– У них, – я кивнула на здание следкома. – Мы не будем мыслить так шаблонно… Хотя, конечно, присмотримся к ближнему кругу покойных супругов. – А кто этот круг нам очертит? Я снова кивком указала через дорогу: – Игнатов обещал прислать мне на «мыло» список с контактами. – Я, кстати, сделал адресный план следственного комитета, окна с улицы поснимал и двор поверх забора, – доложился оператор. – Значит, ждем от следователя список, а потом определяемся, что делать дальше? Тогда я нам кофе возьму. Вам как обычно? – Да, мокачино без сахара. Бесценный напарник ушел в кафе делать заказ, а я проверила почту в своем мобильном. Сообщения от следователя пока не было. Что ж, я и не ожидала, что Антон Романович проявит расторопность и услужливость, ясно, что он не настроен на добросовестное сотрудничество. Ладно, ему же будет хуже. Я тоже не поспешу делиться с ним, противным, информацией, которую так или иначе непременно добуду. В мобильном, который я выключала на время беседы со следователем, обнаружились пропущенные звонки. Я увидела, что меня домогалась Ирка, но не успела ей перезвонить – она повторила свой вызов. – Ты где вообще?! – не поздоровавшись, сердито спросила подруга. – Я приехала – а тебя нет, собаки нет, организации тоже нет! – О какой организации речь? – уточнила я. Последней организацией, которая требовала моего активного в ней участия, был ВЛКСМ, а наши с ним бурные отношения уже лет тридцать как закончились. – Об организации поисков, разумеется! Или ты собираешься оставить все как есть?! – пуще прежнего рассердилась Ирка. – Ни в коем случае! – заверила я, чтобы ее успокоить. И осторожно уточнила: – А что у нас есть и как оно? – Ну здрасьте! Ты что, не знаешь? Собачий ангел тю-тю! – В каком это смысле? Тут мне пришлось мысленно цыкнуть на собственное воображение, которое моментально нарисовало кого-то четвероногого с крыльями. Вроде некрупного Пегаса, только с хвостом в форме бублика. «Ах, что ты понимаешь в современном искусстве!» – обиделось воображение и пририсовало к морде крылатика кривой пузырь, как в комиксах, торопливо вписав в него: «Гав-гав». Теперь не поспоришь – собака. Но с крыльями. И воспаряющая в горние выси. «Рай», – быстро приписало неуемное воображение рядом со стрелочкой, установленной строго вертикально. – Анжела умерла?! – перевела я с языка художественного творчества на человеческий. – Да запросто могла и умереть уже! – засопела Ирка в трубке. – Мало ли, с какой целью ее похитили. – А ее похитили?! Я округлила глаза. Мой изумленный взгляд случайно достался Даниле – он как раз вернулся с чашками и застыл рядом со столиком, прислушиваясь к отголоскам этого довольно бредового разговора. – А ты думаешь, она сама ушла, по собственной воле? Ну, соседи твои поначалу тоже так решили, а потом провели перекличку, сверили показания и установили, что с утра Анжелу никто во дворе не видел, – голос Ирки сделался спокойнее, в нем зазвучали горделивые нотки, и мне стало ясно, кто именно мобилизовал всех соседей на поиски собаки. – Нашелся умный человек, кажется, Золотарев его фамилия… – Золотухин. – Неважно. Он посмотрел запись на своем авторегистраторе, который почему-то использует в круглосуточном режиме… Я тихо хмыкнула. «Почему-то»! Потому что не перевелись еще Робин Гуды и Робин Гады на земле Русской, приходится преследуемому мстителем Золотухину все рубежи обороны задействовать. – …и оказалось, что Анжелу умыкнули. Она было выбежала под камеру, потом вдруг набок – бряк, и кто-то в куртке с капюшоном ее из кадра вытащил. А сначала усыпил, наверное, я видела такое в программе путешествий – в диких зверей стреляют дротиками со снотворным. – А кто стрелял-то? – Да откуда мне знать? Он не представился. Или ты думаешь, негодяй должен был сначала сунуться в объектив и назваться: я, мол, такой-то, сейчас буду вашу собаку уворовывать? Так авторегистратор все равно картинку без звука пишет. – Погоди, а камера только на джипе Золотухина работала? – Не только, еще на машине его жены, и тоже почему-то круглосуточно, – Ирка не утаила удивления, я – веселья. – Но там собаку вообще не видно, только машину, на которой ее, предположительно, увезли. Что-то громоздкое, темного цвета. Золотухин считает, что «Лендровер». – А номер? – Был бы виден номер, я бы сейчас не с тобой разговаривала! У меня тоже друзья в полиции имеются. – В полиции – хорошо, а на телевидении – лучше, – не обескуражилась я. – Скажи Золотухину, пусть мне эти записи срочно пришлет. Я попрошу спецов в студии прогнать изображение через компьютер, они в специальной программе по кадру картинку восстановят, изучат и что-то нам про эту машину да скажут. – Вот это другой разговор! – обрадовалась подруга. – Ударим современными технологиями по разбою и бандитизму! Жди, я сейчас все организую, будет тебе видео. Я завершила разговор, но телефон далеко убирать не стала. Коротко объяснила Даниле, жестом пригласив его садиться: – У нас тут собаку украли. Ту самую, которую мы с тобой вчера снимали для репортажа-бантика. – Анжелку? – напарник расстроился. – Ох, наверное, это мы виноваты! Своим сюжетом привлекли к ней повышенное внимание. Какой-нибудь суеверный придурок решил, что ему срочно нужен такой живой талисман. – Возможно, – сдержанно согласилась я и пригубила кофе. Ни рвать на себе волосы, ни бежать куда-то с криками я не собиралась. – Ну, коли это мы виноваты в похищении Анжелы, то мы ее и вернем. Паниковать не будем: если собаку украли как волшебный талисман, ничего плохого ей не сделают. – Тогда сначала на студию? – правильно понял курс напарник. Договориться с видеоинженерами получилось без проблем: я сказала, что изучения этого видео требует наше журналистское расследование, и ребята пообещали постараться. Я так поняла, новое племя тележурналистов не балует техников интересными задачами. Молодые интеллектуалы энтузиазмом не страдают и так боятся профессионального выгорания, что с первого дня трудовой деятельности работают спустя рукава – чтобы оставались силы и время и в соцсетях потусить, и еду свою пофоткать и на всеобщее обозрение выложить, и модный лук из купленных в Интернете нарядов составить, и билетики на популярный курорт или концерт в сети присмотреть… Хотя, возможно, это мне только кажется, потому что я ворчливая старая тетка. – Какая же ты старая, – жарко заспорила со мной Ирка, с которой мы воссоединились после обеда: узнав, что мы с Даней во второй половине дня безлошадные, она сама вызвалась поработать для нас извозчиком. – Вот Пугачева – та старая. И Ротару тоже. И Аллегрова. – А это кто, я не знаю? – встрял Даня. – Дитя! – высокомерно сказала ему Ирка, не замечая, что сама себе противоречит. – Кого ты вообще знаешь? А я, представь, еще помню Розу Рымбаеву и Кола Бельды! – Про них я тоже не слышал, – не стушевался Даня. – Сик транзит… Что там транзит, Лен, я забыла? – Глориа мунди, – подсказала я ей и объяснила напарнику: – Ты знаешь песню, Кола Бельды – это «мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним и отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю… Эгей!». – Эгей, – согласился Данила и сморщил нос так, что тот сделался цвета морковки, поскольку просветы между бесчисленными веснушками почти пропали. – Вот только как это – сначала, утром, мы поедем, а уже потом ворвемся в зарю? Заря – это свечение неба перед восходом и после заката солнца, собственно, утро с нее и начинается. То есть либо мы поедем и помчимся еще ночью, либо врываться будем уже в закат… – А? Видала? – я победно посмотрела на Ирку. – Логик! – Не худший представитель молодого поколения, – снисходительно согласилась подруга. – Так вот, о старости. Вы знаете, что Всемирная организация здравоохранения и ООН в качестве верхнего предела молодости установили сорок пять лет? – Так мы с тобой совсем недалеко ушли от этого возраста! – обрадовалась я. – А я о чем тебе говорю? Не смей называть себя старой теткой, имей уважение к ООН и ВОЗ. – Кстати, сын Антиповца и родители его жены – практически ровесники, им по сорок – сорок пять, – припомнила я в тему. – Молодежь еще! – отозвалась Ирка. – Успеют еще красиво пожить на унаследованные от покойного капиталы. Мы ехали к матери Валентины Антиповец, Людмиле Витальевне Гришиной. Эта приятная дама на удивление легко согласилась пообщаться со съемочной группой в рамках журналистского расследования. Признаться, меня это несколько удивило. Мне представлялось, что мать погибшей девушки будет убита горем и уж точно не захочет говорить на камеру. Я перестала удивляться, когда увидела Людмилу Витальевну. Та была хороша, свежа, ухожена и не выглядела расстроенной. Хотя старательно хмурила аккуратно нарисованные в тату-салоне брови и опускала уголки губ мышиными хвостиками. – Здравствуйте, здравствуйте, проходите, проходите… Такое горе, такое горе… Тапочки вот тут, под табуреточкой… Чай, кофе? Я пирог испекла, – хозяйка встретила нас на пороге и, заботливо оделив всех домашней обувью, препроводила в гостиную. При упоминании пирога Даня вопросительно посмотрел на меня. Я покачала головой: мы все же не с дружеским визитом пришли, воздержимся. – Просто поговорим, если позволите, – ответила я Людмиле Витальевне. – Да разве я могу не позволить? Такое горе, страшная трагедия, они умерли вместе, в один день, – хозяйка вздохнула, жестом пригласила гостей располагаться на длинном кожаном диване, сама села на стул, который был помещен на середину комнаты заранее и очень грамотно: чтобы сидящая на нем персона предстала в наилучшем свете. Мы с Даней снова переглянулись, а Ирка, в телевизионной кухне не разбирающаяся, ничего не заметила, скромненько забилась в уголок дивана и уже оттуда с интересом оглядывала комнату. Обстановка в гостиной была не из ИКЕА, а от итальянских мастеров. Чувствовалось, что Гришины не бедствуют. Оператор захлопотал, устанавливая штатив, на него – камеру, настраивая видоискатель. Людмила Витальевна легкими касаниями поправила безупречную прическу и замерла на стуле, покойно сложив на коленях белые руки со свежим маникюром. Забыв удерживать гримасу страдания, она тихонько улыбалась – как Джоконда. Видно было, что печалиться Людмила Витальевна не привыкла, ее губы сами собой загибались крючочками вверх.