— Ну, ладно, — сказал он. — Но мы должны соблюдать тишину. Женщины уже спят или должны спать. Не понимаю, почему мы не можем подождать до утра. В мансарде чертовски холодно. В детских спальнях никогда не топили, за исключением случаев болезни. Спартанский режим, как было принято в старину. — Он с надеждой умолк, но увидев твердость намерений Кемпиона, плеснул себе в стакан остатки виски с содовой из графина, стоявшего на боковом столе, и выпив их залпом, отправился наверх. Следом за шарообразной пыхтящей фигурой Кемпион поднялся по лестнице и вошел в неосвещенный холл второго этажа. Было тихо и немного душно. Дядя Вильям завернул за угол и начал подниматься по лестнице. Третий этаж дома был меньше по размерам, чем остальные, коридоры там были узкие, а потолки низкие. — Вот здесь спят слуги, — прошептал дядя Вильям, указывая на ту часть дома, что была расположена над комнатой миссис Фарадей и передней. — А там старая детская. На самом деле это просто мансарда. — Он включил лампочку, осветившую такой же коридор, как и внизу, с тремя окнами по одной стороне и тремя дверями — по другой. Ковры на этом этаже были потертыми, краска — поцарапанной и потускневшей, и Кемпион подумал, что, должно быть, эти помещения выглядят точно так же, как и в те времена, когда Вильям и Джулия гонялись друг за другом по этому коридору, добегая до небольшой дверцы, закрывавшей выход на чердак с черной лестницы. Дядя Вильям открыл первую из трех дверей. — Это здесь, — сказал он. — Эти две комнаты потом объединили. Здесь были детские спальни, а теперь здесь хранится всякий хлам. Он включил лампу. осветившую большое запыленное помещение. В нем все еще находилась кое-какая мебель, характерная для детских викторианской эпохи. На полу лежал потертый красный ковер, вдоль стен, оклеенных ужасными сине-зелеными обоями, стояли неуклюжие шкафы и комоды, окрашенные коричневой краской. Камин был закрыт большой решеткой, на стенах висели большие гравюры на религиозные темы, перемежавшиеся разноцветными текстами. Все здесь наводило тоску. Железные решетки на окнах, безусловно необходимые в этом помещении, были лишены каких-либо украшений. Кемпион невольно взглянул на окно наверху. Все полностью соответствовало описанию Джойс. С пыльного окна одиноко свисал шнур, и было совершенно ясно, что основная часть веревки, к которой прикреплялся другой конец шнура, была оборвана. Сохранившийся кусок, будучи толще и грубее, чем обычные бечевки для открывания окон, напоминал бельевую веревку. Вильям этого, казалось, не заметил. Он осматривался по сторонам. — Вот он, этот чемодан, — сказал он, указывая на стоящего в углу кожаного мастодонта старинного вида, на котором размешались глобус и связки книг. Он молча направился к чемодану, стараясь соблюдать тишину, и Кемпион последовал за ним. Когда они убрали все, что им мешало, дядя Вильям поднял крышку. Кемпион с любопытством заглянул в чемодан. Оттуда пахнуло затхлостью и вылетела моль. В чемодане лежали пара шнурованных высоких ботинок, форма цвета хаки, бриджи для верховой езды, две пары широких спортивных штанов, широкий ремень и медная каска. Дядя Вильям по очереди извлекал все эти предметы и укладывал их на полу. — Вот, — проговорил он, когда показалось дно чемодана, — револьвер здесь. Кемпион стоял рядом с ним. Он взял в руки кобуру и расстегнул ее. Внутри были старые тряпки и больше ничего. — Боже мой! — воскликнул дядя Вильям. 11 Ночное происшествие Вернувшись в утреннюю гостиную, дядя Вильям снова начал выказывать признаки сильного беспокойства. Сеточка кровеносных сосудов на его лице стала более заметной, и его силы, казалось, были почти на пределе. — Револьвера и след простыл, Кемпион, — хрипло произнес он. — В этом доме происходит что-то ужасное. Его собеседник подумал, что давно пора это было заметить, но тактично промолчал. — Там было еще несколько патронов, — продолжил дядя Вильям. — Я теперь вспомнил. Они лежали на дне кобуры. Мне действительно крышка, если об этом узнает полиция. — Он понизил голос и уставился на Кемпиона увлажнившимися от волнения голубыми глазами. — Им известно, какой пулей был убит Эндрю? — спросил он. — Вы не знаете? Это ужасно… просто ужасно. Он уселся в свое зеленое кресло и бросил тоскливый взгляд на пустой графин из-под виски. — Хотел бы я знать, где скрывается этот мерзавец, — вдруг заговорил он. — Интересно, может ли Скотланд-Ярд кого-нибудь найти в течение одного дня? — Он взял себя в руки. — И все-таки я, наверное, не должен был рассказывать о Джордже. Только из-за того, что я назвал его имя полицейскому, старуха меня пилила целых полчаса. Меня это бесит, — продолжал он, и его лицо залилось краской гнева. — Почему я должен терпеть столько беспокойства и огорчений лишь для того, чтобы прикрывать какого-то негодяя, который ни дня в своей жизни не работал честно? Он, наверное, проник в дом, взял револьвер и прикончил Эндрю. Если, конечно, Эндрю был застрелен из моего оружия. Это ведь еще не установлено, правда? — Ну, и это еще не доказательство, — мягко заметил Кемпион. — Если даже он и был застрелен армейской пулей, то кроме вашего оружия, в стране имеются еще тысячи армейских револьверов. Дядя Вильям оживился. — Да, верно, — сказал он. — Тем не менее, могу поспорить, что это был Джордж. Уж очень странным было его появление во время ужина в ту субботу. Знаете, его ведь никто не впускал в дом. Возможно, он прятался в доме уже несколько часов. Это такой человек. Когда он бывает у нас в доме, то ведет себя так, будто он здесь хозяин, однако, я должен заметить, матери всегда удается его выпроводить. В ней есть что-то от амазонки, несмотря на возраст. Он с минуту поразмышлял, что-то бормоча себе под нос. — Меня чуть не вывернуло наизнанку, когда он появился сразу же после падения груза от часов. Вид у него был, как у героя дешевой мелодрамы, вроде тех, что я смотрел в детстве. А теперь старая леди пытается выгородить его, вот что меня бесит. Кемпион, который обладал талантом в нужный момент стать неприметным, сидел, откинувшись на спинку кресла, и его лицо ничего не выражало. — Она слишком уж печется о прошлом, — с горячностью произнес дядя Вильям. — Скандал, случившийся когда-то, для нее важнее, чем катастрофа, которая может разразиться сейчас. Я не думаю, что у кузена Джорджа есть что-нибудь действительно серьезное против нее, но мне об этом трудно судить. Взять хотя бы причину, по которой она лишила Эндрю наследства. Кемпион насторожился. — Какая-нибудь очередная буря в стакане воды? — поинтересовался он. — С моей точки зрения, да, — сказал дядя Вильям. — В конце концов, отца, царство ему небесное, уже ничто не может сейчас задеть. Тем не менее причиной послужила книга «Лицемер, или Под маской учености», написанная Эндрю. Какое гнусное название. Я ему говорил об этом. — Никогда не слышал об этой книге, — сказал Кемпион. — И не могли слышать, — резко заметил дядя Вильям. — Я не думаю, что было продано хотя бы полдюжины экземпляров. Я говорил матери, что не стоит расстраиваться из-за этой книги, но она не стала меня слушать. Это показывает, однако, каким наглецом был этот Эндрю. Вы только подумайте, жить за счет своей тетки, и написать злобный пасквиль на ее покойного мужа! — Пасквиль на доктора Фарадея? — спросил Кемпион. Вильям кивнул. — Вот именно. Старик Эндрю обратил внимание на то, что жанр мемуаров переживает настоящий бум — разные стариканы пересказывают клубные истории и вспоминают о былых днях — и он решил, что сможет кое-что заработать на памяти отца. Ну, и написал эту книжку. Глупейшую книжонку из всех, что я когда-либо читал, хотя я, конечно, не дока в литературе. — И она была опубликована? — спросил Кемпион. — Ну да. Какое-то мелкое издательство выпустило ее в свет. Полагаю, они тоже решили, что на имени отца можно заработать. Эндрю получил шесть авторских экземпляров и больше ничего, и я думаю, что издатели прогорели. Даже и это было бы еще ничего, — продолжал он говорить со все возрастающим возмущением, — но получив свои экземпляры, Эндрю преподнес нам всем по копии с цветистыми посвящениями. Она из этих книг еще валяется в комнате для гостей. Мама дала Джойс ее почитать. Очень милая девушка, кстати, — заметил он. — Единственная женщина во всем доме, у которой есть чувство такта. Так вот, этим поступком он подлил масла в огонь. Я никогда не видел, чтобы мать так сердилась — с незапамятных времен. Конечно, мы могли бы обратиться в суд по поводу клеветы на члена семьи, но ведь трудно ожидать подобных вещей от родственника, живущего за ваш счет. Все это было ужасно неприятно. И мать воспользовалась тем единственным оружием, которое было в ее распоряжении. Она послала за старым Фезерстоуном и изменила свое завещание. Я тогда читал книжку об итальянце, который торговал пивом в Америке, я помню, как все это произошло. Я позаимствовал из этой книжки фразу и сказал Эндрю: «Вот теперь можешь смеяться, сколько влезет». Я до сих пор помню, как он сидел вон на том стуле и ругался, на чем свет стоит. — Я хотел бы взглянуть на эту книгу, — сказал Кемпион. — Правда? — Дядя Вильям был готов ублажить молодого человека, который, по его мнению, был единственным влиятельным лицом, относившимся к нему чуть-чуть сочувственно. — У меня есть один экземпляр. Старая леди уничтожила все копии, которые смогла раздобыть, но свою я сохранил. — Он понизил голос. — Между нами говоря, я считаю, что добрая половина из написанного в этой книжке — правда. Мы, Фарадеи, не святые. И отец был всего лишь человеком, как и все мы. — Он встал. — Думаю, мы могли бы сейчас ко мне зайти. Я найду книжку, и вы сможете держать ее в своем саквояже. На титульном листе есть посвящение мне. Мужчины поднялись наверх. Кемпион стоял в дверях комнаты дяди Вильяма, пока тот шарил на книжной полке, находившейся рядом с его кроватью. В большом неопрятном помещении царил такой же хаос, как и в голове дяди Вильяма. У Кемпиона, однако, было мало времени для наблюдений, потому что дядя Вильям почти сразу же вернулся к нему с тонкой книжкой в коричневой обложке. — Я написал на корешке «Омар Хайям» на случай, если кто-то заметит ее на полке, — проговорил он. — Ну, ладно, спокойной ночи, и… и… так далее. — Он положил тяжелую руку на плечо молодого человека, и глядя ему прямо в лицо, произнес совершенно искренним тоном. — Говорю вам, как мужчина мужчине. Я собираюсь бросить пить. Ни одного глотка спиртного, пока все это не закончится. — Он с важным видом кивнул Кемпиону и исчез в своей комнате, закрыв за собой дверь. При воспоминании о пустом графине, стоявшем внизу, это высказывание показалось Кемпиону не слишком уместным. Тем не менее, он ничего не ответил и удалился в свою комнату, которая была через две двери по коридору. Была почти полночь, и по какой-то причине, о которой он боялся думать, ему не хотелось выходить из этого дома до наступления утра. В любом случае, ночью Станислаус ничего не мог сделать. Комната для гостей в «Сократес Клоуз» была большой и комфортабельной. Она была обставлена разукрашенной мебелью розового дерева, которую вряд ли кто-нибудь купил бы для собственной комнаты. Стены были оклеены изумительными обоями, над которыми, видимо, потрудился все тот же ботаник, и украшены картинами, выбор которых, по мнению Кемпиона, говорил о том, что хозяева не сомневались в религиозных убеждениях гостя. Эта комната ублажала плоть, но вносила смятение в душу. Кемпион разделся, лег в постель и, включив ночник, приступил к изучению откровений дяди Эндрю. Посвящение показалось ему весьма сомнительным, в особенности, если принять во внимание содержание книги: Моему кузену Вильяму Фарад ею, истинному сыну своего отца, в тесном общении с которым я смог обрести глубокое понимание сложного характера героя этой книги, с благодарностью от автора. На следующей странице была помешена фотография доктора Джона Фарадея. Его лицо было довольно неприятным; оно было строгим и очень серьезным. Длинные закругленные бакенбарды подчеркивали узость челюсти, а рот Джона Фарадея напоминал кошелек. Кемпион начал читать. Стиль дяди Эндрю не отличался литературными изысками, но обладал некоторой разоблачительной силой. Он писал зло и пристрастно, что и делало его сочинение пригодным для чтения. Кемпион был поражен тем, что какое-то издательство рискнуло напечатать подобную книгу, и понял, что в процессе переговоров Эндрю, видимо, преувеличил свою роль в семье. Доктор Фарадей без академических регалий, судя по этой книге, был узколобым и самовлюбленным эгоистом, прикрывавшим собственные недостатки напускной святостью и очарованием жены. Изобретательный Эндрю где-то откопал или выдумал несколько довольно скабрезных историй из юности доктора, где ученое светило викторианской эпохи изображалось в книге напыщенным лицемером с такими чертами характера, для которых современные психологи придумали длинные и малоприятные определения. Эндрю знал большинство этих определений и употреблял их к месту. Прочитав первые три главы и заглянув в конец книги, Кемпион захлопнул ее с некоторым сочувствием к покойному ученому, каким бы ни был его характер в частной жизни. Он погасил свет и приготовился ко сну, решив позвонить инспектору утром, как можно раньше. Через некоторое время он вдруг проснулся, сел на кровати и прислушался. Тяжелые шторы на окне поглотали весь свет, поэтому темнота была почти непроницаемой. Дом был как будто набит черной ватой. Кемпион был из тех людей, которые в первое же мгновение после пробуждения полностью владеют собой, и его сразу же охватило чувство опасности. Этот дом казался ему больным существом женского пола, которое умирало от страха в кромешной тьме. Нигде в доме не раздавалось ни звука, и все же он знал, что что-то его разбудило. Ему показалось, что это был тихий звук закрывающейся двери. Некоторое время он сидел неподвижно, закрыв глаза и прислушиваясь. В конце концов издалека донесся слабый стук дерева о дерево. Он спрыгнул с кровати и, подкравшись к двери, бесшумно вышел в коридор. Коридор был залит лунным светом, струившимся сквозь окна, и после густой темноты в комнате Кемпион был рад этому призрачному свету. На мгновение он замер. Потом он увидел какую-то фигуру, которая, крадучись, двигалась через холл в дальнем конце коридора. Он быстро направился к этой фигуре, осторожно ступая по толстому ковру. В этот момент до него дошло, что его поведение не вполне прилично для гостя, впервые ночующего в доме. В конце коридора он вдруг резко остановился. В центре небольшого холла он увидел освещенного ярким лунным светом дядю Вильяма, одетого в пижаму. Глаза его были вытаращены, а лицо искажено ужасом. Он вытянул вперед правую руку, и Кемпион, взглянув на нее, был по-настоявшему шокирован. Нечто густое, казавшееся черным в лунном свете, покрывало кисть и запястье дяди Вильяма и ужасающе медленно стекало с кончиков пальцев. В то же мгновение распахнулась дверь комнаты тети Китти, и ее маленькая растрепанная фигурка появилась на пороге. Тетя Китти взглянула на Вильяма и тонким голосом вскрикнула от ужаса, и ее крик эхом отозвался в спящем здании. Мужчина отпрянул, торопливо спрятав руку за спину. Он начал бешено ругаться, совершенно позабыв о своем первоначальном намерении соблюдать тишину. По всему дому раздались отзвуки его голоса. Наверху захлопали двери, и на другой стороне холла появилась Джойс. Она была сонной, и ее волосы рассыпались по ночной рубашке. — Что? Что случилось? Тетя Китти, что вы здесь делаете? Маленькая фигурка в смешном фланелевом ночном одеянии вышла из тени на лунный свет. — Его рука! Его рука! — задыхаясь, произнесла тетя Китти. — Посмотрите на его руку! Еще один убитый в доме! — И с ее губ снова сорвался тонкий истерический крик. В этот момент открылась дверь комнаты тети Каролины, и женская фигура, очень маленькая без пышных дневных одежд, появилась на пороге. Ночной наряд тети Каролины был таким же изысканным, как и все другие туалеты. Она была укутана в тончайшие шотландские шали, маленькое темное лицо выглядывало из большого кружевного чепца, завязанного под подбородком. Даже в такой момент она главенствовала над всеми.