Он изучает меня долгим взглядом, затем подается вперед. – Объясню прямо, насколько возможно, хотя мне придется быть аккуратным в выборе слов, так как доктор Эрнандес прав насчет важности той работы, которой вы с ним заняты, и я ни в коем случае не хочу что-то испортить. С другой стороны, я считаю, что тебе действительно пора кое-что осознать. Ты не преступница, Мунбим, ты жертва преступления, нескольких сотен преступлений. Это понятно? Да. Я мотаю головой. – Конечно, непонятно. – Агент Карлайл тяжко вздыхает. – Вот это, черт побери, и есть самое паршивое. Ты ведь даже не знаешь. Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь. – Чего не знаю? – Не в моих полномочиях… то есть я не могу… – Он ставит локти на стол и еще больше подается вперед. – Послушай, тюрьма тебе не грозит, ясно? Тебя не посадят в тюрьму, потому что ты не сделала ничего дурного, по крайней мере, насколько мне известно. Знаю, ты рассказываешь нам далеко не все, и пока что это не проблема. Но даже если ты действительно совершила преступления, о которых я не знаю, любой мало-мальски толковый государственный защитник, будь он даже вчерашним выпускником, добьется, чтобы ты не провела за решеткой ни дня. Особенно учитывая, что ты несовершеннолетняя. – Несовершеннолетняя? – Ребенок. – Я не ребенок. – В человеческом плане? Как личность, обладающая разумом и душой, – безусловно, нет. Но юридически – да. Ты считаешься ребенком, пока тебе не исполнится восемнадцать. – И что тогда? Я превращусь в другого человека, стану не такой, как днем раньше, когда мне еще было семнадцать? Агент Карлайл хмурится. – Нет, конечно. Это лишь возраст, с которого закон признает тебя взрослой. – По-моему, это какой-то случайный выбор, не находите? – Нет. То есть… да. Может быть. Наверное. В любом случае надо же как-то определять эту грань. – Зачем? – Затем, что к взрослым и детям закон относится по-разному. – Значит, установили правило потому, что должно быть правило? – Можно и так сказать. – Выходит, это ничем не отличается от воззваний отца Джона? Агент Карлайл несколько секунд смотрит на меня, затем откидывается на стуле. – Ты для меня чересчур умна, – с улыбкой говорит он. – Каждый раз после встречи с тобой мне хочется лечь в темной комнате и отдохнуть. – Извините, – говорю я. – Не извиняйся, – качает головой он. – Мунбим, я работаю в ФБР восемнадцать лет. Ты знала? Да, потому что слышала, как он упоминал об этом доктору Эрнандесу в коридоре, думая, что дверь в кабинет закрыта. Но ему я об этом не скажу. – Нет. – Восемнадцать лет, – повторяет он. – За это время я находился в одном помещении с насильниками, убийцами, террористами и бог знает с кем еще. Эти мужчины и женщины понимали, что в лучшем случае проведут остаток жизни в тюрьме, а в худшем – их казнят. И знаешь что? – Я качаю головой. – Любого из них понять было проще, чем тебя. – На уста агента возвращается улыбка. – Конечно, не очень похоже на комплимент, но, поверь, это он самый и есть. – Спасибо, – отвечаю я, хотя он прав: на комплимент не похоже ничуточки. Дверь открывается, в кабинет входит доктор Эрнандес. Он бросает взгляд на агента Карлайла, потом пристально смотрит на меня. – У вас тут все в порядке? – Все отлично, – говорю я. Психиатр на долю секунды прищуривается, затем кивает и усаживается за стол. – Замечательно, – говорит он. – Так на чем мы остановились? – Мунбим отказалась говорить о женах Парсона, – напоминает агент Карлайл и коротко мне подмигивает. Знак мимолетный – как будто веко дернулось, но я успеваю его заметить и с трудом сдерживаю улыбку. – Да, верно, – припоминает доктор Эрнандес. – И это абсолютно правомочный выбор, поэтому идем далее. Я бы хотел поговорить о том, как отец Джон управлял Легионом. Мунбим, ты не возражаешь? – Нет. – Отлично. Спасибо. Итак, отец Джон сам устанавливал все правила, которым были обязаны следовать члены Легиона Господня? Качаю головой. – Не все. Многие правила существовали и до Чистки. – Какие, например? – интересуется доктор Эрнандес. – Когда главным был отец Патрик, у нас действовал четкий распорядок дня, – рассказываю я. – Молитвы, завтрак, потом до самого ланча уроки, во второй половине дня – работа и обязанности по дому, ужин, чтение Библии и в десять часов – отбой. В этом почти ничего не изменилось. – А в чем изменилось? – Прекратилась учеба. После Чистки мы стали работать и до обеда, и после. – По какой причине? – Отец Джон говорил, что все нужные знания есть в Библии. Доктор Эрнандес делает пометку в блокноте. – Что еще поменялось? – У нас отобрали телевизоры. И радиоприемники. И все книги. – Вам запретили читать? Киваю. – Почему? – Потому что книжки приходили из Внешнего мира, так же как и телепрограммы и песни по радио. Первое воззвание наложило на все это полный запрет. – Прямым текстом? – Нет, но очень скоро это стало ясно. – Кроме того, согласно Первому воззванию, всем, кроме Эймоса Эндрюса, запрещалось покидать территорию? Я морщусь. Доктор прекрасно знает, как я ненавижу это слово. – Да. – И после этого деятельность по привлечению в Легион новых членов прекратилась? – В каком смысле? – Ты и другие девочки перестали ездить в Лейфилд и раздавать брошюры. Взрослые больше не читали публичных проповедей вроде той, на которой твой отец услышал Хорайзена. – Да, – подтверждаю я. – Все прекратилось. – А раньше, до чистки, было в порядке вещей? Киваю. – Большинство Братьев и Сестер делали это охотно. Даже отец Патрик не реже двух раз в год выезжал в город с проповедями. Отец Джон выступал очень часто, после того как присоединился к Легиону. – Он был убедителен? – Я уже рассказывала, как он вел себя во время выступлений. Вместе с ним я не ездила, но предполагаю, что его речи действовали и на Чужаков. После его проповедей Легион всегда пополнялся новичками. – С Джейкобом Рейнольдсом он тоже познакомился, когда нес слово Божье? – уточняет агент Карлайл. – Наверное, – пожимаю плечами я.