Бригадиром на стройку назначили Аникея Малых. Тихий и стеснительный Аннушка был не только класс­ным плотником, но и столяром, и этим окупалось от­сутствие у него организаторского таланта. Он-то и за­тянул Лешку Новожилова в это дело. Похоже, что по его наущению был послан на стройку и Слава Новиков: рук не хватало, а сеансы радиосвязи были не частыми и не длинными. Слава этакому повороту рад не был и пытался про­тивиться, да разве против Маныгина попрешь! А Леш­ка, хоть и без особого желания, согласился легко: «Мне какая разница, что пилить!» В душе-то он пола­гал, что на новом месте будет полегче: рубаночки, фуганочки, стамески... Не тут-то было! Прежде всего Аннушка возложил на него и еще на одного парня заготовку сухар. Выше колен в снегу, по бурелому и чащобе выискивали они высохшие крепкие деревья, валили их и рубили сучья. Лешку тайга подавляла. Обступая плотно, несворотимо, она закрывала вольный мир, не видать было ни неба, ни горизонта. Когда же приходилось работать на самой стройке, Лешке обычно доставались обязанности пильщика. На другое он оказывался пока что малоспособным. По простоте душевной, а точнее — по неопытности, Лешке казалось, что он о плотницкой работе какое-ни­какое представление имеет. Дома и самому ему приходилось и отпилить доску-другую, и обтесать, и рубан­ком пройтись, и приколотить. Конечно, это умение пригодилось здесь, только оказалось оно не умением, а подступом к нему. Аннушка начал его учить с инст­румента — его наладки и заточки, а потом много дней ничего не давал в руки, кроме топора. — Топор,— говорил он,— главное у нас орудие. Одним только топором можно и дом поставить, и спицу вязальную или крючок изладить. Лешке же топор казался неуклюжим и непослуш­ным. Рука уже к обеденному перерыву немела и бессилела окончательно. Справедливо полагая, что плотнику не обойтись без столярного ремесла, Аннушка учил товарищей и его премудростям. Однако если Лешка еще мог вырезать одинарный шип или выдолбить паз и соединить доски в шпунт или даже посадить на «ласточкин хвост», то крепление, скажем, «на ус» со шкантами — вставными круглыми шипами — или скрытый, впотай, шип были для него явно недостижимы. Ясно, что на работу попроще и погрубее Аннушке не хотелось ставить искусных ребят — туда толкал он учеников. Со временем Лешка неплохо приноровился к продольной пиле на резке досок, особенно нравилось ему работать верховой, но чаще приходилось орудо­вать поперечной. Впрочем, и там и тут спину и руки \ ломило не хуже, чем на валке леса. Аннушка распоряжаться не умел — больше просил, при этом стесняясь своих просьб. — Надо бы, ребята, углубить вот здесь пазы. Сде­лаете?.. Ты, Леша, не сходишь в лес? Лиственничку сухую надо, сантиметров на двадцать. Тут уж Лешка ни огрызнуться, ни отказаться не мог. Доброе слово всегда его гнуло. Сам Аннушка делал работу потоньше, хотя и от грубой не отказывался, и все получалось у него играю­чи. Как-то Слава не то из лести, не то искренне похва­лил его даже как бы с удивлением: — И отчего так ловко у тебя все делается? — Какая же тут ловкость! — улыбнулся Аннушка довольный.— Вот посмотрел бы ты, какой у нас на Урале дом под Невьянском. Батя, он столяр-модель­щик был, такую резьбу, такие кружева наплел — спе­циально поглядеть приезжают. В «Огоньке» даже фото было. Вот то — ловкость, мастеровитость настоящая. А я хоть бате и помогал, до того умения далеко не дошел. — Так ты тоже уральский? — сорвалось у Лешки. — Ну. А ты? — Я в Верхнем Тагиле родился. — Да ты чо? — обрадовался Аннушка.— Выходит, земляки, и совсем не дальние. Бывал я, леса у вас там хороши... Лешке почему-то не захотелось признаваться, что уралец он липовый и леса ему не милы, но вмешался Слава: — Ты ж, Новожил, говорил, из Казахстана. «Чего ж мне крутить-то? — усовестился Лешка.— Чуть что — и родную степь предать готов?» — На Урале-то я, можно сказать, не жил,— признался он.— С малых лет отец па целину увез. Мне не лес — степь роднее. — Ну нет,— сказал Аннушка,— я вот без леса не могу. Голо без него, пусто... А вот ты, пода, по степи скучаешь. — Скучаю,— глухо отозвался Лешка... А на просеке тем временем дело подвинулось изрядно. Десантники и ребята, шедшие им навстречу с Тунги, все сближались, сближались и наконец подо­шли друг к другу почти вплотную. Аннушка с утра сказал: — Снег будет. Видите, облака против ветра прут. И верно, к обеду повалил густющий снег. Падал он мягкими, очень крупными хлопьями. «К оттепели»,— определил Аннушка; очень любил он предсказывать погоду. Всей бригадой двинулись они на просеку. Интересно ж на новых людей посмотреть. Только к главному-то событию ребята опоздали: обе группы давно соединились. Еще с утра они обмени­вались «лазутчиками», потом и вовсе перемешались, а уж кто валил и обрабатывал последние деревья — было и не разобрать. Когда подошла бригада Аннушки, обе группы, уже пошабашив, в густой снежной замети двигались к вагон­чикам. Шли улыбчивые, с разговорами, полушубки и ватники, залепленные снегом, были небрежно расстег­нуты, покойно и горделиво лежали на плечах пилы и топоры. Надя Голышева, окруженная незнакомыми парнями, что-то рассказывала им и хохотала. «Освои­лась!»— с неясной неприязнью подумал Лешка. За людьми неторопко ползли тракторы с тяжелыми санями-волокушами, на которых лежали тюки какого-то груза, и с вагончиками, поставленными тоже на сани. Вагончики были Лешке незнакомые — большие и светлые, обшитые алюминиевым листом. — Таллинские,— сказал Аннушка,— самые удоб­ные. — Комфорт! — вскричал Слава. — Рио-де-Жанейро! Мадагаскарр! А вдали, совсем не различимые в белой толчее снежных хлопьев, взревывали бульдозеры — расчища­ли зимник, по которому позднее должны были пойти грузовики. Это уж не то, что одинокий вертолет в небе. Сила! Там, за широким, врубившимся в лесную глухо­мань коридором, был большой людской мир. Дорога-просека связывала заброшенных в тайгу старателей-строителей с тем миром. Лешка, похоже, только сейчас по-настоящему понял это, и что-то в нем приятно дрогнуло: впервые, хоть и смутновато, ощутил он сладостную причастность к чему-то большому. Конечно, об этом «большом» Лешка и читал, и слы­шал, и Карданов с Маныгиным не раз говорили о нем, но только читаные и слышанные слова как бы отска­кивали от Лешки, будто предназначались не для него, а были так, «вообще». А вот тут почему-то они всплы­ли из нутра; значит, не вообще. Громадная плоская равнина, именуемая Западно-Сибирской низменностью, покрытая лесами, болотами и тундрой, когда навалились на нее настырные геоло­ги, ошеломила мир несметными подземными богатст­вами. В пятидесятых годах — а точнее в 1953-м — уда­рил в древнем селении Березово первый фонтан тюмен­ского газа, в шестидесятом — в Шаиме забила нефть, С тех пор были разведаны десятки других месторож­дений — тюменская земля сулила немало сокровищ: сырье для химии, топливо, энергию. И возник на ней колоссальный РНПО — район нового промышленного освоения. По непролазным топям (только в тайге Западно-Сибирской низменности, говорили люди, болота зани­мают семьдесят миллионов гектаров, а тундра — та почти сплошь болото), в морозы, когда под пятьдесят, на жестоком ледяном ветру или в жару, в неисчезаю­щих, неистощимых облаках комаров и гнуса двину­лись люди на север — покорять целину такого коэффи­циента трудности и таких масштабов, каких человече­ство, видимо, до сих пор не ведало. Есть такое присловье: знать, почем фунт лиха. Здесь лихо черпали пудами. На морозе лопался металл, в бездонную болотную жижу уходили тракторы, метались над тайгой вертолетчики не в силах найти пята­чок для посадки, тут и там застревали бесценные гру­зы, но люди все же делали свое дело. Громадный, дремучий край преображался. Не толь­ко старые поселки, такие, как Березово и Сургут, обре­ли новую жизнь — в нехоженых гнилых местах подни­мались сотни буровых, вставали новые города, такие, как Нефтеюганск и Нижневартовск, и уже не раз­ведчики-геологи, а добытчики подбирались к нефти под гибельными хлябями Самотлора и к резервуару газа в Медвежьем. В громадном этом районе нового промышленного освоения была малюсенькая точечка на извиве одного из притоков Оби — Тунга. Здесь закладывали газовый промысел. А в шести километрах от будущего промыс­ла, у озера Ухтым-мыхын-тур, ребята из управления Анатолия Маныгина готовились построить для газови­ков поселок. В этом и была их причастность к вели­кому общему делу, и ее сейчас впервые, хоть и смут­новато, ощутил Лешка... — Эй, Новожил! Замечтался. Двигаем? Лешка стряхнул задумчивость, огляделся и вдруг приметил лиственничный пень. Знакомый был пенек, Лешка узнал его. — Мой,— сказал он.— Это я первое свое дерево свалил. — Нашел, чем похвастать,— усмехнулся Слава.— С трех сторон подрезал и все подрезать не мог. — Так ведь первое же! — сказал Лешка... 5. Воскресенье было необычным: объявили выходной. Ну, выходным-то его только назвали: суеты и дел всем было по горло. Во-первых, назначили генеральную убор­ку помещений и территории. Во-вторых, воскресник на фундаменте кафе. В-третьих, мытье в новой бане. И, на­конец, вечером — общее собрание, чтобы принять Устав управления. Территория действительно изрядно захламилась. На снегу тут и там валялись кучи мусора, стружки и щепки, обрывки бумаг, тряпье. И расширилась терри­тория намного. Вдоль южного берега озера прорубили широкую просеку, она называлась Главный проспект: вдоль должны были стать первые жилые дома. В лесу повырастали времянки — подсобки и склады. Иван Ситников, назначенный главным механиком управле­ния, раскинул большую, на металлическом каркасе палатку, и в ней разместились и его письменный стол, за которым он никогда не сидел, и слесарные верстаки, и два токарных и другие станочки, а рядом соорудили кузню. Вагончики теперь выстроились в две линии, друг против друга, образовалась прямо-таки улица, и кто-то самодеятельно подтвердил это, приляпав фанерный щит с надписью: «Улица Надежд». С утра братва занялась уборкой — вытаскивали на снег и чистили, хлопали, били постели и одежду, драи­ли полы и стены вагончиков. Всюду курились большие дымные костры — жгли сучья и мусор. Дим Димыч, назначенный на строительство кафе прорабом, еще с вечера развесил на соснах полотнище: «От каждого пол-литра пота — всем фундамент под кафе!» С проектом здания уже многие были знакомы, и все же Дима еще раз с великим тщанием изобразил его на фанерном щите и вывесил для общего обозре­ния: дескать, любуйтесь и, если вам это нравится, при­ложите к делу свою руку. Однако наглядная агита­ция агитацией, а без оргмероприятий, как известно, все равно не обойдешься, и потому Надя Голышева неустанно бегала со списками, наряжала всех пооче­редно, по графику на рытье котлована под фунда­мент. Бригада Аннушки чуть не с ночи топила баню. Лешка же неожиданно для себя от всех этих забот-работ был освобожден. Его и Славу Новикова взял в свое распоряжение Карданов: надо было срочно напи­сать выдержки из Устава управления. Устав этот — вернее, пока еще его проект,— размноженный на ма­шинке, братва уже читала: и вслух, и про себя, и -всерьез, и с шуточками. Обсуждали — втихомолку и со спорами. А теперь вот Карданов решил наиболее важ­ные цитаты из проекта выписать крупно и ярко, чтобы они врезались в башку каждого. Самоа основное, кар­динальное, неизменное — сказал он Славе и Лешке. Хорошо выписать. Броско. Художественно. Руководство взял на себя Слава. Лешка, вспомнив, как из-под палки приходилось ему оформлять интер­натскую стенгазету, хотел увильнуть, сменив стило на лопату, но Слава устыдил его. — Ты что? — сказал он с нехорошей суро­востью.— Первое серьезное поручение комиссара, а ты в кусты? Не ждал от тебя, Новожилов.— И тут же подмигнул обезоруживающе: — А чурочки в печурочке — разве плохо? Действительно, печурка в управленческой палатке пыхтела и грела вполне исправно. Палатка была отда­на в распоряжение «художников», все управленцы тру­дились на воскреснике. — Черт с тобой,— смирился Лешка.— Только ты мне все будешь показывать. Как и что. — Это пожалуйста,— с небрежной легкостью со­гласился Слава. Руководство операцией он взял на себя не зря: дело знал. Довольно быстро порезали они листы фанеры на куски и затянули их кумачом. Посчитав в цитатах все знаки до последней точечки, Слава расчислил размеры букв и легонько разлиновал кумач. Лешка тем време­нем развел белила. Теперь надо было из «Устава комсомольско-моло­дежного строительно-монтажного управления № 1» с пометочкой «Проект» толсто отчеркнутые комиссаром места «броско и художественно» перенести на лоскуты кумача. Лешка взял листки с текстом. Перепечатаны они были плохо, кто-то бил по клавишам машинки очень уж неумело: то лупил так, что чуть не пробивал бу­магу, то касался еле-еле, и буковки проступали почти невидимо, строки сбивались, много было опечаток. — Комиссар две ночи подряд клопов давил,— пояс­нил Слава; все-то ему было известно. — Сразу видно: не умеет. Попросить не мог?, — Кого? Может, тебя? — Может, меня.