— Люблю огонь,— сказал он.— Что-то есть в нем такое... — Гы,— откликнулся Антоха,— огонь все любят. Тепло. — В нем, верно, есть что-то, можно сказать, таин­ственное и тревожное,— поддержал Преображенского Слава. — Я, когда написал письмо в ЦК комсомола, по­просился на Север,— начал Дим Димыч,— все время думал почему-то о вольных кострах. А приехал еще в Игрим — балки, грязь, теснота неимоверная. Вален­ки тут же у меня стянули. И у костра по-настоящему ни разу не посидел. — Ты с Прибалтики? — спросил Антоха. — Из Вильнюса. — Что — костры там у вас жечь нельзя? — Чудной ты. Разве в этом дело? Мне, может, надо жизнь узнать. Найти себя надо. — Потерял, что ли? — усмехнулся Антоха. Он часто усмехался, но тугие, в рыжем волосе губы при этом почти не раздвигались. — У тебя, поди, и диплом есть? — Архитектурный закончил. Получил направление в проектный институт, а попросился сюда. Вот начал... мастером участка. — Мастер! — Антоха явно издевался.— Выкрута­сы у тебя от нежности воспитания. Родители-то кто? Тоже инженеры? — Врачи. — Вот и мечешься. «Жизнь узнать»! Дак она хоть где — жизнь. Узнавай, щупай, хватай. Денежно здесь, на Севере,— другое дело. Я вот не стесняюсь сказать, что мне рубль нужон. — Эй, там,— сказали из полутьмы вагончика,— дровец подбросьте.— И Дим Димыч послушно потя­нулся к чуркам, уложенным чуть в сторонке. — Мечта у меня есть,— продолжал Антоха.— Хочу дом поставить хороший и сад развесть. Место присмот­рел. У реки, и лес близко. С женой по грибы-ягоды хо­дить будем, чай с вареньем пить. — А жена-то есть? •— спросили с ближних нар; к разговору, видать, прислушивался не один Лешка. — Дом будет — жену найду. — Мещанство это,— сказал кто-то, уже другой, с нар. Его одернули: — Хватит дискуссию ночью разводить! — Эк ты,— повернулся в полутьму Антоха,— сразу и мещанство! Подумаешь, ругательное слово... — Это, может, еще не мещанство,— решил выска­заться Слава Новиков; он во всем любил порядок, и сейчас ему, видимо, нужно было разобраться в мыс­лях тоже по порядку.— Деньги все получают, и дом — что тут плохого? Только для меня вот главное... как бы это, чтобы не очень хвастливо?.. Ну, можно сказать, большое ведь дело. Понимаете? Гордо как-то. — Ну, это тоже,— неожиданно согласился Ан­тоха.— Приятно в этакую махину, в Сибирь-то, и свою дольку вложить. А что? Потом детишкам-ребятишкам буду рассказывать, как это я тут, значит, Север осваи­вал, потел, мерз и вот у печки грелся. А понадо­бится — их пошлю. Арктику пахать, понимаешь, или там Антарктиду. Тоже махина. Как считаешь, мас­тер? — Домик, садик, махина. Винегрет у тебя в голо­ве.— Дим Димыч злился.— Ты вообще-то как сюда попал? По путевке? — Ну, в ЦК я, конечно, не обращался. Рылом не вышел. А в райком съездил — дали путевку. — Комсомолец? — Был в армии. А в совхозе у нас организации нет, так что я выбывший. Ну да ведь не одним комсо­мольцам здесь жить. Кому-то и работать надо. — Вон ты какой... — Я такой. Да и ты не этакий. Комсомолец, а в полынью-то давеча нырять не стал. Ответить на это Дим Димычу было нечего. Зато Слава не растерялся, сказал: — Да, Карданов всем нам показал пример. Настоя­щий комиссар. Верно? Высокий коэффициент муже­ства. — Очень вы начитанные оба, а зеленые.— Антоха сплюнул на печурку, плевок щелкнул о раскаленное железо и зашипел.— И на комиссара еще поглядеть надо. Дверь вагончика приоткрылась, и кто-то снаружи позвал: — Преображенского к Маныгину в управление, быстро! Дим Димыч обернулся на зов, пожал плечами и, досадуя, встал: — Чего это ему приспичило? Алеха покомкал и расправил портянки. — Вроде подсохли. Пойти поспать.— И сладко по­тянулся... В вагончике стало тихо, только сопели на разные лады да всхрапывали ребята. А к Лешке сон не шел. Почему-то разговор у пе­чурки растревожил его, обернулся неожиданной горь­кой обидой, и сначала было непонятно — откуда обида-то? Лешка прислушался к тому, что творилось на душе, и понял — откуда. От неприкаянности, от глупой податливости своей и одиночества. У ребят вон все по-другому. Ехали сюда не просто так, а с целью, каждый со своей. Даже Антоха Пьянков и то, если и куркульский у него прицел, все равно не сослепу приехал. А я? Чьи-то там путев­ки в райкоме остались. — на тебе, товарищ Новожилов, пожалуйста, чапай во Сибирь затыкать чужие дырки. А на что она мне, эта Сибирь? Будто в родных степях дела поважнее нету! Ну а там, если по-честному, какое дело? Трактор водить — уметь надо, овец пасти — никто не доверит, траншеи под силос рыть — тоже машины есть. А мечта о воде, о том, чтобы добыть ее из-под сухой, прожжен­ной солнцем земли,— давняя заветная его мечта,— и совсем, наверное, накрылась: ни умения, пи знаний... Слышно было, как глухо постанывали и поскрипы­вали за стенками вагончика деревья. Верховая метель гуляла по урману, посвистывала, пронизывала лес и летела бесшабашная дальше безлюдьем, глухоманью. Лешке стало совсем горько, жизнь представилась ему бессмысленной и ненужной. И уже не только собст­венное бытие, а и жизнь других тоже, казалась ему по­зорно суетной и тщетной. Ну, повидает Дим Димыч жизнь, ну, накопит рублей Антоха, упьется гордостью за свое участие в стройке Слава Новиков — а зачем? зачем? Одни лишь слова о высоком предназначении человека, а если вдуматься: удовлетворит он свои же­лания и страстишки, как удовлетворяют свои волк или крыса, а потом ведь все равно помрет, и дети его по­мрут, и внуки, и будет тлен, и будет ничто, ни­чего. Краешком сознания, как-то скользом, Лешка вспом­нил, что мысли эти уже не впервые приходят к нему и что он читал где-то, будто это характерно для ломкого молодого возраста, но умное это воспоминание не от­резвило его. Тихие слезы покатились из глаз, и Лешка, чувствуя сладкую горечь, уснул... Спал он крепко и проснулся, когда кто-то рванул с него одеяло. Вагончик был уже почти пустой, и, на­скоро умывшись, Лешка побежал в столовую — такой же вагончик, только оборудованный кухней. У раздатки уже не толклись, большинство успело поесть. Прихватив две порции тушеной оленины, кон­сервы из какой-то рыбной мелкоты и два стакана чая, Лешка устроился на скамье за длинным столом. На­против уселся Дим Димыч, поковырялся в оленине и с аппетитом принялся за сметану. — Проспал, Новожилов? — близоруко прищурился он из-под очков.— Я тоже, представляешь, проспал. — Это хорошо, когда начальство спит,— с набитым ртом улыбнулся Лешка; Дим Димыч ему нравился. Начальство из Димы Преображенского получалось пока не ахти какое. Он командовал как раз дорожным участком, на просеке, где работал Лешка. Для челове­ка, закончившего архитектурно-строительный инсти­тут, лесоповальное дело было, конечно, не лучшим подарком. Однако Дим Димыч не роптал, видимо, по­нимая, что не с дворцов начинаются города. У него вообще был легкий характер. На чистом, совсем еще юношеском его лице всегда была готова появиться добрая, чуть смущенная улыбка. Только раз Лешка слышал, как вот тут же, в сто­ловке, Дим Димыч вроде бы жаловался Карданову. Впрочем, не столько жаловался, сколько издевался над собой. — Очень, знаешь ли, интенсивно я учился всю жизнь, но, по-моему, с перекосом,— говорил он.— Золо­тую медаль за школу отхватил, диплом с отличием получил, из институтской библиотеки не вылезал. А проекты... Ах, Виктор, какие у меня в СНО проекты были? Сам Корбюзье позавидовал бы.— Глаза его за линзами очков лучились — и оттого, что собственные проекты ему до сих пор безмерно нравились, и оттого, что он понимал: проекты были дилетантскими. Но это были шикарные проекты! Девочки ахали.— А вот с бензопилой или топором у меня полнейший конфликт. Хотя и мастер участка. Мастер! Ого? — Ну и что? — усмехнулся Карданов.— Ты ведь: инженер. Важны идеи, умение организовать работу. — Ах, как это умно! — Дим Димыч по-ребячьи подскочил на скамейке.— Но дело в том, что у меня ни идей, ни умения организовать работу. — И бессовест­но рассмеялся. Действительно, командовал своим участком Дима Преображенский никудышно, хотя и старался очень. Он суетился, целый день бегал от бригады к бригаде, отдавал никому не нужные распоряжения, будто ему хотелось, чтобы все видели, что и он какая-никакая спица в колесе и вертится не зря. А ему вовсе не этого хотелось — ему хотелось, чтобы было лучше... Дохлебав сметану и облизав ложку, Дим Димыч придвинул к себе чай. — У меня хорошая новость, Новожилов,— заговор­щически наклонился он к Лешке.— Ночью Маныгин вызывал — дал задание проектировать кафе. Пони­маешь? Должны были после бани столовую строить — сарай сараем. Анатоль Васильич говорит: «К чертям! Зачем нам сарай? Отгрохаем кафе — с эстрадой, с ор­кестром, как в столице»... Чтобы все красиво было... Ну, тебя, я вижу, это не вдохновляет? — А чего? — сказал Лешка.— Давай проектируй, посмотрим. — Я спроектирую, будь уверен,— хвастливо пообе­щал Дим Димыч.— Допивай чай, пошли... Был уже март, а морозило изрядно. Туманная дым­ка кутала тайгу. Звонко ударяли топоры, жужжали пилы. Сердито урчали тракторы и тягачи, превращен­ные в трелевочники. Минут пять Дим Димыч стоял возле Лешки, смот­рел на его работу, потом решительно шагнул к нему:'. — Дай-ка разомнусь. — Разомнись, — сказал Лешка и отдал «Дружбу». Но исполниться благому замыслу было не дано. Остановив неподалеку от них свой тягач, Антоха Пьян­ков высунулся из кабины и заорал: — Мастер! Чего ты мельтешишь тут? Смотри, куда вон штабель кладут! К середке же надо ближе. Бревна на лежневку станем класть — как таскать? Дим Димыч оглянулся. — Вот черт! Ведь говорил я...— И, сунув пилу Лешке, побежал к штабелю, на бегу поправляя очки. — Ма-астер! — Антоха сплюнул, двинул было ры­чагами, потом опять высунулся из кабинки: — Ну, что, Новожил, приспособился? — Руками он показал, будто пилит дерево.— Давай, не тушуйся! — И рванул тягач. — Хм,— сказал Лешка; эта нежданная поддержка Антохи была ему неприятна. Он расправил плечи, по­том яростно врезался пилой в толстый ствол листвен­ницы... Под вечер, сдав инструмент и поев, Лешка брел вдоль вагончиков, размышляя — завалиться ли на нары или раздобыть лыжи и пройтись на озеро. Навер­ное, надо бы пройтись, не то зачичеревеешь... У палат­ки управления было шумно и толкотно — играли в городки.