– Но не ты. – Нет, – улыбаюсь я. – Я обдумала все, что сказал мне Нейт, все, что говорила мама перед тем, как ее изгнали, и, глядя, как орет и с пеной у рта беснуется отец Джон, я увидела его тем, кто он есть, кем всегда был. – И кем же? – спрашивает доктор Эрнандес. – Человеком. Может, чуть поумнее большинства и наделенным даром красноречия, но никак не Богом и даже не Его вестником. Обычным человеком, таким же тщеславным, алчным и гневливым, как и любой другой. – Впервые слышу, чтобы ты так о нем отзывалась, – с улыбкой произносит доктор. – Это нелегко. Я до сих пор чувствую какой-то барьер, – говорю я. – Долгое время я была уверена, что если посмею хотя бы подумать о Пророке дурное, то навечно отправлюсь в ад. – Но больше в это не веришь? Я качаю головой. – Уже нет. Молодчина, просыпается внутренний голос, так держать. Выкладывай всю правду. Правду. Так странно вслух говорить подобное об отце Джоне, но это она и есть – правда. И мне сразу становится легче. Будто с плеч упал тяжелый груз. Будто душа очистилась по крайней мере от части яда, влитого в мои уши отцом Джоном. Мне так хорошо, как не было уже миллион лет. – Ты утратила эту веру после того, как сбежал Нейт? Качаю головой. – Его побег просто стал последней каплей. А сомнения появились у меня гораздо раньше. – Это связано с тем, как отец Джон обошелся с твоей мамой? – спрашивает доктор Эрнандес. – Прости, я знаю, тебе неприятно… – Все в порядке, – отвечаю я. – Мне долго запрещали говорить о ней. И даже думать. Так что насчет этого все в порядке. И – да, то, что случилось с мамой, тоже на меня повлияло. Очень сильно. Хотя сейчас все так перепутано – я ведь не в отца Джона перестала верить, когда изгнали маму, нет. Конечно, звучит ужасно, но я перестала верить в нее. Я вдруг поняла, что не могу автоматически доверять всему, что говорит и делает тот или иной человек, кем бы он ни был и как бы много для меня ни значил. Эта ситуация показала, что на обман способен каждый и обмануть можно даже того, кого якобы любишь. Я увидела, что лгут все. – Это жестокий урок, – произносит агент Карлайл. – Осознать, что твои родители не идеальны и подвержены тем же слабостям, что и остальные. – Согласен, – поддерживает его доктор Эрнандес. – Это всегда трудно. Я киваю. – Справедливости ради нужно отметить, что большинство людей получают этот урок в иной форме, – продолжает агент Карлайл. – Как правило, подростки узнают, что мама получила штраф за вождение в нетрезвом виде или что у отца роман с секретаршей. Я хмурю лоб. – Роман – это секс не с тем, с кем положено? Агент Карлайл слегка краснеет, и до меня доходит, что он стесняется. – Простите, – говорю я, – не хотела вас смутить. – Ничего страшного, – говорит он. – Да-да, ничего страшного, – подхватывает доктор Эрнандес, – хотя я считаю, что это не совсем подходящая тема на данном этапе. – А я так не думаю, – возражает агент Карлайл. – Вопрос вполне актуальный. Ей пора бы начать разбираться в устройстве реального мира, иначе как она будет жить, когда выйдет отсюда? – Идет процесс… Мы с агентом Карлайлом в один голос стонем. На тысячную долю секунды доктором Эрнандесом овладевает гнев, однако миг спустя он уже улыбается. – Отлично, – говорит доктор. – Тогда будьте любезны ответить на ее вопрос, только поаккуратнее. Прекратите вести себя так, как будто меня здесь нет! Я думала, мы с этим уже покончили. – Я не кукла, – говорю я, – так что не сломаюсь. – Ладно, – кивает агент Карлайл. – Итак, секс с любым человеком, кроме того, с которым ты состоишь в официальных отношениях, называется неверностью, хотя большинство называет это изменой. Роман – понятие немного другое. Точнее, это тоже измена, связь с кем-то, помимо твоего официального партнера, но она длится долгое время и ее обычно держат в секрете. – Роман хуже просто измены? – задаю вопрос я. – По мнению большинства, да. Многие готовы простить своему партнеру случайный секс, но я не знаю никого, кто был бы готов простить роман на стороне. – А у вас был роман? Глаза агента Карлайла округляются, румянец на щеках делается гуще. – Вот тут мы точно переходим на запретную территорию, – смущенно говорит он. – В самом деле? – с лукавой улыбкой вставляет доктор Эрнандес. – Что ж, спасибо, что очертили границы. Уверен, Мунбим, как и я, чрезвычайно вам признательна. Агент Карлайл укоризненно качает головой, но при этом улыбается во весь рот. – Давайте уже вернемся к нашей теме, – говорит он. – Да, конечно, – отвечаю я и тоже улыбаюсь обоим собеседникам. – Что было дальше, после распекания у часовни? – Все пошли работать. Отец Джон удвоил часы и на неделю посадил весь Легион на голодный паек – в качестве наказания. – Что это означало? – Два кусочка хлеба. – На один прием пищи? Я мотаю головой. – На день. – На целый день? Киваю. Агент Карлайл смотрит на меня с прищуром, словно гадает, шучу я или говорю всерьез. – Отец Джон питался наравне с остальными? А как по-твоему? Неужели после всего, что я о нем рассказала, это непонятно? – Наказание голодным пайком на него самого не распространялось. Как и на Центурионов. – А на его жен распространялось? Киваю. – А на детей, его детей? Снова киваю. Агент Карлайл делает глубокий вдох. – Извините, я не специально, – говорю я. – Просто отвечаю на ваши вопросы. – Дело не в тебе, Мунбим, – трясет головой агент. – Я не могу… То есть… О господи. Так, ладно. Как ты поступила с предметами, которые тебе передал Нейт? – Спрятала. – Куда? – Под моей кроватью была неприбитая половица. Я вынула ее и положила и телефон, и ключ в нишу. – Твой тайник обнаружили? – Нет. – Ты воспользовалась ключом или телефоном? Будь осторожна, предостерегает внутренний голос. – Один раз – и тем и другим.