4 Голос звучал подобно эху в туннеле. Он расползался по углам моей комнаты – приглушенный звук радио. Я дожидался этого голоса последние полчаса. На столе передо мной лежал пазл, который был мне интересен примерно как дохлая мышь, которую я нашел утром в мышеловке, – может быть, даже меньше. Свет от настольной лампы с абажуром разливался по ковру одинокой лужицей. Бутылка и стакан стояли на полу в пределах досягаемости. Я уже выпил порцию или даже две-три. После такого вечера не так важно, сколько ты выпил. Меня до сих пор немного потряхивало. Никому не понравится, когда в него выпускают целый магазин из пулемета, и я не был исключением. Перед глазами стояла картина, как два молодчика выволакивают старика из кафе. Я понимал, что обязан что-то предпринять. В конце концов, это по моей вине он оказался там. «Сегодня в девять вечера, – заговорил диктор, нарушая ход моих мыслей, – шестеро вооруженных пулеметами и автоматическим оружием мужчин, предположительно итальянцы, вломились в кафе „Синяя птица“ на углу улиц Джефферсон и Фелман. Пока двое вооруженных бандитов охраняли вход, а еще двое держали под дулами пулеметов посетителей кафе, оставшиеся двое схватили Джона Стивенса и выволокли его из кафе к дожидавшейся их машине. Стивенс, известный жителям города как дворецкий мистера Грегори Уэйнрайта, сталелитейного магната, позже был найден мертвым на обочине хайвея Лос-Анджелес – Сан-Франциско. Предположительно он скончался от сердечного приступа, спровоцированного жестоким обращением похитителей, которые, убедившись, что Стивенс мертв, выбросили его тело из машины на полном ходу». Диктор произнес все это настолько бесстрастно и спокойно, словно читал прогноз погоды. Я с удовольствием взбодрил бы этого парня, выпустив у него над головой очередь из пулемета. «Полиция нуждается в любой информации, которая поспособствует аресту преступников, – продолжал диктор. – По описаниям, все шестеро были невысокого роста, плотного телосложения, смуглые, все в синих костюмах и черных шляпах. Полиция также надеется допросить неизвестного, который находился с Джоном Стивенсом в момент нападения на кафе. Позвонив в полицию и дав описание преступников, этот человек скрылся. Свидетели сообщили, что он был высокий, крепкого телосложения, смуглый, с темными волосами и резкими чертами лица. На правой щеке у него рана от удара одного из преступников. Полиция обращается ко всем, кому что-либо известно об этом человеке, с просьбой немедленно связаться с капитаном полиции Брендоном, управление полиции, Грэм 3444…» Я подался вперед и выключил приемник. – Смуглый, с резкими чертами лица, но не красавчик. Никто не сообщил, что он красавчик. Я медленно повернулся на стуле. Сержант Макгроу стоял в проеме открытого французского окна, а у него за спиной маячил сержант Хартселл. Я подскочил не больше чем на фут. Это было рефлекторное движение, которое я не мог контролировать. – Кто позволил вам сюда врываться? – спросил я, поднимаясь. – Он хочет знать, кто позволил нам сюда врываться, – произнес Макгроу, двигая только одним углом рта. – Сказать ему? Хартселл вошел в комнату. На его худом лице застыло бесстрастное и угрюмое выражение, глубоко посаженные глаза окаменели. – Ага, скажи ему. Макгроу закрыл створки французского окна, не сводя с меня взгляда. – Одна маленькая птичка нам напела, – сказал он, подмигнув. – Всегда найдется какая-нибудь маленькая птичка, готовая напеть нам то, что мы хотим знать. И еще маленькая птичка сказала, что ты был со Стивенсом сегодня вечером. Я слегка вспотел. Может, потому, что ночь выдалась жаркая. Может, потому, что мне не нравились эти двое. Может, потому, что мне вспомнились слова Брендона о темных переулках. – Совершенно верно, – сказал я. – Я был с ним. – А вот это я называю вести себя по-умному, – заявил Макгроу, просияв. – Чудо-мальчик решил для разнообразия сказать правду. – Он ткнул толстым пальцем в мою сторону. – Почему же ты не остался на месте? Наши ребята хотели с тобой поговорить. – Мне нечего было им сказать, – ответил я. – Я дал дежурному сержанту описание машины и нападавших. Это исключает мое участие. Кроме того, с меня было достаточно для одного вечера, поэтому я слинял. Макгроу сел в одно из кресел, порылся во внутреннем кармане и вытащил сигару. Он откусил кончик, хамски сплюнул табачную крошку на стену и закурил. – Как мне это нравится, – сказал он, перекатывая во рту клуб дыма, прежде чем выпустить его. – С него достаточно для одного вечера! Как это мило. Только ты ошибаешься, приятель. Вечер для тебя еще и не начинался. Я ничего не ответил. – Давай уже к делу, – резко произнес Хартселл. – У меня дежурство через час. Макгроу хмуро посмотрел на него. – Да ты не нервничай. Подумаешь, опоздаешь немного. Мы же и так сейчас на дежурстве, разве нет? – Он бросил взгляд на меня. – О чем вы со Стивенсом говорили? – Я хотел знать, верит ли он в то, что Дженет Кросби умерла от сердечной недостаточности. Он не верил. Макгроу хмыкнул и потер свои большие белые ладони. Кажется, он был искренне рад слышать это. – А знаешь, капитан не дурак, – сказал он Хартселлу. – Я не хочу сказать, что он всегда прав, однако он не дурак. Это же прямо его слова: «Могу поспорить, этот сукин сын говорил со Стивенсом о Кросби». Именно так он сказал мне, как только мы получили твое описание. И он был прав. Хартселл смерил меня долгим недобрым взглядом. – Ага, – отозвался он. – И это все, что ты хотел узнать, чудо-мальчик? – уточнил Макгроу. – Или ты задавал Стивенсу и другие вопросы? – Это все, что я хотел узнать. – Разве капитан не говорил тебе, чтобы ты оставил Кросби в покое? Вот мы и подобрались к сути. – Он что-то такое упоминал. – Может, ты подумал, что капитан говорит просто для того, чтобы услышать собственный голос? Я перевел взгляд с Макгроу на Хартселла, потом снова на Макгроу. – Я не знаю. Почему бы не спросить у него самого? – Не юли, чудо-мальчик. Мы ведь не любим, когда юлят, верно, Джо? Хартселл нетерпеливо шевельнулся. – Да ради бога, давай уже приступать, – сказал он. – Приступать к чему? – спросил я. Макгроу подался вперед, чтобы снова плюнуть на стену. После чего он стряхнул пепел на ковер. – Похоже, ты расстраиваешь капитана, приятель, – пояснил он, широко ухмыляясь. – А когда капитан расстроен, у него портится настроение, а когда у него портится настроение, он вымещает это на ребятах, вот мы и подумали, надо бы вернуть ему хорошее настроение. Мы придумали способ вернуть улыбку на его лицо: навестить тебя и задать тебе небольшую трепку. Мы подумали, было бы неплохо надрать тебе уши. Может, даже оторвать их на фиг. Потом мы подумали, было бы еще неплохо разнести твой дом: перевернуть мебель, а то, что останется, разбить о стены. Так ведь мы придумали, а, Джо? Хартселл облизнул тонкие губы, и в его каменных глазах появилось глумливое выражение. Он вынул из кармана брюк небольшой кусок резинового шланга и любовно взвесил в руке. – Ага, – подтвердил он. – А вы не подумали, к чему могут привести подобные прекрасные идеи? – спросил я. – Вам не приходило в голову, что я могу подать иск и кто-нибудь, например Манфред Уиллет, потащит вас в суд и вы останетесь без своих значков? Это приходило в ваши умные головы или вы что-то упустили? Макгроу подался вперед и затушил горящую сигару о полированную столешницу. Он поднял на меня взгляд и ухмыльнулся: – Да ты не первый урод, к которому мы приходим, чудо-мальчик. И не последний. Мы умеем обходиться с адвокатами. И даже славное имя Уиллета нас не пугает; кроме того, ты не потащишь нас в суд. Мы пришли сюда, чтобы получить от тебя показания насчет Стивенса. Ты же по какой-то причине – может, тебе не нравятся наши лица, или ты слегка пьян, или у тебя фурункул выскочил, – как бы там ни было, ты вспылил. На самом деле, чудо-мальчик, ты не на шутку разбушевался, причем нам с Джо пришлось сдерживать тебя, а пока мы тебя удерживали, со всей возможной деликатностью, ты так разбушевался, что разнес всю комнату. Но нашей вины тут нет. Мы ничего такого не хотели, во всяком случае не особенно. И если бы ты не испытывал неприязнь к нашим лицам, не был пьян и у тебя не выскочил фурункул, ничего этого не случилось бы. Как они там говорят в суде, твое слово против нашего слова – двух уважаемых, трудолюбивых полицейских. И даже славный Уиллет ничем особенно не поможет. Кроме того, мы ведь можем забрать тебя в управление и устроить в отличной тихой камере, где парни будут тебя время от времени ронять на пол и вытирать башмаки о твою физиономию. Как ни странно, многим парням нравится валять по полу некоторых заключенных и вытирать башмаки об их физиономии. Не знаю почему, – наверное, у них избыток энергии. Так что хватит уже болтать об исках, отнятых значках и хитроумных адвокатах. Пора понять, что для тебя лучше. Внезапно у меня в животе похолодело. Мое слово против их. Ничто не мешает им меня арестовать и отправить в камеру. К тому времени, когда Уиллет начнет действовать, многое успеет произойти. Похоже, сегодня совсем не мой вечер. – Так вы, значит, все просчитали? – произнес я настолько спокойно, насколько позволяли обстоятельства. – Приходится, приятель, – ухмыльнулся в ответ Макгроу. – Слишком уж много уродов создает проблемы, а тюрьма у нас не такая уж большая. Поэтому нам приходится время от времени проводить воспитательную работу, чтобы сэкономить городу немного деньжат. Мне надо было все это время следить за Хартселлом, который стоял в нескольких футах слева и позади меня. Конечно, я вряд ли сумел бы исправить ситуацию. Они меня переиграли, и я это понимал; хуже того – они тоже это понимали. Но все равно с моей стороны было глупо не следить за Хартселлом. Я вдруг услышал свист и начал уклоняться, но было уже слишком поздно. Резиновый шланг угодил мне по макушке, и я упал вперед, приземлившись на четвереньки. Макгроу ждал этого момента, он размахнулся ногой, и квадратный, окованный сталью носок его ботинка угодил мне по шее. Я завалился на бок, силясь глотнуть воздух пережатым, стиснутым от удара горлом. Что-то стукнуло меня по предплечью, отчего боль взорвалась в голове. Что-то ударило меня сзади по шее, что-то острое вонзилось мне в ребра. Я откатился в сторону, встал на четвереньки, увидел приближающегося Хартселла и попытался увернуться. Резиновый шланг, кажется, лупил меня прямо по мозгам, как будто верхушку черепа сняли и мозг был открыт для ударов. Я растянулся на ковре, стиснув кулаки, еле сдерживая рвавшийся наружу крик. Чьи-то руки подхватили меня и поставили. Сквозь завесу красного тумана Макгроу показался мне непомерно большим, непомерно широким и непомерно уродливым. Я начал заваливаться вперед, как только он выпустил меня. Я упал на его кулак, летевший мне навстречу, и он швырнул меня через стол на другую сторону комнаты. Я приземлился на спину, осыпанный дождем из фрагментов пазла, и остался лежать неподвижно. Свет люстры, лившийся прямо на меня, исчез, затем хлынул снова. Так повторилось несколько раз, и я закрыл глаза. Я понимал, что все это может продолжаться, пока они не устанут, а двое таких громил, как Макгроу и Хартселл, устанут еще не скоро. К тому времени, когда они закончат, от меня мало что останется. Я как во сне соображал, почему же они не двигаются, почему оставили меня лежать на полу. До тех пор пока я оставался без движения, охватившая меня боль была терпимой. Даже думать не хотелось о том, что произойдет с моей головой, если я шевельнусь. Ощущение было такое, будто она висит на ниточке. Одного незначительного движения хватит, чтобы она просто покатилась по полу. Сквозь боль и туман я услышал, как какая-то женщина произнесла: – Так вы себе представляете веселье? Женщина! Должно быть, от последнего удара я впал в нирвану, подумал я, или же это из-за того, что меня лупили по голове. – Этот парень опасен, мэм, – проговорил Макгроу заискивающим голоском маленького мальчика, которого застукали в кладовке. – Он сопротивлялся аресту! – Не смейте мне лгать! – Это точно был женский голос. – Я видела в окно, что здесь происходит. Я не мог пропустить это, даже если любое движение может стать для меня последним. Очень осторожно я приподнял голову. Все вены, артерии и нервы надрывались, пульсировали и расширялись, однако мне удалось принять сидячее положение. Свет слепил мне глаза, и на пару мгновений я обхватил голову обеими руками, потом присмотрелся сквозь растопыренные пальцы. Макгроу и Хартселл стояли у двери с таким видом, словно угодили на раскаленную сковородку. У Макгроу на лице блуждала подобострастная улыбочка, говорившая, что он тут совершенно ни при чем. Хартселл смотрел так, будто у него по штанине пробежала мышь.