Кажется, люди, собравшиеся сейчас под окном, договорились до того, чтобы пойти спать. Самое время. Снова раздался звук открываемой входной двери. Наталья, Глафира, Таисия, Ермолаев и Елка расходились по своим комнатам, не подозревая, что в кухне у окна стоят, обнявшись, Павел и Марианна. Интересно, что они все-таки обсуждали с таким жаром, но не настолько, чтобы размыкать уютное кольцо мужниных рук. – Просто удивительно, какая насыщенная в усадьбе ночная жизнь, – с коротким смешком сказал Павел и поцеловал Марианну в макушку. – И наша дочь находится в самом эпицентре событий. Не то что мы с тобой. – Стара я уже для насыщенной ночной жизни, – со вздохом призналась Марианна. – Предпочитаю тихо-мирно проводить ночи в постели рядом с любимым мужем. – Тогда пошли спать, – согласился тот. Выйдя из кухни, они прошли по коридору и затворили изнутри дверь спальни, не заметив человека, стоявшего в тени лестницы и внимательно смотревшего им в спины. Глеб В поместье творилась какая-то чертовщина. Глеб был далек от мысли, что кто-то из его обитателей хотел убить писательницу Северцеву. Кому она нужна-то? Но свалившийся с крыши чугунный шар, один из украшавших готические башенки, черт бы их подрал, не мог быть случайностью. Или все-таки мог? Если это случайность, то сколько еще опасных строительных недоделок может крыться в этом тихом и спокойном на вид месте? Если не случайность, то хотят убить, покалечить или напугать? И главное – кого? В кого метил неведомый злодей? В Тайку? Но зачем? Врагов у девчонки нет. Не считать же таковым оставшегося в Москве незадавшегося бойфренда. Или все-таки есть, потому что, хочет он того или нет, а его девочка выросла и работает во вполне себе серьезной компании. Ему ли не знать, насколько жестоким может быть мир крупного бизнеса. Или все-таки это послание ему, Глебу Ермолаеву, серьезное предупреждение, которое он должен понять и расшифровать правильно? До того, как с Тайкой случилось непоправимое. Последнее было трудно, потому что никаких серьезных проектов, способных вызвать в душе конкурентов подобные страсти, у него сейчас и в помине не было. Или все-таки шандарахнуть по голове хотели именно писательницу? Ответов ни на один из вопросов, роящихся в голове, у Глеба не было тоже, а потому он предпочел поступить так, как делал всегда, когда ему было что-то непонятно. Лег спать. Баба Дуся всегда говорила, что утро вечера мудренее. И с годами Ермолаев возвел эту народную поговорку в абсолют. Несмотря на ночной переполох, проснулся он, как обычно, в шесть утра. Дома он всегда начинал день с тренажеров, установленных в специально оборудованной для этого комнате. Но здесь тренажеров не было, поэтому Глеб решил для начала искупаться. Выйдя из отведенной ему спальни, он притормозил у соседней двери, чтобы прислушаться, что происходит у Тайки в комнате. Там было тихо. Неудивительно. Его дочь совершенно точно еще спала. Он тихо нажал на ручку двери. Заперто. Молодец, послушная девочка. Лестница перед ним уходила вниз, к выходу из дома, к утренней прохладе озера, и вверх – на мансардный этаж и чердак. Немного подумав, Глеб решил, что озеро никуда не денется, а вот замаскировать свой интерес к крыше, когда встанут все домочадцы, будет довольно сложно. Перекинув через плечо прихваченное с собой полотенце, он поднялся на мансарду, в которой, как накануне рассказывала Инесса Леонардовна, должен будет разместиться зимний сад. Сейчас огромное пространство было совершенно пустынно. Его шаги отдавались эхом. Выйдя обратно на лестницу, он поднялся еще на два пролета вверх, толкнул металлическую дверь, ведущую на чердак. Здесь тоже было единое пространство, не разделенное на отдельные помещения. Над центральной частью дома оно располагалось на уровне третьего этажа, а для того, чтобы очутиться в частях над двухэтажными западным и восточным крылом, нужно спуститься по деревянным лестницам. Здесь было тихо и пустынно. Лишь слегка шумел мотор установленного в углу большого кондиционера, работающего на западное крыло. Урчал он чуть слышно, видимо, оттого, что большинство гостей предпочитало ему открытые окна. Справа, в углу восточного крыла кондиционер обнаружился тоже. Но он не работал. Точно, там пока ночует одна Глафира Северцева, которая его не включала. Еще на чердаке стояли старинные сундуки в количестве девяти штук. Все они были довольно объемные, оббитые по углам кованым железом, с тяжелыми крышками, запертыми на амбарные замки. Глеб попробовал подергать несколько – заперто. В сундуках Резанова, видимо, хранила что-то ненужное в повседневной жизни, но проходящее по разряду «жалко выбросить». Интересно, есть там что-нибудь ценное или нет? Дурацкая мысль всплыла в голове, и Глеб неожиданно рассердился на себя за полную ее неуместность. Он же не вор-домушник, изучающий, чем поживиться. Нет ему до резановских ценностей никакого дела. Антикварную мебель, стоящую в столовой и в спальнях, он, впрочем, уже успел оценить, хотя особым знатоком себя не считал. Инесса Леонардовна была богата, гораздо богаче, чем он полагал изначально, и с этим стоило считаться. Его предложение по покупке леса на корню, которое казалось ему крайне выгодным, вполне могло ее не заинтересовать, потому что в деньгах Резанова не нуждалась. Он прошелся по всему чердаку, стараясь ступать неслышно, чтобы не привлекать внимания спящих этажом ниже. Испугаются еще, чего доброго, прибегут проверять, кто тут топает, выйдет сплошной конфуз и неловкость. Конфузов Ермолаев стремился избегать. В западной части чердака еще стояли какие-то старинные предметы крестьянского быта, среди которых Глеб опознал прялку, маслобойку и даже ткацкий станок. В восточном крыле лежали какие-то панели и доски, видимо оставшиеся от не закончившегося ремонта, а также большой и очень качественный набор инструментов, но в целом здесь было много пространства и воздуха, а вот свалки, характерной для большинства деревенских чердаков, не наблюдалось вовсе. Оно и понятно, дом только после ремонта, причем не до конца завершенного. Глеб обратил внимание, что на чердак выходят воздуховоды, ведущие из комнат. Система вентиляции здесь была обустроена самым тщательным образом, нужно было отдать дань архитектору. Он поставил в голове галочку – спросить, кто именно делал проект реконструкции. Хороших специалистов своего дела Ермолаев ценил и собирал по всей округе, внося в отдельную записную книжку. У одного из воздуховодов, которые он внимательно осматривал, что-то лежало. Глеб нагнулся, чтобы рассмотреть получше, взял небольшой предмет в руки и присвистнул. Это была небольшая портативная колонка с дистанционным управлением, положенная так, чтобы звук по воздуховоду распространялся по дому. Так вот откуда звучал скрипичный «Реквием по мечте». Получается, что включить его мог любой желающий, в том числе из сидящих за столом в гостиной. Для этого нужно было всего лишь нажать на кнопку на телефоне, часах или специальном пульте, легко умещающемся в кармане и ладони. Глеб прикрыл глаза, чтобы воссоздать картинку того момента, когда заиграла музыка. Что ж, уверен он мог быть только в том, что не включал эту чертову штуку лично. И да, Тайка тоже не включала, потому что, услышав музыку, отложила нож и вилку. Заняты у его дочери были руки, ни на какую кнопку она нажать не могла. А все остальные? Инесса Леонардовна, услышав музыку, уронила бокал, который в тот момент держала в руке. Вторая рука у нее была свободна. Павел Резанов и его жена внимательно смотрели на свою дочь, которая в тот момент вещала какие-то глупости про привидения. И дались они ей! Могли они в этот момент тайно нажать на кнопку, отправляя мелодию на колонку? Легко, причем все трое. Наталья и Глафира сидели напротив него, Глеба, обе с довольно напряженными лицами. С одной все понятно. Ей изменяет муж, и она по этой причине сильно расстраивается, вместо того чтобы выгнать этого негодяя к чертовой бабушке. А вторая? Она отчего кинулась бить хрусталь при виде резановской племянницы? Или это она и есть та самая любовница Натальиного мужа, и соперницы, сами того не желая, встретились за одним столом? Кстати, похоже на правду, и в этой ситуации «Реквием по мечте» могла включить любая из них. Или не могла? Пронести и спрятать колонку на чердаке нужно было до ужина, а судя по реакции обеих дам, они о том, что им предстоит встретиться, ничего не знали. Астрологическая Светлана, прокладывающая жизнь по звездам? Кирилл, щебечущий о чем-то с Тайкой в беседке? Или любой другой находящийся в усадьбе человек, пославший сигнал на колонку с кухни или просто с улицы? Думать об этом можно было до морковкина заговенья. Глеб внезапно почувствовал, что у него испортилось настроение. Это было для него не характерно, он никогда не испытывал неприятных эмоций без видимой причины. Словосочетание «плохое настроение» вообще было для него непонятным. Он мог быть зол, мог грустить, мог болеть, но плохого настроения у него никогда не бывало. До сего момента. По въевшейся в кровь привычке во всем докапываться до самой сути, он попытался сформулировать, что именно оказалось ему не по нраву, и с изумлением обнаружил, что неприятные ощущения где-то внутри организма вызывает мысль, что Глафира Северцева встречается с мужем Натальи. Можно подумать, ему есть до этого какое-то дело. Моралистом Глеб себя точно не считал, и о том, что бывают супружеские измены, знал не понаслышке и ничего против не имел, сам бывал грешен. Но от того, что субтильная литераторша, оказывается, спит с чужим мужем, испытывал чувство гадливости, от которого и портилось настроение. Бред же, если рассудить. Оставив портативную колонку там, где и лежала, он вылез через слуховое окно на крышу. Отделанная новенькой металлочерепицей, она блестела на утреннем солнце. Черепица была хороша, не из дешевых. Инесса Резанова на реставрации этого особняка точно не экономила. Впрочем, как и на всем остальном в поместье. С крыши просматривалась практически вся территория поместья. Да и округа тоже. По крайней мере, соседняя деревня Резанка лежала как на ладони. Ее жители уже проснулись, в деревнях вообще встают рано. Глебу, обладающему прекрасным зрением, было видно, как ходят по своим дворам, занимаясь утренними неотложными делами, местные жители. Впрочем, и работники поместья тоже уже не спали. По дорожке к большому дому шла повариха Клава. Ну правильно, к семи утра она должна приготовить завтрак, если вдруг кому из гостей придет в голову такая фантазия – встать пораньше. Чуть вдалеке ее муж Осип включил первый автоматический полив. Водный дождь разбрызгивался над яблоневым садом, чуть в стороне от жилого дома и флигеля, чтобы насос не будил ни гостей, ни хозяйку. Из своего вагончика вышли умываться к уличному умывальнику рабочие, переговаривались, весело брызгаясь водой. Не у всех этим утром было плохое настроение. Глеб аккуратно пошел вдоль края крыши. Под ногами простиралась горизонтальная ребристая дорожка, именно для того, чтобы идти было удобнее. К тому же здесь установили ограждение, не очень высокое, но все-таки достаточное для того, чтобы обезопасить от внезапного падения. Он снова подумал о разработчике проекта, который учитывал подобные мелочи. Ограждение было вмонтировано в небольшие башенки, увенчанные чугунными шарами. Одного из них – аккурат над центральным входом – не хватало. Глеб подошел к соседним, покачал их рукой. Держатся крепко, не оторвать. Он вернулся к оголенной башенке, на которой шара не было. Металлическое крепление белело свежим неровным срезом. Шар кто-то отпилил ножовкой. Что ж, одно понятно точно – черное металлическое ядро весом килограммов этак в пять, сброшенное с крыши высотой (перегнувшись через ограждение, он прикинул примерное расстояние до земли) метров в девять, по очень грубым подсчетам дает силу удара в сорок-пятьдесят килограммов. Вполне достаточно для того, чтобы убить хрупкую молодую женщину, чей вес немногим больше. А уж покалечить точно. Глеб вернулся в подвал и открыл ящик с инструментами. Ножовка была здесь. Ее зубья оказались покрыты тонким черным слоем краски. Что ж, он так и думал. Немного подумав, он стащил с плеча полотенце, бережно обернул в него ножовку и зажал под мышкой. Что ж, здесь ему больше нечего делать. Стараясь ступать так же неслышно, Глеб спустился по лестнице, нырнул в собственную спальню, постоял, озираясь, примерно с минуту, после чего пристроил завернутую в полотенце ножовку на стоящем в углу шкафу. Будем надеяться, что ежедневную уборку здесь проводят не слишком тщательно. К счастью, в ванной комнате лежала целая стопка чистых полотенец. Вытащив из нее еще одно, Ермолаев вновь вышел из комнаты и с чистой совестью направился к озеру, насвистывая незамысловатую мелодию. Ему было над чем подумать. Плавал он примерно час, может, чуть меньше. Когда-то в юности он занимался спортивным плаванием, выступая за регион на всероссийских соревнованиях и сдав норматив мастера спорта. Ему прочили большое будущее, но из спорта Глеб Ермолаев ушел в бизнес, потому что ему нужны были деньги. Деньги защищали от предательства. Это он знал точно, а потому делал все возможное для того, чтобы не быть преданным. Бизнес и профессиональный спорт были несовместимы, поэтому с плаванием пришлось расстаться. Вот только в воде ему по-прежнему думалось лучше всего, и в любой сложной ситуации Ермолаев всегда ехал в бассейн, где наматывал бесконечные круги на плавательной дорожке до тех пор, пока решение не сформировывалось в голове окончательно. Сейчас он плавал нечасто, от силы пару раз в месяц, но, когда представлялась такая возможность, делал это с удовольствием, как сейчас. Вода в озере была поутру прохладная, но вполне комфортная, особенно для закаленного Глеба. Уезжая в свой лесной домишко, он плавал в озере вплоть до начала ноября. Когда он, наконец почувствовав приятную усталость в мышцах, вылез на пирс, то, к своему удивлению, обнаружил стоящую на нем Инессу Леонардовну. Наблюдала она за ним, что ли? Впрочем, не в характере Глеба Ермолаева было стесняться чего-либо, в том числе и своего тела. Он знал, что находится в отличной форме и выглядит для своих сорока шести лет просто великолепно. То, что Резанова разглядывает его с каким-то болезненным любопытством, его удивляло, но не смущало. Сколько ей? Шестьдесят восемь? Вполне возможно, что она привыкла развлекаться с молодыми любовниками. Молодыми – в смысле на двадцать лет моложе ее. Против этого Глеб ничего не имел. С ним у нее ничего не получится, правда. Он подошел к полотенцу, лежащему на пластиковом настиле, поднял его, энергично растерся, после чего обернул полотенце вокруг талии, невзначай прикрываясь. – Доброе утро, Инесса Леонардовна. Не надумали насчет сделки? – Надумала, – спокойно сказала Резанова. – Мы с вами обязательно обсудим все детали. Но позже. У нас еще будет много времени для этого. Много времени? Интересно, что она имеет в виду? Неужели и впрямь нацелилась заполучить его в любовники? Глебу внезапно стало смешно. – Я слышала вы вчера говорили Павлу, что увлекаетесь охотой? Действительно, в общем разговоре за ужином он упомянул, что имеет охотничий домик в лесу. И что? – Не то чтобы увлекаюсь, – пожал плечами Глеб. – Просто для меня лучший вид отдыха – побродить с карабином по лесу. – Тогда я намереваюсь сделать вам подарок. Уверена, вы оцените его по достоинству. Видите ли, мой покойный муж очень любил охоту и знал толк в ружьях. От него осталось ружье, которое я бы хотела вам отдать. Мои племянники совершенно не увлекаются охотой. И Павлик, и Кирюша ничего в ней не смыслят, а мне, признаться, жаль, что ружье лежит без дела. Буду рада, если оно вам пригодится. – Спасибо, Инесса Леонардовна, но у меня есть ружье, которое мне очень дорого, – ответил Глеб. Он вовсе не намеревался брать от нее никакие подарки. Более того, желание их преподнести его настораживало. – Это подарок друзей, довольно ценный. – Ценный? И сколько же он стоит? В ее голосе Ермолаев расслышал нотку пренебрежения. Или это была просто усмешка? – В денежном выражении не то чтобы очень много, хотя солидно. Полтора миллиона рублей. Но мне это ружье ценно именно тем, что это подарок. – Ну, так будет у вас два ценных подарка, – засмеялась Резанова. Смех у нее был неожиданно молодой, звонкий. – Поверьте, я предлагаю от чистого сердца и ничего не прошу взамен. И не попрошу никогда. Если только об одном одолжении. Вот оно, начинается. Глеб изобразил на своем лице внимание. – Слушаю. – Прочитать книгу, которую напишет Глафира Северцева. – Простите, что? – Я заказала нашей писательнице книгу о своей семье, и взамен подарка возьму с вас слово, что, когда она будет готова, вы ее обязательно прочитаете. Глеб молчал, потому что никогда не обещал того, что не в состоянии будет исполнить. Не обманывал даже в малости. Он не был уверен, что сможет дочитать сие творение до конца, а потому и соглашаться на сделку не собирался. Да и не нужен ему никакой подарок от Инессы Резановой. Только договор на аренду леса, причем на взаимовыгодных условиях. Резанова наклонилась и подняла с настила длинную коробку, которую Глеб только заметил. Это был деревянный ящик, такой, в которых обычно хранят ружья. Она откинула крышку и действительно достала ружье, на прикладе которого красовалась какая-то сложная гравировка. – Глеб, я хочу, чтобы вы приняли от меня в дар это ружье, – продолжала Инесса Леонардовна. Вид у нее был взволнованный. – Поверьте, это не просто прихоть старой одинокой женщины. Мой муж был бы рад, если бы знал, что я отдаю его именно вам. Ружье делали на заказ. Обошлось оно, скажем так, недешево, но Алексей не успел им воспользоваться. У меня оно хранится как память о нем, но любая вещь должна исполнять свое предназначение, а в моем окружении нет ни одного человека, увлекающегося охотой. А вы… Я знаю, вы достойны этого ружья. В последней фразе крылась какая-то неправильность. В ермолаевской системе ценностей человек не мог быть достоин ничего из того, что можно купить за деньги. Любви, уважения, ревности, зависти, ненависти – да, а вот какого-то там ружья – нет. Тем не менее он сделал шаг вперед и взял у Резановой оружие, которое она держала в руках. Взял и обомлел. Была у Глеба Ермолаева такая особенность: увлекшись чем-то, он досконально изучал вопрос, вгрызаясь зубами в теорию, чтобы постичь ее до самых тонкостей. Начав ходить на охоту, он много читал про различные виды именно охотничьего оружия, а потому мог оценить то, что сейчас оказалось у него в руках. Ружье, которое она предлагала ему подарить, было сделано в мастерской одного из самых известных мастеров-оружейников из Австрии Петера Хофера. Это был штучный образец, потому что мастер Хофер работал только под заказ, а его мастерская выпускала не больше пяти-шести ружей в год, и каждое из них являлось настоящим произведением искусства. На создание каждого подобного образца уходили тысячи часов работы, причем изготавливал их мастер только своими руками и в единственном экземпляре. На создания некоторых ружей из-за сложности гравировки уходило до двенадцати лет. Стоило все это великолепие до одного миллиона долларов. Глеб сглотнул. – Инесса Леонардовна, разумеется, я не могу это принять, – проговорил он и протянул ружье обратно Резановой. Пальцы против воли гладили гладкое дерево, плавно перетекающее в металл. Раньше он только читал про фантастическую точность подгонки металла к дереву в ружьях Хофера, где стык имел всего лишь сотые доли миллиметра. Сейчас он имел возможность сам в этом убедиться. – Вы, наверное, не в курсе рыночной стоимости этого ружья. Поверьте, оно сравнится в цене со всем вашим поместьем. – Почему же, я в курсе, – напевно сказала пожилая женщина и засмеялась легко, звонко. – Мой муж очень меня любил, Глеб. И никогда не имел от меня секретов. Именно поэтому я знаю, что ружье, которое вы держите в руках, мой муж заказывал у Петера Хофера. Он специально ездил к нему, в его мастерскую, чтобы получить этот уникальный образец. А Петер известен именно тем, что не отказывается ни от одного интересного предложения, лишь бы заказчик был готов оплачивать его услуги в соответствии с их реальной стоимостью. Мой муж не экономил на качестве и всегда имел особый нюх, во что стоит вкладывать деньги. Я знаю, сколько стоит это ружье. И поверьте, мне не жаль его вам подарить. – И тем не менее вы не можете не понимать, что я не имею никакого права соглашаться на этот подарок, – сообщил Глеб довольно резко. – Инесса Леонардовна, для бизнесмена моего уровня репутация – не пустой звук. Я свою, к примеру, выстраивал годами. И, конечно, меня трудно считать белым и пушистым, начинал я в девяностые годы, так что видал на своем веку всякое, но чего про меня точно нельзя сказать, так это что я обдираю как липку одиноких и ничего не подозревающих… женщин. Он хотел сказать «старух». Но вовремя поймал себя за язык. – Одиноких и ничего не подозревающих старух, вы хотели сказать, – невозмутимо поправила его Резанова. – Да не надо, Глеб, не смущайтесь. Я действительно старуха и прекрасно об этом знаю. Правдой нельзя ни оскорбить, ни унизить. Вы это запомните. И ранить тоже нельзя. Я понимаю вашу щепетильность, и, поверьте, мне она крайне приятна, потому что за свою жизнь я видела всяких людей и разную степень порядочности, вплоть до полного ее отсутствия. Поэтому давайте договоримся так. Вы возьмете у меня это ружье. Не в дар, просто в пользование. Мне очень хочется, чтобы с ним хотя бы раз сходили на настоящую охоту. Я буду рада, если вы угостите меня вашим охотничьим трофеем. А потом, когда вы прочитаете книгу о моей жизни, вы уже решите, примете мой скромный дар или нет. Если нет, я обещаю, что заберу у вас его обратно. Договорились?