Криди был в отсеке. Сервисный люк в хвосте одного из челноков был открыт, Криди как раз поднимал его, намереваясь водрузить на место. При виде Анге он замер, хвост нервно затарабанил по полу. – Ты проверял челнок? – удивилась Анге. – Что-то случилось? – Да, осталось время, решил проверить, – быстро сказал Криди. – Сейчас… – Давай помогу, – сказала Анге, подходя. И остановилась, заметив среди плотно уложенных трубопроводов и кабелей небольшой черный контейнер, которого тут не должно было быть. – Что это? Криди печально смотрел на нее. Анге сделала еще шаг, разглядывая контейнер. Тот был как раз на уровне ее лица. Черный пластик размером с пару ладоней, почти плоский и мягкий – он окутал собой трубки подачи горючего, будто его обмяли вокруг них. Из контейнера торчала длинная металлическая спица. Антенна. – Это похоже на бомбу, – в ужасе сказала Анге. – Криди! Тут заложена бомба! На корабле все-таки есть террорист! – Какая же ты все-таки дуреха, обезьянья дочь… – сказал Криди. И, бросив люк, прыгнул на Анге. Его лапы сжались на ее горле. Анге повалилась – притяжение было слабым, и она падала медленно, как во сне. Криди наваливался сверху, глядя ей в глаза. Печально глядя. «Я дурра, – подумала Анге. – Я дура, дура, дура… Террорист есть… но террорист не человек… Террорист – кот!» В глазах у нее потемнело, и девушка почувствовала, как сознание уплывает куда-то вдаль. * * * Двести шесть – пять с любопытством наблюдал за плавающими в аквариуме рыбками. Когда он стоял повернувшись спиной, без выглядывающей из лба головы симбионта, его легко можно было принять за человека. – У нас дома тоже есть прирученные водные животные, – сказал он. – Они немного крупнее и живут в пруду. Возможно, стоит задуматься о прозрачном жилище внутри моего дома. Это хорошая идея. Он постучал пальцем по стенке аквариума – рыбки вначале прыснули в стороны, потом поплыли к источнику звука. – Прямо как мы в аквариуме, – сказал Двести шесть – пять. – Это мнение лучшей части меня. Каким именно образом общаются симбионты Феола, никто точно не знал. Для этого, вероятно, надо было впустить червя в свой организм. Желающие были, среди людей всегда находятся желающие странного и отвратительного, но такой симбиоз был невозможен. Сами Феол объясняли процесс общения как обмен образами. Учитывая явную примитивность мозгового паразита, не имеющего полноценного самостоятельного разума, это еще более запутывало вопрос. – Мы рады, что Прима согласилась отпустить вас, – сказал Матиас. – Поверьте, мы рады еще более! – откликнулся Двести шесть – пять. – Толла был в панике, инстинкты требовали от него бегства, но бегство было невозможно. И когда нас выпустили… позор нам, мы не сразу поняли, что Прима собирается уничтожить весь корабль. – Странный и жестокий поступок с ее стороны, – заметил Матиас. – О нет, нет. Поверьте мне как созерцателю агрессии. Ракс оперируют другими понятиями добра и зла. С их точки зрения возвращение корабля в правильную реальность несло в себе слишком большую опасность. Но она сомневалась. Да, сомневалась. Очень хорошо, что вы нанесли удар по станции. Двести шесть – пять наконец оторвался от созерцания рыбок, повернулся к остальным ученым в кают-компании. Взгляд гуманоида пробежал по Бэзилу, Ван, Уолру. Единственный глаз симбионта тем временем пристально следил за Матиасом. Старпом почувствовал холодок между лопаток – все-таки в самой концепции такого сосуществования было что-то омерзительное. – И почему же это хорошо? – спросил Бэзил. – Ракс оценивают ситуацию как крайне опасную, – охотно пояснил Двести шесть – пять. – Она может потребовать очень серьезных и нетривиальных решений, в том числе агрессивных, приводящих к гибели разумных существ и целых миров. А у Человечества, простите, репутация слишком культурного, законопослушного и дружелюбного вида. Если бы «Твен» покорно ждал, не сделав попытки обезопасить себя, Прима уничтожила бы корабль. Может быть, конечно, не так радикально, как первый. Достаточно было вывести из строя двигатели, чтобы вы не ушли в червоточину, а после этого стереть реальность. Я думаю, что и сами Ракс не знают до конца, исчезают неправильные реальности или остаются. Может быть, есть огромное ветвящееся дерево реальностей, в которой все разумные виды проживают другую историю. Но Ракс строгие садовники… – Что вы хотите сказать? – нахмурился Матиас. – О… – Двести шесть – пять запнулся. – Наверное, эта концепция для вас внове. Не знаю, насколько она вообще распространена в вашей реальности. Но я предполагаю, что Ракс уже тысячи лет правят историю разумных видов. Дают шанс цивилизациям не убить себя и других. Я полагаю, что на самом деле, в самой изначальной, самой правильной реальности все мы мертвы. Я помню историю Земли, то, что творилось у вас почти до конца двадцатого века. Вы так уверенно шли к самоуничтожению! А потом одумались. – Двести шесть – пять с любопытством спросил: – Вы полагаете, что сами? – Я знаю эту теорию, знаю, – улыбнулся Уолр. – Но у нее нет подтверждения. – Конечно же, нет, – согласился Двести шесть – пять. – Ракс отвечают только на те вопросы, на которые сами хотят ответить. Но у всех разумных видов есть период чудовищных кризисов, разрешившихся словно по волшебству. Люди подошли к порогу ядерного самоуничтожения. Мы были в глубочайшем гносеологическом кризисе и рассматривали целесообразность автогеноцида. Ауран приняли доктрину тотального уничтожения иных цивилизаций: «Одна Галактика – один разум». Ваш народ после трагедии с варп-приводом, разорвавшим единую цивилизацию, был на грани смертоубийственной войны. – Для нас Ракс открыто выступили посредниками в примирении, – сказал Уолр. – И все же! Вы же знаете ту удивительную последовательность случайностей, которая помогла примирению. Уолр продолжал улыбаться, но Матиасу показалось, что крот разозлился. – Доказательств, конечно, нет, – продолжал Двести шесть – пять. – Но исходя из того, как вели себя Первая-вовне и Третья-вовне, подобные ситуации для них не внове. – Но ситуация на Неваре спровоцирована не ими, – сказал Бэзил. И с беспокойством уточнил: – Ведь верно? – Верно для Первой и Третьей, – согласился Двести шесть – пять. – Но едино ли их общество? Уолр неохотно развел руками. Люди промолчали. – Так что мы можем лишь возблагодарить судьбу за то, что живы и, надеюсь, вернулись в более мирную Вселенную, – сказал Двести шесть – пять. – Для меня она чужая, но я не испытываю сильных переживаний – мы с Толлой вполне самодостаточны, мои детеныши растут в хорошем приюте, а их родительницу я давно собирался выгнать. Даже интересно посмотреть на другую версию моей судьбы! Мэйли осталась невозмутимой, а вот Бэзил посмотрел на Двести шесть – пять с возмущением и осуждением: – Вы крайне непочтительны к матери своих детей. – О, не переживайте, – отмахнулся Феол. – Она третий год этого требует. Видите ли, ее лучшая часть в конфликте с моей лучшей частью. Он прошелся по кают-компании. Вздохнул: – Семейная жизнь – самое сложное испытание для любого существа с половым размножением. * * * Валентин зашел в свою каюту. Постоял, глядя на картину на переборке – там как раз сменяли друг друга пейзажи. Русские поля уступили место африканской пустыне. – Ох и влипли же мы, – сказал Валентин самому себе. До возвращения в систему Невара оставалось три часа. Выполнила ли Прима свое обещание? Уничтожила злополучный метеорит и вернула Вселенную в исходное состояние? Или это не помогло? Или она передумала – и сейчас ждет возвращения корабля, чтобы атаковать его или стереть вместе с неправильным миром вокруг? Все это станет понятно, только когда они вернутся в систему. Наверное, надо сделать усилие и отдохнуть. Можно выпить рюмку коньяка. А лучше – специальную таблетку для таких случаев. Быстрое засыпание, два часа крепкого сна и легкий подъем. А можно и коньяка, и таблетку. Соколовский уверял, что это допустимо. Но вначале Валентин хотел сделать кое-что другое. Вооружившись перочинным ножом (швейцарский нож, специальная серия «Космос», бесплатно раздариваемая космонавтам и в чудовищных количествах продаваемая мальчишкам всех возрастов – от пяти до ста пяти), Валентин разрезал упаковку подаренной Примой картины. Настоящая бумага, серая и грубая, даже с крошечными щепками, неужели у них синтезаторы такого качества? Картина тоже выглядела настоящей – масло, холст, простая рама из темного дерева. Валентин хмыкнул – никто из членов Соглашения не увлекался живописью в человеческом понимании. Эта картина… она была слишком человеческой. Такую можно было бы ожидать от Ксении, но от Примы? От не пойми кого в теле прямоходящей кошки? Он поставил картину на стол, прислонив к переборке, и отошел на несколько шагов. Это был еще один пейзаж, сходный с теми, что висели на станции – а сейчас сгорели, разлетелись в пустоту и вообще исчезли из реальности. Странно было осознавать, что перед ним фрагмент исчезнувшей Вселенной. А еще более странной была сама картина. Река, лес за ней – густой, темный, напоминающий не среднерусские просторы, не экзотические африканские или южноамериканские джунгли, а дикую сибирскую тайгу. На картине было изображено лето, но почему-то так и тянуло представить этот лес заснеженным… Но в отличие от прочих картин Примы на этой был изображен человек. Правильнее, конечно, было бы сказать «гуманоид», но даже самые похожие на людей гуманоиды, вроде тех же «детей солнца», имели отличия во внешности. А тут была совершенно земная женщина. Валентин назвал бы ее симпатичной, но никак не красавицей. Не слишком молодая, с обычной фигурой, с незатейливой прической, в платье кремового цвета – прошла бы такая мимо по улице, ничто бы не дрогнуло ни в душе, ни в сердце. Солнце ярко освещало ее лицо, она слегка щурилась, глядя куда-то вдаль. Вот только печаль в лице была неожиданной. Не ужас, не тревога – глубокая печаль… Валентину вдруг пришло на ум слово «смирение», и он понял, почему картина вызывает какие-то религиозные ощущения. Что это должно было значить? Настоящий облик Ракс? Или какой-то знак для людей? Валентин прошел в каюту и, не раздеваясь, лег на кровать. Он вдруг понял, что ему не нужны никакие таблетки и никакой алкоголь. Достаточно закрыть глаза. И надеяться.