— Параграф второй. Предупредить всех без исклю­чения работников управления и субподрядных органи­заций... — Анатолий Васильевич! — почти вскрикнул Тим­ка.— Не допущу я больше такого, только не уволь­няйте. — А! — отмахнулся Маныгин, но диктовать пре­кратил, встал и отвернулся к окну. Лицо у него было усталым, веки набрякли. «Опять, поди, полночи не спал со своим преферансом»,— по­думал Лешка. За преферанс он на Анатоль Васильича вначале сердился и однажды насмелился даже выска­заться. Маныгин выслушал его и улыбнулся; улыбал­ся он редко и хорошо. «Ох, Леша,— сказал он,— и ты мне в няньки записался». Кто еще был ему нянь­кой, не сказал; наверное, комиссар. «Говоришь: не играйте. А ты, что ли, с субподрядчиками отношения будешь налаживать? День-деньской лаюсь с ними, так ведь надо же когда-то и добрым словом перекинуть­ся».— «Обязательно ночью, да?» — насупился Лешка, ему стало жалко начальника. «А хоть и ночью, а надо, Леша, надо. Вот станешь когда-нибудь началь­ником стройуправления — поймешь». Видать, опять налаживал отношения... А может, из-за деревьев этих так переживает. Маныгин воевал за каждое дерево. Он вдалбливал всем и всякому, что если в средних широтах для вос­становления леса надо годиков тридцать-сорок, то, здесь, на Севере, срок этот растягивается почти до двух­сот лет. Кедр за окном легонько царапал стекло, совсем как в Лешкиной комнатке. За пего Маныгин уже заплатил из своей зарплаты солидный штраф по постановлению пожарной инспекции: не положено расти дереву впри­тык к деревянной постройке. Кедр по-прежнему рос. — Анатолий Васильич,— угрюмо сказал Лешка,— может, верно... Все-таки Грач еще ни одного замечания вроде не имел, очень хорошо работает. Маныгин круто повернулся: — Не лезь в адвокаты, Леша! У тебя самого рыль­це в пушку. Налет на ивы помнишь? И помолчи. Знаю, что работает он хорошо. Знаю, что десантник. Все знаю. Но сколько можно заниматься словесно­стью? Сколько, Грач, можно тебя воспитывать? — Так ведь первый раз, Анатолий Васильевич! — Тимка поднял на начальника скорбные глаза, и в них вместе с мольбой была и надежда. — Это ты первый,— буркнул Маныгин, садясь за стол,— А всего сколько уже зря загубили деревьев... Ладно, Новожилов, запишем ему строгий выговор. Но попомни, Грач... — Да я, Анатолий Васильевич... — Хватит! Что скажешь — знаю. И верю. Иди. Тимка из кабинета вылетел пулей и чуть не сшиб молодую статную женщину в белом халате — врача санитарно-эпидемиологической станции. К разговору Маныгина с ней у Лешки был свой интерес, и потому, отдав Наташе приказ для перепечатки, он возвратился в кабинетик, сделав вид, будто надо найти в шкафу некий документ. Вначале разговор шел о возможности опыления района озера Светлого дустом с самолетов — от кома­ров и мошки. Врачиха возражала: на юге области та­ким образом уничтожили не столько комаров, сколько рыбу в водоемах и мелкую живность. — Да ведь погибаем мы, товарищ медицина! На­верное, видели: руки и ноги почти у всех в кровавых расчесах. Производительность труда падает катастро­фически. Может, слышали: в Тунге один энтузиаст кур завел — все сдохли от комариных укусов. — Хорошо, товарищ Маныгин, я доложу на стан­ции о вашей настойчивой просьбе. Но думаю, что все равно вы получите отказ. — Доложите... И еще один вопрос. Что вода? Вот это как раз Лешку и интересовало: ходили слу­хи, что вода в озере для питья непригодна. — Об этом точно ничего пока сказать не могу. Воду увозим с собой. Сделаем анализ — сообщим. — Ну что ж, все позиции ясны. Давайте акт, по­смотрим... Больше здесь Лешке делать было нечего. Он пошел к себе. За его столом сидела Лена. Наташа косилась на нее с неприязнью. Вчерашний разговор еще жил в Лешке. Все время жил. От него было тревожно и смутно. Лешка хотел видеть Лену и боялся. А она улыбалась — хоть бы что. — Здравствуй, Леша. — Здравствуй... Ты чего гуляешь? — Обеденный перерыв. Пошла принимать пищу — завернула к тебе. Пойдем? — Да не... Дела тут всякие. Лена сникла. Теребя нарядную косынку на шее, сказала: — Ну что же... Может, проводишь хоть маленько? «Хм, придется». Они вышли в жаркий полдень. Солнце плавило смолу на соснах и, кажется, хвою. Лена стала в тенеч­ке и грустно распахнула глаза на Лешку. Сейчас она что-то скажет, подумал он и заметил, что его сердце бьется. Ему хотелось, чтобы она ничего не говорила, а снова бы улыбнулась, взмахнула беззаботно рукой «Привет!» и убежала бы в столовку. И в то же время хотелось, чтобы опять, как вчера, она заговорила о том, почему приехала сюда и как он ей нужен. — Что же ты в машинистки Натку выбрал? — улыбнулась Лена.— Татка красивее. — А ну,— буркнул Лешка. — Ну, ладно, Леша, иди,— сказала она,— у тебя дела. — Да ничего,—смутился он; ему хотелось сказать что-то важное — он не знал как. — Иди, иди. Приветик!— Она и верно взмахнула рукой и пошла решительно и быстро. Лешка смотрел ей вслед, ему хотелось побежать и догнать ее... 4. Лешка вернулся с Тунги — мотался туда по пору­чению Маныгина — и, чтобы прохладиться, сел в те­нечке на кучу досок неподалеку от вагончиков. Оти­рая нот, он похлестывал себя веткой, отгоняя комарье, и подставлял грязное от пыли вспотевшее лицо под ветерок, сквозящий с озера. Рабочий день кончился, возле вагончиков было людно; Лешка смотрел туда и удивлялся, как много в поселке стало собак. Одни валялись на пыльной, вдрызг разбитой сапогами земле, другие бродили ле­ниво и бесцельно, но все они чувствовали себя здесь превосходно: их подкармливали, никто не гнал и не заставлял работать. «Бездельницы-приживалки а,— беззлобно и мельком подумал Лешка. Ему хотелось увидеть Лену. На Тунгу он уехал с попуткой, а обратно возвра­щался пешим. Дорога тянулась по нюру— чахлому низкорослому лесу на болоте. Шла насыпка грунта на лежневку, было пыльно и душно, а пойти по лесу Лешка не рисковал: увязнешь в топи. Он плюхал по дороге и вспоминал о Вале, секретарше начальника Тунгинского стройуправления, Эта Валя уже не первый раз пыталась его заинте­ресовать: строила глазки, а сегодня, когда он томился в закутке-приемной, подсела к нему и завела разговор. Разговор был пустяковый, стандартный, но Валя ко­кетливо взглядывала на Лешку, рукой своей, теплой и гладкой, часто касалась его, и Лешке было это непри­ятно. Ему было бы приятно, если бы на месте Вали оказалась Лена и сидели бы они не в том закутке, а где-нибудь совсем-совсем одни. Например, в избуш­ке... на берегу лесного озера, как говорила Лена. А он еще фыркнул тогда, болван! Лешке представилось, как приходит он к этой из­бушке, измаянный какой-то тяжкой работой, усталый и довольный, а на пороге стоит, улыбается Лена. Сядут они на крылечке, и Лена погладит его потрудившиеся жесткие руки, и привалится плечом, и склонит свою голову к его голове. Он даже ощутил ее прикоснове­ние... Будто сотни мурашей промчались, шевеля ост­ренькими лапками, по его телу — как говорят, мороз по коже прошел,— Лешка прибавил шагу, захотелось скорее очутиться поближе к Лене. И вот сидел он теперь, вспотевший и нетерпеливый, осматривался — не видать ли где-нибудь ее. Размолвка между ними, даже не размолвка, а натянутость какая-то, возникшая после того ночного разговора, прошла. Лена держалась просто, по-дружески, никак не поми­ная вырвавшегося призвания, но Лешка-то его не за­был. Он теперь частенько ловил себя на том, что при­сматривается к ней словно бы не своими, а чьими-то чужими, со стороны, глазами, и чутко вслушивался в ее глуховато звенящий голос, и любовался чистым и нежным ее лицом, и отворачивался, когда взгляд па­дал на ложбинку за вырезом платья. Лена притягивала его к себе все больше, все силь­нее. Особенно когда ее не было рядом. Лешка еще не знал, что часто именно так начи­нается любовь. Он не знал, что любовь — всегда плод собственной души человека, и теперь, когда она уро­нила свое семя в его душу, сам он стал невольным садовником: его мечтания и раздумья были живо­творной влагой, необходимой для созревания чув­ства. Лена вывернулась из-за деревьев неожиданно. Лешка привстал и подался вперед, но тут же опус­тился обратно: она оживленно разговаривала о чем-то с бородатым подмосковным парнем, одним из гита­ристов. Им было весело, они смеялись. Лена была в трикотажном спортивном костюме, стройная, красивая. Лешка ссутулился и отвернулся. — Леша! Это крикнула она. Заметила. Он нехотя обернул к ней лицо. — Леш, идем на озеро! — Лена призывно махала полотенцем. Он поплелся к ней. Тот парень что-то сказал и по­шел своей дорогой. Догадался, пижон! — Ты что такой кислый? — Так... Из Тунги притопал, жарко. — Купнемся? Будешь как огурчик. «Купнемся». Хм. Раньше бы она сказала: «выкупа­емся». Лешка поморщился: — Вода холодная. — Ох какой нежный! И прекрасно, что холодная... Ну что ты такой?—Она вся лучилась радостью. На­верное, Лешка был непонятен ей. — А этот тип... Что ему надо? Она распахнула свои глазищи, улыбнулась: — Митя, что ли? Ничего ему не надо, просто так болтали.— И опять смотрела на Лешку радостно — довольна была, что ревнует. В воду она его все-таки затащила. И это было от­лично. Они поплавали, и на берег Лешка вышел обнов­ленным. Поваляться бы раздетым, да мошкара не даст. Лена одевалась, и Лешка стал смотреть в другую сто­рону. — Слушай,— сказал он,— на рыбалку в воскре­сенье пойдешь? — Да ведь здесь какая рыба? — Не здесь. Километрах в трех отсюда озерко есть, там рыбы, говорят, навалом. Антоха Пьянков ходил — вот таких окуней припер и сырков. Сырки — рыба смак, неясная, пальчики оближешь. — Пойду, конечно... Ведь у тебя в воскресенье день рождения? Лешка глянул через плечо: она была уже одета, причесывалась.