Ева Я совершила большую ошибку, придя сюда одна. Оак последовал за мной. И теперь он смотрит на меня как разъярённый, голодный хищник, готовый разорвать меня в клочья. Его прекрасные голубые глаза кажутся почти серебряными при тусклом уличном освещении и бледном лунном свете, пробивающемся сквозь облака. Когда он приближается, я делаю несколько шагов назад, только чтобы оказаться прижатой к стене клуба. — С Вами все в порядке, директор Бирн? — Спрашиваю я, не желая называть его по имени. Это слишком интимно для такой обстановки, учитывая, что мы не в школе, и то, как он смотрит на меня, пугает. Он останавливается всего в метре от меня, наклоняя голову. — В порядке ли я? — Его голос дрожит от гнева. — Какого хрена ты здесь делаешь? Этот тон заставляет меня пожалеть, что я не могу раствориться в кирпичах позади. — Наталья пригласила меня, — бормочу, желая, чтобы мой голос не звучал так ничтожно по сравнению с его. — Я сожалею, что нарушила правила. В ответ на моё раскаяние, его глаза вспыхивают чем-то, чего я не могу разглядеть, когда его взгляд переходит на мои губы, а затем опускается к платью. — Почему ты надела это платье? — Спрашивает он, медленно проводя пальцем вниз по центру моего тела. — Ты надеялась привлечь мужское внимание? — В его голосе звучат убийственные нотки, которые заставляют меня вздрогнуть. Я качаю головой. — Нет, мои подруги настояли на этом наряде. — Я пожимаю плечами. — Я даже не хотела его надевать. Уголок рта Оака приподнимается в почти улыбке, но в его радужках все еще искрится опасность. — Я никогда больше не хочу видеть тебя в подобном платье, — приказывает он, наклоняясь к моему уху, его губы нежно ласкают раковину. — Если только ты не будешь рядом со мной. Он хватает меня за бедра своими большими грубыми руками, впиваясь кончиками пальцев так сильно, что становится больно. Его заявление не имеет смысла, но мой желудок трепещет при воспоминании о том, как хорошо было, когда его губы опустились на мои три дня назад. — Я не понимаю, сэр, — говорю я, качая головой и кладя руки ему на грудь, чтобы оттолкнуть его от себя. Он не двигается. — Вы директор моей школы, а это значит, что я не могу быть рядом с Вами. — Я нажимаю сильнее. Он не сдвигается ни на дюйм. — Ты можешь и ты будешь. — Одна из его рук перемещается с моего бедра на шею, крепко сжимая меня. — Ты моя, Ева, и я никогда больше не хочу видеть рядом с тобой Дмитрия, мать его, Якова. Ты поняла? Внутри меня вспыхивает жар, ревущий, как двигатель гигантского реактивного самолета, при виде чистой ревности в глазах Оака. Он серьезно ревнует к Дмитрию? Часть меня хочет рассмеяться, но я сдерживаюсь, понимая, что, судя по выражению его лица, это только разозлит его. — Почему ты думаешь, что можешь мной командовать? — Я поднимаю подбородок, встречая его напряженный взгляд. — Если мне понравится Дмитрий, тогда я буду общаться с ним. Это не… Свирепый, животный рык Оака обрывает меня, когда он обхватывает пальцами мое горло, глядя на меня как одержимый. — Осторожнее, малышка, — растягивает он, заставляя мои колени дрожать, в то время как моя ладонь остается прижатой к его твердой груди. — Оак, — выдыхаю я его имя, мои глаза закрываются от теплого, собственнического захвата его руки на моем горле. Это похоже на то, что он делал в коридоре, только мягче. — Если я говорю, что ты моя, то на этом всё, — огрызается он, раздувая ноздри. — Ты будешь держаться подальше от этого мальчишки, Ева. Все, чего он хочет, это залезть к тебе под юбку. — А ты? — Спрашиваю, чувствуя, как учащается мой пульс, когда я смотрю на мужчину, удерживающего меня. Его глаза сужаются. — А я что? — Чего ты хочешь от меня? — Спрашиваю, понимая, что это опасный вопрос. Его рука отрывается от моей шеи и опускается ниже к ключице, проводя своей грубой кожей по моей. — Всего, — бормочет он, перемещая руку еще ниже, чтобы обхватить мою грудь через ткань платья. — Всю тебя, — мурлычет он, глаза затуманены желанием. — Оак, — выдыхаю я его имя, пылающий жар растекается по моим венам. Собственничество в его тоне заставляет мое тело таять от желания. Мои щеки горят, а между бедер разгорается глубокая боль от того, что его твердое тело прижимается к моему. — Я хочу обладать тобой, — продолжает он, глядя мне в глаза, пока его рука пробирается по каждому сантиметру моего тела. — Я хочу, чтобы каждая твоя мысль была наполнена мной, — полурычит он, выглядя немного диким, когда его самоконтроль дает трещину. — Я хочу, чтобы ты хотела меня так же сильно, как я хочу тебя, Ева. — Его губы теперь в сантиметре от моих. — Ты понимаешь? Я с трудом сглатываю и киваю. — Да, сэр, — выдыхаю я. Он стонет и выдыхает слово “моя”, прежде чем впиться своими губами в мои в головокружительном и собственническом поцелуе, который крадет воздух из моих легких, здравый смысл и остатки самоуважения, которые у меня еще оставались, когда я стону ему в рот, как шлюха. Откуда у него такая власть надо мной? Я никогда не заботилась о мальчиках или мужчинах, сосредоточившись исключительно на получении отличных оценок, чтобы сбежать от своих родителей. Мальчики были ненужным отвлекающим фактором, и все же с того момента, как увидела этого мужчину, я едва могла сосредоточиться на чем-то другом. Мои пальцы впиваются в его твердые, широкие плечи, пока я пытаюсь удержаться на ногах, чувствуя, как его сила вдавливает меня в стену клуба. Я позволяю им переместиться с его плеч на темные густые волосы, когда он углубляет поцелуй, грубо просовывая язык в мой рот и обратно, как будто он не контролирует себя. Это странно вдохновляет, что такой мужчина, как Оак, не может контролировать свое влечение ко мне, и заставляет меня чувствовать себя более красивой, чем я когда-либо чувствовала, более желанной. Оак прерывает поцелуй, только для того, чтобы продолжить атаку своим ртом ниже по моей шее. — Такая. Блядь. Красивая, — говорит он, касаясь губами моей ключицы. — И вся моя, — выдыхает он, прежде чем отстраниться, чтобы заглянуть мне в глаза. — Скажи мне, что ты моя, — приказывает он. Я облизываю нижнюю губу, понимая, что это полное безумие. Черт возьми, он мой директор, но ничто и никогда не казалось мне таким правильным. Ничто в моей жизни вообще никогда не казалось правильным. — Я Ваша, сэр, — говорю я. — Хорошая девочка, — мурлычет он, прежде чем снова впиться своими губами в мои с новой силой. На этот раз я отпускаю свою неуверенность, отпускаю свои мысли и позволяю ему поглотить меня изнутри. Когда мы наконец отрываемся друг от друга, я слышу слишком хорошо знакомый скрипучий смех. Джинни Дойл. — Дерьмо, — выдыхаю я. Оак резко поворачивается ко мне, качая головой и поднося палец к губам. — Тихо. — Нам нужно убираться отсюда, — шепчу, замечая группу из трех девушек, стоящих у входа в клуб. — Они нас еще не видели. Оак заглядывает мне в глаза, прежде чем оттолкнуться от меня и, схватив за руку, потащить по темному переулку. — Я отвезу тебя домой, — говорит он, дергая меня в сторону дороги за клубом, где припаркован его внедорожник. — Ты не слишком много выпил? — Спрашиваю я. Он проходит мимо внедорожника прямо к такси, припаркованному на дороге. — Академия Синдиката, — говорит он водителю, прежде чем открыть мне заднюю дверь. — Залезай, — говорит он, сурово глядя на меня. Я сажусь на заднее сиденье, и он захлопывает дверцу, прежде чем сесть на пассажирское сиденье рядом с водителем. Мой желудок опускается в разочаровании от того, что он не сел со мной сзади, но что-то подсказывает мне, что то, что его чуть не поймала Джинни Дойл, выбило его из колеи. Расстояние между нами только заставляет меня страдать еще сильнее. Это долгая, тихая поездка обратно в кампус Академии Синдиката, но как только мы оказываемся там и такси трогается обратно по длинной, извилистой подъездной дорожке, рука Оака ложится мне на поясницу. Его тело придвигается ближе, и его жар вторгается в мое пространство, заставляя колени слабеть. — Пойдем со мной, — шепчет он мне на ухо. Я хватаюсь за его руку, когда он уводит меня от главного здания, заставляя мое сердце бешено колотиться. — Куда мы идем? Оак цокает. — Без вопросов, Ева. Я с трудом сглатываю и позволяю ему вести меня по маленькой, тускло освещенной тропинке, которая, как оказалось, сворачивает к краю леса под декоративной аркой, увитой вечнозеленым альпинарием.