Дядя Вильям надул щеки. — Возможно, — обронил он. — Все эти уточнения, касающиеся времени, меня очень смущают. Ну, теперь вы все знаете. Маркус напрасно пытался заглянуть в глаза Кемпиону. Молодой человек хранил вежливо-непроницаемый вид, и его глаза были скрыты за стеклами очков. — Надеюсь, вы не сочтете мои расспросы слишком навязчивыми, — сказал он, — но почему вы не рассказали кому-нибудь в вашей семье о своей болезни? Вы ведь очень рисковали. Например, вы могли попасть под машину. Дядя Вильям, сгорбившись в своем кресле, избегал смотреть им в глаза. — Мне неприятно говорить о наших семейных секретах с посторонними, — пробормотал он, — но, по правде говоря, моя мать стареет. — Тут он замолчал, и вытащив большой носовой платок, громко высморкался. — У нее появляются разные фантазии, — продолжил он. — Некоторое время назад она вбила себе в голову, что… ну, короче говоря, что я пью. Конечно, — продолжал он, сердито повысив голос, — я не святой, и в свое время — да, был такой период сравнительно недавно, когда я, выведенный из себя необходимостью жить под одной крышей со злобными дураками, иногда топил свои горести в вине. — Дядя Вильям старался произвести впечатление человека, благородно кающегося в былых грехах. — Ну, — продолжал он, восстановив равновесие, — я подумал, что если я расскажу в семье о своем недуге, то они, как люди, совершенно несведущие в медицине, могут приписать эту болезнь моему обыкновению пропустить стаканчик-другой. Теперь вы понимаете, что все это было непросто. Кемпион кивнул, но Маркус заговорил первым. — Но, мой дорогой сэр, — попытался он возразить, — разве вы не понимаете, какой опасности себя подвергаете? Неужели вы совсем никому об этом не рассказывали? Неужели нет никого, кто мог бы подтвердить эту историю? Дядя Вильям встал. — Молодой человек, — сурово произнес он, — вы что же, сомневаетесь в моих словах? Маркус хотел было сказать ему, что он всего лишь человек, но тут ему на выручку пришел Кемпион. — Должно быть, состояние вашего здоровья беспокоило вас, мистер Фарадей? — спросил он. — Вам не приходило в голову обратиться за советом к врачу? Дядя Вильям повернулся к нему. Взгляд его прищуренных глаз выражал растерянность и сумбур, царивший в его голове. — Конечно, — осторожно согласился он. — Но мне не хотелось обращаться к старому Левроку, рассказывать ему о своих делах. Я ничего против него не имею, он без сомнения, хороший парень. Но мне не хотелось идти к семейному доктору. — Очень жаль, что вы не обратились к какому-нибудь врачу, — сказал Маркус, точный и организованный ум которого не мог смириться с тем поразительным разладом в мыслях, который демонстрировал дядя Вильям. — Да нет, я обращался, — с обидой возразил дядя Вильям. — Я обращался к врачу. Слушавшие его молодые люди замерли. — К кому? Но дядя Вильям будто бы их не слышал. — Господи Боже, что вы за человек! — Тон Маркуса был настойчивым. — Неужели вы не понимаете, как это важно? Дядя Вильям пожал плечами. — Ну, хорошо, — сказал он. — Это еще больше осложнит дело, но если вы настаиваете — это сэр Гордон Вудторп, невропатолог с Харлей-стрит. Маркус вздохнул, и выражение его лица говорило о том, что он одновременно и сомневался, и чувствовал облегчение. — Это, во всяком случае, упрощает дело, — сказал он. — Когда вы у него были? — В конце июня, — так же ворчливо ответил дядя Вильям. — Не будем обсуждать, что он мне сказал. Я всегда считал, что для людей их профессии эти врачи понимают меньше, чем требуется. Ну, хорошо, хоть это и правда, но я не вижу, что это меняет. Я не могу попросить его подтвердить мой визит. — Почему же? — К Маркусу вернулась вся его подозрительность. — Потому что, — ответил дядя Вильям с большим достоинством и тщательно выбирая слова, — тогда я решил, что мне лучше изменить свое имя. Кроме того, я не мог ему заплатить — вы ведь знаете, как обстоят мои денежные дела. О, я вполне уверен, что он меня запомнил, — продолжал он, увидев, что его оппонент открыл рот, чтобы что-то сказать. — Но если вы думаете, что я допущу, чтобы по вашей милости на меня обрушились письма от адвокатов с угрозами, или что-нибудь еще в этом роде, то вы ошибаетесь. Я все сказал, что хотел. — Он надул губы и отвернулся от них. — Но, мистер Фарадей, речь идет об убийстве, — Маркус встал перед пожилым человеком и суровым тоном повторил свои слова. — Об убийстве. Неужели вы не понимаете! Нет иичего хуже убийства. Если вы будете и дальше упорствовать, сэр, — продолжал он, и его голос звучал все более строго, — вас арестуют. — Подпишите эту бумагу, — сказал дядя Вильям. — И все будет в порядке. Мне в жизни приходилось попадать в разные переделки, и все заканчивалось благополучно. И на этот раз будет так же. Ни один человек на свете не назовет Вильяма Фарадея трусом. — А вот дураком назовет, — вполголоса выругался Маркус. Дядя Вильям посмотрел на него. — Не бормочите себе под нос, сэр, — сказал он. — Говорите вслух, как подобает мужчине. Маркус обратился к Кемпиону. — Вы можете объяснить мистеру Фарадею, насколько серьезно его положение? — сказал он. — Я… не могу. — Черт побери! Я знаю, насколько оно серьезно, — неожиданно вскипел дядя Вильям. — Разве не я потерял кузена и сестру? Вы, похоже, забыли, что у нас в семье горе, и пристаете ко мне со своими докторами. На завтрашнем дознании мне предстоит опознать убитого, и это очень тяжелое и трагическое испытание. Я не тот человек, чтобы думать сейчас о счетах от каких-то паршивых докторов. — Инспектор Оатс все равно будет проверять свидетельские показания, Маркус, — сказал Кемпион. Дядя Вильям перевел взгляд с одного молодого человека на другого, открыл было рот, но потом передумал. Он сидел, уставившись на них и издавая тихие булькающие звуки, как закипающий чайник. Вдруг он заговорил: — Я назвался именем моего старого приятеля Харрисона Грегори. Я указал его клубный адрес, и мой визит к врачу состоялся 27 июня, — сказал он. — Ну, вот, теперь вам все известно и, надеюсь, вы удовлетворены. Конечно, я выгляжу при этом дураком, но мать ведь не дает нам никаких денег. Она не понимает, что в моем возрасте мужчина должен иметь в кармане хотя бы фунт-другой. Маркус записал имя на обратной стороне конверта. — Леветт-Клуб, да, сэр? Дядя Вильям издал хрюкающий звук. — Брук-стрит, — пробормотал он. — Старик Грегори рассердится на меня. С ним, должно быть, уже связывался этот малый. — Он сокрушенно покачал головой. — В тот момент я не мог придумать ничего лучшего. Маркус с ужасом посмотрел на Кемпиона, который, казалось, остался совершенно равнодушен к этому выступлению дяди Вильяма. — Я сделаю, что смогу, сэр. — Маркус сунул конверт в карман. — На вашем месте я уничтожил бы это заявление, — добавил он, расправляя лист бумаги на столе. — В данных обстоятельствах оно может только запутать дело. Кемпион, завтра утром я вас навешу, если смогу. Пока мы не подтвердим этот визит к сэру Гордону Вудторпу, мне кажется, лучше не рассказывать эту историю полиции, хотя я понимаю, что рано или поздно все это все равно выплывет наружу. Думаю, что мистер Фарадей тоже это понимает, — добавил он, взглянув на дядю Вильяма. Дядя Вильям не проронил ни слова в ответ. Он ничего не ответил и на пожелание спокойной ночи, произнесенное Маркусом. Надувшись, он сидел в своем кресле до тех пор, пока Кемпион, провожавший своего друга до дверей, ие вернулся из холла. Потом дядя Вильям встал и взял заявление, оставленное Маркусом на столе. — Этот щенок чертовски нелюбезен, — заметил он. — Я ожидал, что его папаша может оказаться несговорчивым старым ослом, но не предполагал, что и с его сыном будет так трудно иметь дело. Ну, хорошо, мне, видимо, придется позволить ему навести все нужные справки насчет этого доктора. Вообще говоря, я ничего не имею против, конечно, но только я думал, что так будет проще. — Он бросил бумагу в огонь и резко повернулся к Кемпиону. — Этот полицейский, инспектор Оатс, вечером опять сюда заявился, — сказал он. — Он занялся выяснением точного времени ланча в то воскресенье, и мне пришло в голову, что мне лучше сделать это заявление сейчас, если я вообще собираюсь его когда-нибудь сделать. Вот почему я пошел поговорить с Маркусом. Разве я мог предположить, что он устроит такой непристойный спектакль? Он умолк, и Кемпион не делал никаких замечаний. Дядя Вильям устало плюхнулся назад в кресло, и почти жалобно посмотрел на него. — И вы тоже считаете, что мое дело плохо? — спросил он. Кемпиону стало его жаль. — Да, вы попали в переплет, — медленно произнес он, — но я не думаю, что ваши дела так уж плохи, как может показаться на первый взгляд. Я еще не знаю точно. Простите меня за то, что я об этом спрашиваю, но я полагаю, эта история о сэре Гордоне Вудторпе — рассказана вами до доброй воле, так сказать, bona fide? — Да, к сожалению, это правда, — сказал дядя Вильям, до которого, видимо, еще не дошло, насколько важно заручиться подобным свидетелем. — Конечно, — продолжал он с обезоруживающей искренностью, — я не мог этого сделать, вы же понимаете. Я не мог убить Эндрю. Я не приносил с собой веревку в церковь, я это точно знаю. Он заморгал своими голубыми глазками. — Ведь что бы там ни было, на мне был надето очень узкое пальто. Очень нарядное. Я даже молитвенник не мог положить в карман, потому что это выглядело бы так, будто у меня в кармане фляжка. А большой кусок веревки! Кто-нибудь заметил бы его. Может быть, я немного забывчив, но я не слабоумный, вы же знаете. Было очевидно, что большая часть сказанного дядей Вильямом была правдой. — Разумеется, — рассеянно сказал Кемпион, — мало что свидетельствует о том, что ваш кузен был убит именно в воскресенье. — Ну да, — с удовлетворением подхватил эту мысль дядя Вильям, — а это значит, что я вообще остаюсь в стороне. Я ведь помню все, что делал после того времени. С тех пор у меня не было приступов, слава Богу, и, кроме того, погода была такой омерзительной, что я выходил из дома всего несколько раз. Между нами говоря, в доме без Эндрю такая мирная обстановка, что мне и не хотелось покидать своего местечка у очага. — Револьвер, — неторопливо произнес мистер Кемпион. — У вас был когда-нибудь револьвер? Пожилой человек задумался. — Ну, конечно, у меня был револьвер, когда я служил в армии, во время войны, — сказал он. — Мы стояли тогда в Монтре-сюр-Мер — название морское, но это не на море. Они не умеют быть точными, эти иностранцы. Я… ну, я занимался там личным составом. Он сердито посмотрел на Кемпиона, как бы предупреждая его, чтобы он не задавал дальнейших вопросов. — Да, у меня был револьвер. Но я его с тех пор не видел. Черт возьми, это не та вещь, которая необходима в повседневной жизни. — Совершенно верно, — ответил Кемпион. — А что произошло с этим вашим револьвером? — Он лежит где-то в моих вещах, я полагаю. Я помню, что- укладывал его в чемодан в старой детской. Да, он должен находиться там. — Пойдемте-ка посмотрим, — сказал Кемпион, которому слово «детская» напомнило рассказ Джойс, слышанный им за полчаса до этого. — Что, прямо сейчас? — Дяде Вильяму, похоже, очень не хотелось этого делать. — Я сказал инспектору, что в доме нет никакого оружия, — сказал он. — И никогда не было. Терпеть не могу этот назидательный полицейский тон. Но Кемпиона было не так-то легко сбить с толку. — Они все равно его найдут, рано или поздно, — сказал он. — Я думаю, лучше нам самим пойти и посмотреть. Боюсь, что завтра они обыщут весь дом. — Обыщут весь дом? — ужаснулся дядя Вильям. — Они не могут делать таких вещей. Неужели при лейбористском правительстве это возможно? Я помню, как однажды сказал Эндрю: «Если эти люди придут к власти, джентльмен не будет чувствовать себя хозяином в собственном доме». — Если уж вы пригласили полицию к себе в дом, а вы обязаны это сделать в таком серьезном случае, я думаю, у вас будет возможность убедиться в том, что их полномочия очень велики. Так револьвер находится в детской, вы сказали? Все еще ворча, дядя Вильям поднялся из кресла.