– Но почему… – лепечу я. – Я не… Что произошло? – Люк совершил самоубийство, – тихо произносит доктор Эрнандес. – У себя в комнате. – Каким образом? – трясущимися губами выговариваю я. – Подробностей лучше не… – Скажите, что он сделал, – требую я. – Зубами вскрыл вены на запястьях. – Агент Карлайл произносит эти слова медленно, с расстановкой. – Его увезли в больницу, однако он потерял слишком много крови. Врачи оказались бессильны. Я не мигая смотрю на агента. Голова идет кругом, желудок вновь стягивает узлом, кожа горит. Господи. Я вдруг вспоминаю, что говорила о Люке лишь вчера: ему уже не помочь. Я так хотела бы ошибаться, но, увы, знала, что права. Сломлен, подсказывает мне внутренний голос. Так ты о нем сказала. Он сломлен. К горлу подкатывает комок. Я боялась Люка и долгое время ненавидела его, но никогда, никогда не пожелала бы ему ничего подобного, даже близко. Мозг раскаляется, рисуя жуткий образ: темная комната, по перемазанному кровью лицу Люка текут слезы, а он рвет зубами собственную плоть… – Можно воды? – прошу я. Агент Карлайл привстает, наливает в пластиковый стаканчик воду из кувшина, стоящего тут же, на столе, и протягивает стаканчик мне. Я беру его дрожащими пальцами и залпом глотаю воду. – Понимаю, это очень тяжело, – обращается ко мне доктор Эрнандес, – но ты должна… Мунбим? Что такое? Я уже не смотрю на него; мой взгляд прикован к агенту Карлайлу, чье выражение лица изменилось: уголки губ опустились, в глазах появился мрачный блеск. – Вы о чем-то умалчиваете, – догадываюсь я. – Так? Доктор Эрнандес трясет головой. – Вряд ли это… – Говорите, – настаиваю я. – Мне нужно знать. – Я не считаю возможным… – Люк кое-что написал на полу перед тем, как потерял сознание, – сухо произносит агент Карлайл. – Вывел собственной кровью. Перед глазами у меня все плывет. – Что именно он написал? – «Я Возношусь», – болезненно морщась, говорит агент. – Люк написал: «Я Возношусь». В кабинете повисает гробовая тишина. Мужчины с явной тревогой наблюдают за мной, но я больше на них не смотрю – меня уже здесь нет. Я чувствую запах соли, свежей краски и скошенной травы. Лицо обдувает теплый ветерок. Я слышу, как она зовет меня. Останься со мной, шепчет голос в голове. Останься здесь. Ты можешь. Я заставляю себя посмотреть в глаза доктору. – Вы сообщили об этом моим Братьям и Сестрам? – Да, – кивает он. – Нам пришлось сдвинуть время большинства сеансов, но всем уже известно о трагедии. Прости, если… – И как они отреагировали? – По-разному, – помолчав, отвечает доктор Эрнандес. – Например? – Шок. Горе. Смирение. – Радость? – В паре случаев. – Доктор Эрнандес хмурится. – Ты не удивлена? Качаю головой. – Почему? – Потому что многие ненавидели Люка. Или боялись. Либо и то и другое. И… – И? – прищуривается психиатр. – И потому, что теперь он свободен. – Он мертв, – вставляет агент Карлайл. Я снова качаю головой. – Он Вознесся. Попробуйте посмотреть на это с их точки зрения. Сбылось все, что предсказывал отец Джон: Конец света, Последняя битва против федералов, пламя, кровь, смерть – все. А сейчас их держат в плену те самые враги, о которых постоянно говорил Пророк. Люк тоже был пленником, но вернул себе свободу. Для кого-то из детей он герой. – Чепуха, – недовольно трясет головой агент Карлайл. Если бы. – Думайте как хотите, – пожимаю плечами я. – Подробности суицида мы не раскрывали, – говорит доктор Эрнандес. – Сочли эту информацию слишком травмирующей для них. Честно признаться, я был такого же мнения относительно тебя. – А я – нет, – говорит агент Карлайл. – Я знал, что ты выдержишь. Доктор Эрнандес бросает на него быстрый взгляд. – С учетом этого я попросил бы вас очень тщательно следить за тем, что вы говорите остальным. В подобной ситуации предосторожность не будет лишней. Аминь. – Сегодняшний сеанс КСВ тоже будет отменен? – Да, мы приняли такое решение. – Зря. – По-твоему, это неправильно? – Неправильно. Если вы запрете всех по комнатам и лишите возможности поговорить о смерти Люка, то они еще сильнее убедятся, что Чужакам из Внешнего мира доверять нельзя. Вы сыграете на руку отцу Джону. – Мы предполагали такой результат, – произносит доктор Эрнандес. – И кстати, как раз об этом я хотел бы с тобой поговорить. Отчасти по этой же причине мы сообщили тебе о Люке в последнюю очередь. Я слегка хмурюсь. – Понятно. – Ты теперь самая старшая из выживших членов Легиона Господня. Не знаю, известно тебе или нет, но твои братья и сестры на тебя равняются. Доверяют тебе. – Они так сказали? – Удивлена? – Да, – признаюсь я. – В последнее время многие сторонились меня. Вряд ли дети наслушались обо мне чего-то хорошего. – Из-за твоей дружбы с Нейтом? – спрашивает агент Карлайл. Киваю. – Ну и из-за того, что произошло с мамой. Короче, в Легионе я была не самой популярной личностью. – Безусловно, тебе пришлось нелегко, – замечает доктор Эрнандес, – хотя я бы напрямую не связывал это с тем, о чем мы сейчас говорим. Я склонен считать, что одиночество, которое ты испытывала за несколько месяцев до пожара, и чувство отчуждения, вызванное общим недоверием и невозможностью с кем-то поговорить, позволили тебе увидеть происходящее объективно, тогда как твои братья и сестры, особенно младшие, этой объективности были лишены. – Хотите сказать, я понимала больше остальных? – В определенной степени да. – Но я же не знала, что случится пожар. – Не знала, – говорит доктор Эрнандес, – и тем не менее ты стала задумываться о жизни вне Базы, вне Легиона. Ты продвинулась до того этапа, когда начала подвергать сомнению слова отца Джона, сомневаться в нем самом, притом что тебе хватало ума помалкивать. Больше того, я считаю, он об этом знал. – Что?!