– Она в безопасности, – шепчет Белла. – Вместе с Пророком. – Где? В Большом доме? Белла кивает. Без лишних слов я разворачиваюсь и бегу туда, откуда пришла. Рыжие языки лижут крышу Большого дома, в небо поднимается столб черного дыма. Трудно дышать, воздух пропитан ядовитой гарью, я прикрываю лицо рукой, но все равно кашляю, глаза слезятся. Я добираюсь до крыльца и неуклюже поднимаюсь по ступенькам, как вдруг изнутри почти одновременно гремят сразу четыре оглушительных выстрела. Я в ужасе распластываюсь на крыльце. Только не Хани. Пожалуйста, пожалуйста, только не Хани. Прижавшись лицом к горячим деревянным доскам, я внимательно слушаю, сердце глухо бьется о ребра, но из дома не доносится ни звука. Позади, во дворе, стрельба немного утихла, но я не могу позволить себе задумываться, что это может означать. Я вскакиваю на ноги, пинком распахиваю парадную дверь и захожу в Большой дом. В подрагивающей руке сжимаю пистолет Беллы. Первое, что я ощущаю, – запах пороха. Первое, что вижу, – кровь. Она повсюду. Кровью забрызганы стены, она стекает на пол глянцевыми ручейками. Сквозь едкую вонь дыма пробивается тошнотворный металлический запах, от которого я начинаю давиться. Делаю несколько глубоких вдохов, на краткий блаженный миг закрываю глаза, после заставляю себя внимательнее осмотреть помещение, сейчас больше напоминающее скотобойню. На полу перед камином кружком лежат четыре трупа. Затылки у них снесены, однако я узнаю каждого. Беар. Лоунстар. Джейкоб. Эйнджел. Центурионы отца Джона. Трое сжимают в мертвых руках пистолеты, рядом с разжатыми пальцами четвертого валяется винтовка. Из ртов лениво струится седой дымок. Глаза у всех закрыты, ноги согнуты, колени сжаты. Меня настигает ужасное открытие, и я подавляю приступ тошноты. Они стояли на коленях. Застрелились, стоя на коленях. С моих губ срывается не то вздох, не то всхлип. Ведь это безумие, совершеннейшее… Слева раздается какой-то шум. Сжимая пистолет трясущейся рукой, я оборачиваюсь в тот самый момент, когда отец Джон выходит из двери под лестницей, ведущей в подвал. Заметив меня, он останавливается. – Мунбим, – сузив глаза, произносит он. В его голосе до сих пор рокочут отзвуки пламенного призыва. – Почему ты не сражаешься плечом к плечу со своими Братьями и Сестрами? Не слышала моего приказа? – Слышала, – отвечаю я и чувствую, как мой собственный голос дрожит от гнева, физически это ощущаю. – А почему ты не сражаешься, отче? Почему прячешься здесь? – Следи за языком, – багровеет отец Джон. – Господь всякому определил свой план. Он не ошибается. – Вот как? А что случилось с Центурионами? Пророк недовольно хмурит лоб, как будто я задала идиотский вопрос. – Они Вознеслись. – Ты им приказал? – спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ. Просто хочу, чтобы он это признал. – Я объяснил им веление Господа, но не вкладывал в их руки оружие. Я лишь Его вестник. – Ты убийца, – рычу я. – Они верили тебе и в тебя, и теперь они мертвы, как и половина Легиона за этой дверью. Это ты их убил. Ты. – Твои Братья и Сестры храбро сражаются против прислужников Змея, чего не скажешь о тебе, Мунбим, – холодно произносит отец Джон. – Они понимают, чтό стоит на кону, и если Всевышний избрал этот день, чтобы призвать их к Себе, то они Вознесутся во славе. – Тогда почему ты не Вознесся вместе с Центурионами? – Я еще нужен Господу здесь, в царстве земном. Я продолжаю смотреть на отца Джона, и до меня вдруг доходит. Эта мысль ужасна, однако я мгновенно понимаю, что это так, чувствую нутром. – Ты сказал им, что тоже сделаешь это, да? Ты пообещал умереть вместе с ними. – Откуда мне знать, о чем они думали в последние минуты? Они Вознеслись с улыбкой на устах и славой Господней в сердцах, так какая разница? Я вскидываю пистолет – почти бессознательно – и целюсь в грудь отца Джона. Он цепенеет. – Мунбим, не глупи, – говорит он. – Отдай мне пистолет. Я мотаю головой. – Где Хани? – Понятия не имею, – хмурится Пророк. Плевать ему на нее. Как и на всех нас. – Белла сказала, она здесь. – Была. Я отпустил ее к Братьям и Сестрам. – Ей всего четырнадцать. – Каждая клеточка моего тела похолодела, словно меня опустили в ледяную воду. – Ты отправил ее под пули? – Она сама пожелала. Хотела сражаться вместе с Семьей. Разве я мог ей отказать? – Как и Белле, да? – Мой голос начинает звенеть. – И Стар, и всем остальным женщинам, которые называли тебя мужем? Они вышли во двор с оружием в руках, пока ты прятался тут. Ты говорил, что любишь их, как же ты мог так с ними поступить? – Господь дарует мудрость тем, кто способен ее постичь, – изрекает отец Джон. – Он не ошибается. Давай сюда пистолет, Мунбим. Больше просить не стану. Он делает шаг ко мне, и пистолет в моей руке начинает плясать как сумасшедший. – Отдай пистолет, – вкрадчиво повторяет он. – Ты права: мне самому следовало повести Легион в атаку. Я должен был встать рядом с нашими Братьями и Сестрами, но я всего лишь обычный человек. Мы с тобой обычные люди, грешники, и Господь понимает нашу слабость. Однако мы можем Вознестись вместе, ты и я. Отправимся к Нему сей же момент и воссядем одесную Господа нашего на веки вечные. Просто отдай мне пистолет. – Не приближайся, – предупреждаю я, на шаг отступив. – Мунбим, ты же не станешь в меня стрелять, – с улыбкой произносит он. – Ты хорошая девушка, которая следует Истинным путем. Ты не выстрелишь в своего Пророка. – В моих глазах ты не Пророк, – дрогнувшим голосом говорю я, – а трус и мошенник. Моя мать все правильно про тебя сказала. – А ты еретичка и шлюха, вот ты кто! – взрывается злобой он. – Как и та безбожная сука, что выродила… Пистолет с оглушительным грохотом выстреливает. Время останавливается. На тысячную долю мгновения в гостиной все замирает в полном безмолвии, словно мир поставили на паузу, а потом отец Джон неуклюже отшатывается, выпучивает глаза, растерянно хватается руками за грудь, и все остальное происходит с невероятной быстротой. Кровь прорывается между его пальцами и заливает рубашку. Из дула пистолета струится дым. Отец Джон таращится на меня, и я вижу, как свет в его глазах угасает. Он валится на спину и с грохотом распластывается на полу, разметав в стороны безжизненные руки и ноги. Я непроизвольно разжимаю пальцы и роняю пистолет. Грудь как будто зажата в тиски, легкие охватывает жаром, но я продолжаю безмолвно глядеть на распростертое передо мной тело. Отец Джон лежит неподвижно, из-под него вытекает лужица крови, и мне даже не надо проверять его пульс – я и так знаю, что он мертв. Мертв. Потому что я его застрелила. Я его убила. Я судорожно втягиваю воздух, желудок тотчас прорезает спазмом, и я сгибаюсь пополам. Крепко зажмуриваюсь в надежде, что, когда открою глаза, кровь и смерть исчезнут, я буду лежать в темноте своей комнаты в Девятом корпусе, и все это окажется лишь ночным кошмаром. Я вновь обвожу гостиную взглядом: ничего не изменилось. В ноздри все так же бьет запах крови, у ног валяется пистолет, и отец Джон по-прежнему мертв. В голове просыпается внутренний голос. Резко и настойчиво он советует мне убираться отсюда – здесь больше делать нечего, разве что умереть вместе со всеми остальными. Я хоть и понимаю, что голос прав, но не могу заставить себя сдвинуться с места. Я словно приросла к полу, в шоке от творящегося вокруг ужаса. От того, что я сделала. Шевелись! – кричит мне голос. – Шевелись наконец, пока не поздно! Я медленно поворачиваю голову, мой взгляд падает на дверь под лестницей, из которой появился отец Джон. Чувствую вес и контуры мастер-ключа в кармане, мысленно слышу, как Нейт рассказывает мне, что в подвале хранится не только оружие, а «много, много чего еще». Делаю неуверенный шаг к двери, затем второй, за ним еще и еще, и вот я уже держусь за деревянный косяк и гляжу на ступеньки, по которым отец Джон поднимался – перед тем как я его застрелила – какую-то минуту назад. В свете лампочки вижу лестничную площадку подвала. Начинаю спускаться, крепко держась за перила, поскольку ноги могут подкоситься в любой момент. На последней ступеньке спотыкаюсь и чуть не падаю, однако удерживаю равновесие и достигаю цели живой и невредимой. Передо мной железная дверь, о которой говорил Нейт. Ее поверхность тускло поблескивает. Достаю из кармана мастер-ключ, вставляю в тяжелый замок, поворачиваю влево. Ключ легко делает оборот – механизм работает плавно и бесшумно; дверь с глухим щелчком открывается. Я распахиваю ее и вхожу в одно из немногих помещений на всей Базе, где прежде никогда не была. Над моей головой вспыхивают флуоресцентные лампы, и сердце уходит в пятки, однако холодное, слепяще-яркое освещение позволяет мне увидеть каждый уголок. Никого. Паника, охватившая меня, спадает, я внимательно осматриваюсь по сторонам. Две стены целиком заняты металлическими стеллажами высотой почти под потолок. Несмотря на то что десятки и десятки стволов используются моими Братьями и Сестрами прямо сейчас, на полках все еще полно оружия. Сколько же его здесь. Дробовики, винтовки, пистолеты, блестящие от смазки, развешаны над полками, набитыми разного рода снаряжением и боеприпасами, и, стараясь осмыслить увиденное, я поначалу удивляюсь, откуда взялся такой огромный арсенал. Не мог же Эймос раздобыть все это во время своих пятничных поездок в Город? Затем я вспоминаю, как часто красный пикап мотался в Лейфилд и обратно и как давно отец Джон начал вести проповеди о Конце света. Раздумывая над этим, я обвожу взглядом стеллажи и внезапно понимаю, что пытался сказать мне Нейт во время нашей прогулки вдоль проволочного забора: как тщательно отец Джон планировал события, которые происходят снаружи прямо сейчас. Как жаждал приблизить Последнюю битву. Он прекрасно сознавал, что погибнут люди, но это не имело значения, потому что сам участвовать в ней не собирался. В моей груди разгорается гнев, но я его не подавляю, а приветствую. Он очищает мой разум, придает ослабевшим рукам и ногам сил. Я даю гневу растечься во мне и продолжаю осматриваться. На большом столе в центре помещения лежат несколько разобранных винтовок, рядом – пластмассовые баночки с винтами и вскрытые картонные коробки из-под почтовых посылок. Отдельно у стены стоит серый канцелярский шкаф. Я подхожу к нему, стискивая в пальцах мастер-ключ, но мне уже ясно, что ключ не понадобится: верхний ящик открыт. Я выдвигаю его до упора и изучаю содержимое. Между пластмассовыми разделителями – несколько картонных конвертов. Все они без опознавательных знаков, но, когда я вытаскиваю первый из них, на смену клокочущему во мне гневу приходит знакомая леденящая тревога, потому что в конверте лежат водительские удостоверения. Несколько десятков. Беру в руки стопку удостоверений и вижу знакомые лица напротив имен, которых никогда не слыхала. На первом – фото Хорайзена, сделанное, должно быть, не меньше двадцати лет назад: все та же густая борода, однако морщинок вокруг глаз нет. Имя и адрес: Майкл Брантли, Сиу-Фоллз, Южная Дакота. На втором удостоверении фото мужчины, чье лицо я смутно помню из детства; возможно, это один из тех, кто покинул Легион после Чистки. Человека на третьем удостоверении я не знаю вовсе, что странно, а взглянув на четвертое, изумленно ахаю. Сейчас мертвая Белла лежит где-то во дворе, а на фотографии перед моими глазами она едва ли старше меня. Длинные светлые волосы разделены на прямой пробор, Белла улыбается в кадре, и на поблекшем куске пластика значится, что ее зовут Меган Джойнер и что живет она в Берлингтоне, штат Вермонт. Я перебираю всю стопку. С фотокарточек мне улыбаются мужчины и женщины – мои бывшие Братья и Сестры. Глядя на застывшие во времени лица, я чувствую, как по моим жилам растекается холод. Прячу удостоверения обратно в конверт, вытаскиваю другой. В нем множество справок и свидетельств, читать которые мне некогда, однако кое-какие названия на первых строчках документов мне тоже знакомы. «Чейз Манхэттен», «Ситибанк», «Уэллс Фарго». Задвинув ящик, перехожу к следующему. В нем лежит одна-единственная папка. Беру ее в руки, и к горлу подкатывает нервный комок. Внутри – пухлая пачка документов, перетянутых резинкой. По заголовку на первой странице я понимаю, что это. Последняя воля и завещание Я кладу документы на шкафчик, стягиваю резинку и читаю короткий текст на первой странице: Я, Эймос Натаниэль Эндрюс, будучи в здравом уме и трезвой памяти, настоящим завещанием делаю следующее распоряжение: Все мое имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, я завещаю Джону Парсону, проживающему в округе Лейтон, штат Техас, либо его наследникам. Распоряжение сделано мною добровольно и без принуждения, под неусыпным оком Божьим.