе­регу оказалось нельзя: они застревали, садясь на дно; причалы были еще не готовы. Вот и приходилось лезть в воду, по ней перетаскивать груз: был он срочный. Выгружали ящики с инструментом, арматурой, кре­пежным материалом, асбошифер, кирпич, цемент, щиты сборных домов, всякую нужную мелочь. На дру­гой барже ждали своей очереди жилые вагончики, два трактора, скрепер и компрессор. Ящики, мешки, асбошифер укладывали в штабеля. Возле них, чуть в сторонке, горели два больших костра — для обо­грева. Для обогрева же предназначался «особый» ящик, накрытый пока брезентом; в нем, как все знали, ле­жало несколько бутылок из НЗ комиссара. Было ска­зано, что после окончания разгрузки все получат по сто граммов «фронтовых». Иван Ситников, командовавший разгрузкой первой баржи, распорядился сделать перекур. Обрадованные, все бросились к кострам, сгрудились поближе к жар­кому пламени. Заклубился пар от мокрой одежды. Сильно припадая на одну ногу, подковылял Слава Новиков: — Совсем судорога скорчила! — и повалился на землю, растирая мышцы, — А вон комиссар все еще в воде,— не то восхи­щаясь, не то осуждая, сказал Тимка Грач,— терпит. — У комиссара мунитет,— усмехнулся Антоха,— он и зимой в воде, как рыба. Аникей начал выжимать рубаху и тут же принял­ся ожесточенно хлестать себя по плечам, груди, спине: — Черти! Уже вылупились... жалят! — Лето еще не то покажет,— мрачно утешил Ан­тоха, и сам яростно хлестанул себя по плечам; чер­ная рубаха его сделалась серой от насевших кома­ров.— Его тут красным, говорят, потому зовут, что очень уж большой кровопуск от комаров и мошки. Кур­нуть бы, братцы, а? Это чьи на пенечке сигареты? — Бери, бери, мои,— подбодрил его подошедший Виктор Карданов.— Ну, ребятки, что лучше веселит — вода или комарье? — Да все вместе. Ансамбль! — Подвиньтесь-ка.— Комиссар протиснулся к ко­стру.— Хорошо! Не отходил бы от огня... — Видели, хлопцы, «дэту» привезли? Несколько ящиков. — Это что за «дэта»? Дата — диета? — Для насекомых «диэта». Жидкость такая в прыскалках, от комаров и мошки, — Неплохо бы попрыскаться… — Между прочим, управляющий прилетел,— сооб­щил Антоха. — Докладывал тебе? — Я без доклада знаю. Вертолет-то прошел — ви­дели? А Толик маныгинский уже на вертодроме. Сей­час маханет сюда и всех — в воду, — Тебе, Антоха, в воде полезно — брюшко сгонять, — Вы, ребята, над его брюхом не смейтесь,— будто бы сочувственно сказал Тимка Грач.— У него и так самочувствие кошмарное: он же еще в школе глобус нечаянно проглотил. — А ты — указку! — огрызнулся Антоха.— Она из тебя носом вылезает... Лешка приплясывал и притоптывал у костра, под­талкивая других, похлопывая себя по шее, то по ляж­кам, то по груди — отгонял комарье. Уже сделалось тепло, и на душе было хорошо. Он сейчас очень любил всю эту братву. Ребята курили, трепались, посмеива­лись, все рады были передышке, и никому не хотелось лезть обратно в холоднющую воду, но пройдут короткие минуты отдыха — и, опять подшучивая друг над дру­гом, переругиваясь, они все-таки полезут и снова на­чнут вкалывать — дружно, может быть, ожесточенно и, в общем-то, весело. И Лешка полезет вместе со всеми, и будет длиться его слитность со всеми этими ребятами, нераздельность его усилий с общим трудом... Круто развернувшись и резко застопорив, стала, как вбитая в землю, машина начальника управления, («Что я говорил?»—сказал Антоха.) Не спеша рас­крыв дверцу, шагнул Анатолий Маныгин. Братва за­тихла и ждала, когда управляющий подойдет побли­же. Кое-кто начал поспешно приводить в порядок оде­жонку— готовиться к новому «купанию».