Маныгин спросил: — Еще кто выступит, или вопросы будут, предло­жения? Произошла заминка, какая часто бывает в таких случаях, но тут Слава Новиков, слегка подвинув пле­чом стоящего рядом Аннушку, сдернул шапку: — Разрешите, я скажу... Товарищи! Сегодня для нас с вами, можно сказать, исторический день. Мы принимаем свой Устав. Этот Устав для нас, мо­лодых строителей коммунизма, является кодексом, по которому отныне нам предстоит жить. Мы пришли сюда, в морозную тайгу, чтобы, как сказал комиссар, повторить подвиг отцов. За нами, товарищи, вся стра­на, мы на переднем крае, и мы пойдем вперед и побе­дим тайгу. Я от всего сердца голосую за наш Устав и призываю к этому всех! Слава вздернул руку вверх, как трибун, потом опу­стил ее и натянул шапку. Маныгин с Кардановым переглянулись. — Бис! — выкрикнул чей-то бас, а сбоку фальце­том подхихикнули: — Браво! — Ну-с,— сказал Маныгин,— еще кто? Руку протянул Антоха Пьянков: — Имеется вопрос. Вот там насчет спиртных на­питков... Это что же значит — совсем всухую? — Не нравится,— усмехнулся Слава. — Я видел,— продолжал Антоха,— ящики с борта сгружали. Со светленькой. Это для кого — для ка­нальства? Маныгин свирепо набычился, но Карданов легонь­ко отстранил его руку, готовую яростно трахнуть по столу, сказал: — Устав одинаков для всех. Для начальства тоже. Спиртное будет выдаваться только в особых случаях по ходатайству бригадиров, с моего разрешения. Ска­жем, день рождения... — ...или поминки,— добавил кто-то позади Лешки. — ...или свадьба! — с веселым вызовом закончил комиссар. — Ну, до свадьбы нам тут не дожить! Тоже ведь «сухой закон». Маныгин рассмеялся: — Нет, ребята, свадьбы будут! Построим побыст­рее — побыстрее приедут отделочницы. От невест еще отбою не будет. — Ладно бы!.. — А вот Родион Гаврилович, он что,— с подковыр­кой спросил Тимка Грач,— тоже «отряд комсомола»? Все с улыбками посмотрели на главбуха — сухонь­кого и седого. Тот ответил сам: — Тоже! Я старый комсомолец и чоновец. Еще дружинником могу быть. Подковырочка Тимки была, конечно, зряшной. Ведь в Уставе ясно написано, что в управлении может работать любой гражданин, который признает Устав и обязуется ему следовать. Хоть молодежи и большин­ство, а без людей зрелых и пожилых все равно не обой­тись. Просто такая уж у Тимки черта, подумал Леш­ка : пошли шуточки — и он шутит, был бы серьезный разговор — и он бы показал деловитость. — А вот я думаю,— подняла лицо к Маныгину Надя,— нужно записать пункт насчет учебы. Каждого до тридцати лет, кто не имеет образования, обязать учиться, — Не может она, понимаешь, без парты жить,— сказал Антоха.— Умственной работы деточка добивается. — Для твоей башки это очень полезно,— прогудел все тот же бас, и только тут Лешка понял, что это гудит Иван Ситников. — Правильно она говорит! — поддержали Надю и тут же заспорили: — Где ж здесь учиться? — Заочно можно. — Вечернюю школу надо. — Еще бы курсы бальных танцев — тоже образо­вание. — Галдеж! — оборвал шум Маныгин.— Еще во­просы, предложения? — Есть вопрос: когда электродрели привезут? — Цепи у «Дружбы» рвутся, запасные кончаются. — Когда пекарня будет? Надоело сухари на дыр­ки от бубликов менять! И посыпалось... Собрание закончили, когда кухонный шеф дядя Володя во второй раз приплелся ныть по поводу того, что оленина в котле переварилась. Но и это был еще не конец. Предстояло каждому под Уставом, за строчкой «С Уставом ознакомился, согласен и обязуюсь его выполнять» поставить свою подпись. Маныгин еще раз предупредил, что никого не неволят — дело добровольное. Карданов выкликал по списку, и вызванный под­ходил к столу, под свет переносного фонаря, и распи­сывался. Лешке, наверное, не хватало как раз этого момен­та. После строгих и чуть торжественных речей Маныгина и Карданова его распаленное сердце ждало чего-то необычного, и непутевые, на его взгляд, мелочные и несерьезные вопросы и замечания ребят были вовсе не к месту. Они нарушали, сминая, значительность всего, что происходило. Лешка даже злился, ему было совестно за товарищей. А сейчас, когда в хмурой морозной ночи, при не­ровном свете затухающего костра, окруженные, каза­лось, непроходимой тайгой, потянулись ребята к столу, чтобы поставить подписи под «Уставом первопроход­цев», все сделалось для Лешки опять торжественным и строгим. — Как в армии под присягой расписывались,— сказал кто-то рядом, Лешка обернулся и удивился: то был Антоха Пьянков.— А хотя ты еще зеленый, на­вряд ли поймешь,— ухмыльнулся Антоха. Зря ухмылялся. Тревожно и горделиво звенело что-то в груди у Лешки, когда он, склонившись над столом, вывел старательно и четко: «А. Новожилов». Глава II. ВЕСНА. ОСВОЕНИЕ МИРА НАЧИНАЕТСЯ 1. Зимник пал, растаял, «дорога жизни» плыла. А была она действительно дорогой жизни, вернее, должна была стать. По ней на стройку от Тунги, и главное с реки, предназначалось хлынуть грузам — всему, что, кроме людей, могло дать строительству размах и жизнь. Связки бревен, уложенных в лежневку загодя, под тяжестью машин уходили в топь. Теперь спешно на­сыпали грунт и укладывали второй бревенчатый на­стил. Тут Лешка и трудился, работая в основном лопа­той. Аннушка звал обратно в свою бригаду плотни­чать, да попутал Лешку черт — отказался. А все из-за Антохи Пьянкова. Этого мужиковатого парня Лешка уже давно не любил, и, видимо, тот Лешку тоже. Правда, ни в чем особо они не сталкивались, не ругались, только подъ­едали один другого. Когда Аннушка сказал: «А что, давай к нам обратно, плотником станешь»,— Лешка готов был согласиться. А Антоха сказал: — Ох, любит этот Новожил тепленькие местечки. То, понимаешь, плакатики пишет, то у прораба в сарайчике греется. Это он намекал на то, что Дим Димыч привлек Лешку к работе в своей «лаборатории». Так называл Преображенский сараюху, где вел поиски отделочных материалов. Все для кафе старался. Мудрил он с пено­пластом, стеклопластиком, с обычной березой. И уго­ворил Лешку помогать ему. Только ведь знали, что колдуют они там совсем бескорыстно, по вечерам, после работы. И Антоха прекрасно знал. А все же подначивал: — Погреться, понятно, приятно, не то что на до­роге лопатой вкалывать. Мозолей не наживешь. Ох как хотелось Лешке вмазать по небритой, щети­нистой морде Антохи! Но он сдержался, даже улыб­нулся — ему казалось: ядовито. — Ты уж лучше о своих ручках, Антошенька, по­беспокойся. Мои выдержат. На дороге работать и буду. Вот и работал, А мозоли и верно его уже не пуга­ли: затвердели, что подметки на сапогах. И утешал себя Лешка тем, что Аннушка звал не по делу — про­сто из жалости, по приятельству. А ведь все равно из Лешки плотник никакой. Хоть тут, хоть там — подсоб­ный рабочий, не больше... Денек выдался славный, с синим небом, солнце светило, ио вдоль просеки сквозил забористый ветерок, пробирал как полагается. Бросать и бросать, разрав­нивая, щебнистый грунт уже к середине дня станови­лось тяжко, а ветерок подгонял: на таком не очень постоишь без движения. Лешка и не стоял, тем паче что напарник его, медлительный толстогубый Ванята Пронин, хоть и пыхтел старательно, был весьма не проворен. Болото вокруг взблескивало на солнце растаявши­ми хлябями, а по кочкам, на прошлогодней траве, еще цеплялся снег. Я в лесу за просекой все белело, только снежное покрывало почти повсюду было иссечено и разодрано широкими расплывающимися следами трак­торных траков. Привычно, краем глаза, Лешка заметил очередной самосвал и сразу определил чей. Ссыпав грунт, Антоха Пьянков вылез из кабины, обошел машину, покрутил головой — вид у МАЗа прости господи: ни санти­метра без грязи,— потом вразвалочку двинулся к ре­бятам. — Закурить у вac, понятно, нету? Свои утопил, к дьяволу эту болотину! — Старый приемчик,— ухмыльнулся Лешка. — Некурящий я,— сказал, будто извинился, Ванята. Антоха скучно огляделся, сплюнул и сказал Леш­ке через плечо, небрежно, будто разрешение давал: — Ты вкалывай, вкалывай. — Ладно тебе командовать! — вдруг озлился Леш­ка и, сам не зная почему, брякнул: — Я тут, кстати, последний день. Ванята Пронин даже не поленился поднять голо­ву и бросил на напарника недоумевающий взгляд. Лешке стало стыдно. С чего это он сморозил? Почему он тут последний день? Антоха теперь житья не даст.