– Кто знает, – с мрачной улыбкой продолжает она, – Возможно, те, кто верил, всю дорогу были правы и мама сейчас сидит на небесах рядом с Богом. – Возможно, – киваю я. В центре комнаты возбужденный обратный отсчет снова доходит до нуля. Джеремайя исполняет странный короткий танец – дергает руками и ногами, словно его подключили к розетке, потом падает навзничь, а Рейнбоу и Аврора прыгают на него сверху. Все радостно вопят и визжат, Хани улыбается. – Почему ты на это пошла? – спрашиваю я. – Почему отказалась выходить за него? Хани не сводит глаз с младших Братьев и Сестер, однако я вновь замечаю на ее лбу морщинку. – А как я должна была поступить? – Сказать «да» было проще. – Ты права, – соглашается Хани. – Проще. Какое-то время мы молча наблюдаем за малышами. – Ты действительно считаешь, что у них все будет хорошо? – спрашиваю я. – Не знаю, – отзывается Хани. – Надеюсь. Но точно знаю одно, Мунбим: несмотря на все, что случилось, несмотря на пожар, утраты и горе, сейчас у них больше шансов на нормальную жизнь, чем прежде. Гораздо больше. Я смотрю, как мои Братья и Сестры бегают, играют и гомонят, и их мордашки светятся простым счастьем от того, что они живы и находятся в кругу друзей. По идее, слова Хани и ее вера в человеческую жизнестойкость должны хоть немного поднять мне настроение, учитывая, что дети стали сиротами и попали в это унылое место из-за меня. Мне, однако, не легче. Нисколько. До Я иду по двору к Девятому корпусу, перед глазами – лицо Хани в тот момент, когда дверцу ящика запирали снаружи. По-моему, такую злость я испытываю впервые в жизни. Честное слово. Когда изгнали маму, я думала, от боли у меня разорвется сердце, физически лопнет прямо в груди, а это чувство совсем другое. Хочется орать, визжать, сжечь все к чертям, сплясать на пепелище, а под конец еще и посыпать его солью, чтобы на этой земле ничего больше не выросло. Эймос выходит из сумрачной тени часовни и преграждает мне путь. – Она получила по заслугам, – говорит он. – Ясно? Я безмолвно таращусь на него. Голова пылает огнем, а кровь в жилах как будто заледенела, и я приказываю себе сохранять выдержку, успокоиться, потому что если меня тоже запрут в ящик, то помочь Хани я не смогу. Делаю глубокий вдох и киваю. Эймос с подозрением прищуривается. – Скажи это вслух, – велит он. – Я хочу услышать, что ты все поняла. – Я поняла, – будто хищный зверек, рычу я. – Надеюсь, – говорит Эймос. – Сейчас не время для глупостей. Хани получит свое наказание и выйдет на свободу, моргнуть не успеешь, так что ступай к себе и остынь. Господь благ. Я продолжаю молча смотреть на него. Эймос никак не мог догадаться о том, что я намерена сделать, но он хитрее, чем кажется, куда как хитрее, поэтому мне надо быть начеку. – Слыхала, что я сказал? – Да. – И? – Господь благ, – сквозь зубы цежу я. Он прищуривается еще сильнее. В моем тоне безошибочно слышен гнев, однако я выдерживаю взгляд Эймоса, дышу медленно и размеренно и жду, жду, жду. В конце концов – по моим меркам, минуло несколько часов, а на самом деле – считаные секунды, Эймос делает шаг в сторону. Я прохожу мимо него и не оглядываясь шагаю дальше. Открываю дверь в свою комнату, ложусь на кровать и заставляю себя ждать. Если Эймос видит во мне проблему, то прямиком отправится к отцу Джону и озвучит свои опасения. В этом случае через минуту, максимум через две, на пороге появится Центурион. Жду. Пять минут, говорю я себе. Пять минут, чтобы уже наверняка. Я буравлю взглядом дверь, готовая к тому, что Джейкоб Рейнольдс распахнет ее и объявит о намерении отца Джона поговорить со мной. Пытаюсь взять себя в руки, держаться рассудительно и осторожно, но перед глазами по-прежнему стоит лицо Хани, а в ушах – голос моей мамы, в лицо обзывающей отца Джона шарлатаном, мошенником и лжецом. Спокойствие, шепчет голос в голове. Сохраняй спокойствие. Нет, это выше моих сил. Сквозь меня словно пропускают электрический ток. В основном это из-за гнева, но есть еще и потрескивающий шарик возбуждения. Когда с кем-то из моих Братьев и Сестер случается что-то плохое или несправедливое, я, как правило, ощущаю тотальную беспомощность, но только не в этот раз. Не сегодня. Нейт был очень умен – он предупредил меня, что сотовым телефоном можно воспользоваться, только если дела будут совсем плохи. Правда, он имел в виду лично мои дела, но, уверена, он простит мне выбор, который я намерена сделать, ведь если заточение четырнадцатилетней девочки в железном ящике без воды и еды на пике техасской жары не подходит под определение «совсем плохо», то что вообще подходит? Бросаю взгляд на часы на прикроватном столике. Три минуты, как я легла. Из коридора не доносится никаких необычных звуков, криков или стука шагов, но я заставляю себе подождать еще немного. Еще две минуты. Ради безопасности лучше перестраховаться. От этой мысли я едва не хохочу в полный голос, потому что великая сермяжная правда, касающаяся единственного дома, который у меня был в этой жизни, правда, которую я поняла слишком поздно и от этого бешусь, состоит в том, что среди членов Легиона Господня в безопасности не находится никто, за исключением отца Джона и, может быть – может быть, – его четверых Центурионов. Раз за разом, в каждой проповеди, в каждом воззвании нас убеждали, что в стенах Базы нам ничто не угрожает, поскольку все чудовища обитают снаружи, во Внешнем мире. Однако истина полностью противоположна: стены Легиона отгораживают нас от реального мира, а монстры живут внутри, вместе с нами. Снова смотрю на часы. Прошло четыре минуты. Слежу за секундной стрелкой, завершающей свой медленный круг, мысленно ее подгоняю. Когда она достигает отметки «12», я встаю с кровати и опускаюсь на колени так, чтобы видеть дверь. Вслепую шарю рукой по полу, кончиками пальцев без труда нащупываю незакрепленную половицу. Поддеваю ее и аккуратно откладываю в сторону. В небольшом углублении хранятся вещи, оставшиеся как память об отце, и два предмета, которые перед побегом вручил мне Нейт. Отцовские реликвии и ключ я не трогаю, забираю лишь мобильный телефон. Он прямо-таки излучает опасность: если меня с ним застукают, то наказание Хани в сравнении с моим покажется шутливым шлепком по руке. Я встаю и рассматриваю телефон. Кирпичик из черного пластика, на передней поверхности – миниатюрный экран, под ним – пятнадцать овальных кнопок. Та, что в верхнем левом углу, имеет выпуклую зеленую метку. Делаю глубокий вдох, чтобы унять бешеное сердцебиение, и нажимаю на зеленую кнопку большим пальцем. Ничего не происходит. Внутри у меня все обрывается. Может, села батарейка. Может, аппарат сломан. А может, не работал с самого начала, и все это просто жестокая шутка, и где-то там, во Внешнем мире, Нейт помирает со смеху над глупой девчонкой, которая всерьез поверила, что он мог… Экран вспыхивает, и от неожиданности я чуть не роняю телефон на пол. Покрепче сжимаю в руках и внимательно изучаю. На дисплее по краям появляются столбики из коротких черточек, а вверху мигает слово «Поиск». Потом оно исчезает, и на его месте загорается надпись: «AT&T»[6]. Рядом с этой новой аббревиатурой пять маленьких кружочков. Самый дальний слева черного цвета, остальные внутри не закрашены. Экран светится ярко, гораздо ярче, чем я предполагала, и меня вдруг охватывает нелепый страх, что кто-нибудь разглядит его сквозь стены, поэтому я сую телефон в карман шорт. Характерная прямоугольная выпуклость явно выпирает сквозь ткань, и любой, кого я встречу, непременно об этом поинтересуется, но девать мобильник больше некуда. Главное – чтобы никто его не увидел, ведь пользоваться им в комнате слишком опасно. Сейчас в корпусе тихо, однако в любой момент в здание могут войти, а я этого не услышу и провалю все дело. Пересекаю комнату, останавливаюсь у двери. Из коридора ничего – и никого – не слышно, однако я на всякий случай приоткрываю дверь всего на пару сантиметров и осторожно выглядываю в узкую щелочку. Пусто. Вижу белесую обшивку стен, светящееся распятие и двери пяти других комнат. Выскальзываю в коридор, крадусь к входной двери. Прижимаюсь к ней ухом, не улавливаю ничего подозрительного и, потянув на себя, открываю. Ни Эймоса, ни отца Джона, ни Центурионов поблизости нет, лишь пятном темнеет асфальтированный двор, а вдалеке движутся силуэты моих Братьев и Сестер, занятых своими делами. Облегченно выдыхаю, ступаю за порог. Еще нет и десяти утра, но воздух уже раскален – от жары кажется, будто ты вскипаешь изнутри. Я представляю, как Хани сидит на полу контейнера, металлические стенки которого нагреваются всё сильнее и сильнее, но потом отгоняю от себя эту картину. Чтобы осуществить план, мне нужна ясная, а не затуманенная гневом голова. Обхожу двор по краю, стараясь избегать плавящегося асфальта, потом сворачиваю на восток, к хозяйственным постройкам. Мало найти такое место, где меня не подслушают, – для этого достаточно просто встать у забора, но в этом случае риск попасться опасно высок: кто-нибудь обязательно заметит, как я в одиночестве стою в дальнем углу Базы и что-то прижимаю к уху. С таким же успехом я бы могла зайти в Большой дом и воспользоваться сотовым телефоном посреди гостиной. Место нужно особое: и отдаленное, чтобы меня не услышали, и уединенное, чтобы не увидели. Сарай, за которым я остановила Люка, принуждавшего Хани к отвратительной дикости, и в котором Люк таки сотворил другую отвратительную дикость с Джейкобом Рейнольдсом, – лучшее, что приходит мне на ум. Буднее утро в разгаре, а значит, Братья и Сестры уже должны были забрать из сарая рабочие инструменты. Их вернут обратно, когда колокол в часовне прозвонит к обеду, но до этого как минимум два часа, и то если ланч не отменят, ведь обычно пища – первое, чего отец Джон лишает нас, когда недоволен нами, а в тот момент, когда Джейкоб уносил Хани, его лицо было чернее тучи. Тем не менее кто-то может прийти за дополнительным инструментом, да и Центурионы непременно отправятся меня искать, если вдруг заметят мое отсутствие, хотя вероятность этого невелика. Вокруг сараев и других подсобных построек все тихо, но я все же делаю быстрый обход: убедиться, что внутри действительно пусто. Серпы, вилы и лопаты рядами висят на настенных крюках, под ними – мешки с семенами, удобрениями, средствами против сорняков и насекомых. В самом большом сарае стоит трактор – гора подзаржавевшего зеленого металла, всякий раз оставляющая за собой густое облако черного дыма, – из-под которого натекла небольшая лужица масла. Тишина, ничего и никого подозрительного. На всякий случай проверяю еще раз, потом встаю в теплом теньке за углом самого большого сарая: если кто-то придет, я услышу шаги раньше, чем меня обнаружат. Достаю из кармана телефон. Долго держу в руке, потому что не представляю, каким будет результат; я будто делаю шаг в неизвестность. Нейт упомянул, что в памяти телефона записан только один номер, но не сказал чей. Учитывая строгий наказ Нейта использовать мобильник только в самом крайнем случае, логично предположить, что человек на другом конце провода сумеет мне помочь, но даже это неизвестно мне наверняка. А потом меня посещает другая мысль: прошло без малого десять лет с тех пор, как я в последний раз общалась с кем-то, помимо Легионеров, с того дня, как Первое воззвание запретило поездки в город всем, кроме Эймоса. Без малого десять лет я провела среди одних и тех же людей, отрезанная забором от остального мира. Я зажмуриваюсь, набираю полную грудь воздуха и жму на кнопку с цифрой один. Раздается оглушительно громкий сигнал, я распахиваю глаза и испуганно высовываюсь за угол, почти ожидая увидеть, как Центурион несется ко мне через всю пустыню, чтобы расколотить телефон о землю и навечно засадить меня в железный ящик. Но нет, все по-прежнему тихо. На Базе царит покой. На дисплее высвечиваются цифры, над ними надпись: «Идет набор». Затем текст сменяется на «Соединение», и я слышу из динамика металлический голос: – Управление шерифа округа Лейтон. Я застываю и несколько секунд безмолвно таращусь на экран телефона. – Алло! – говорят на том конце. Я вызываю в воображении образ Хани, представляю, как в раскаленном ящике ее кожа краснеет, язык по-собачьи вываливается изо рта, глаза закатываются так, что видны белки. Мою спину подирает мороз, оцепенение проходит, и я подношу мобильник к уху. – Алло? – Управление шерифа округа Лейтон, – повторяют в трубке. – Чем могу помочь, мэм? – Не знаю… – мямлю я. Понимаю, звучит глупо, но ведь это правда. – Да… мне нужна помощь. – Я вас поняла. – Голос принадлежит женщине, он ровный и доброжелательный, и я вдруг обнаруживаю, что пытаюсь не разреветься. – Сохраняйте спокойствие, мэм. Расскажите, что случилось. – Я состою в Легионе Господнем, – начинаю объяснять я. Желудок стянуло узлом, губы дрожат. – Наша церковь расположена на съезде с шоссе номер сто пятьдесят восемь, недалеко от Лейфилда. Знаете, где это? – Разумеется, – отвечает женщина, однако ее интонации изменились. Теперь она кажется раздраженной. – Легион Господень, понятно. – Меня зовут… Я резко умолкаю. Нельзя называть себя. Если сюда пришлют помощь и отец Джон узнает, что полиция заявилась из-за меня, он меня убьет. Реально убьет. – Продолжайте, мэм, – подбадривает меня женщина. – Как вас зовут? – Я не могу назвать вам свое имя. – В груди нарастает паника: я понятия не имею, как должна действовать, и, скорее всего, все делаю неправильно. – Этот номер мне дал мой друг Нейт Чилдресс. Вы с ним знакомы? – К сожалению, я не знаю никакого Нейта Чилдресса, мэм. – Точно? – хмурюсь я. Такого просто не может быть. – Абсолютно, – подтверждает женщина. – Довожу до вашего сведения, что по закону штата Техас ложное сообщение в правоохранительные органы является преступлением, поэтому, если у вас нет для меня важной информации, я завершу звонок. – Не надо, – прошу я и сама поражаюсь, с каким отчаянием это звучит. – Пожалуйста, не кладите трубку. Я не… Я не знаю, что делать дальше. Простите. – Мэм, с вами все в порядке? – Голос на другом конце снова теплеет. – Выслать к вам наряд? – Да, – торопливо говорю я. – Хани заперли в ящик, и на улице очень жарко, а ей всего четырнадцать, и она не сделала ничего плохого, совсем ничего… – Мой голос срывается, я начинаю плакать. Хани наказали незаслуженно, с ней обошлись несправедливо, и к дьяволу всех, кто считает иначе! – Будьте любезны, мэм, повторите, – просит женщина. – Вы утверждаете, что кого-то заперли в ящик?