Второй документ по содержанию практически совпадает с первым, отличается лишь имя. Так же и на третьем, и на четвертом, и на пятом. Я пролистываю всю пачку, страниц пятьдесят-шестьдесят, и на всех обнаруживаю одно и то же: мужчины и женщины по собственной воле оставляют все свое имущество Джону Парсону. Отцу Джону. Добровольно и без принуждения, шепчет голос в моей голове. Да-да. Внезапно обретает смысл еще одно высказывание Нейта во время нашей прогулки вдоль забора. Он прямо заявил, что от внешних врагов проволочная сетка не защитит и что ее предназначение – удерживать нас внутри. Только теперь я понимаю, что он имел в виду. Не забор удерживает людей в Легионе – ограда не удерживала их никогда. Люди находятся здесь до тех пор, пока это нужно отцу Джону, который позаботился о том, чтобы уйти никто не мог. Наверное, во Внешнем мире при необходимости можно получить новое водительское удостоверение, ведь люди то и дело теряют документы, но как выстроить новую жизнь, если кто-то держит под контролем твои банковские счета и имеет на руках подписанный тобой документ, где сказано, что все твое имущество однажды перейдет к нему? Что делать – выскочить через главные ворота и броситься в полицию? Нанять адвоката? Довериться федералам и попросить помощи у них? Может быть. Но что, если отец Джон все это время был прав? Что, если ты пойдешь в полицию, а тебя привяжут к столу в подвале и станут лить в горло бензин? Уверен, что этого не случится? Так сильно уверен, что готов рискнуть? Паранойя. Страх. В основе всего этого и сейчас, и всегда. Страх и власть. Я закрываю папку, вся покрывшись мурашками, и выдвигаю последний, третий ящик. В нем вообще никаких бумаг, зато он доверху набит десятками предметов – их я вижу впервые, но о происхождении догадываюсь инстинктивно. Бумажники и связки ключей. Фото улыбающихся мужчин и женщин. Серебряные зажигалки, разноцветные бусы. Золотые и серебряные кольца. Игрушечные машинки и карточки с известными бейсболистами. Записные книжки в кожаных переплетах. Не менее двадцати мобильных телефонов. Вещи, некогда дорогие сердцу моих Братьев и Сестер, вещи, ценность которых прежние владельцы, пожалуй, в полной мере не сумели бы объяснить. Предметы, изъятые у них и спрятанные в шкафчике за запертой дверью. Память о тех, кому они принадлежали. Кого больше нет. В уголках моих глаз собираются слезы: я вспоминаю папины ножи, страничку из его дневника, фото моих бабушки с дедушкой и пытаюсь представить, как это – расстаться с этими вещицами, отдать кому-то, зная, что больше их не увидишь. Я пытаюсь вообразить это и не могу. А потом замечаю в глубине ящика белый конверт, беру его в руки и беспомощно тереблю, потому что внутри у меня все переворачивается. Внезапно я понимаю, что сейчас грохнусь в обморок. На конверте написано одно-единственное слово. Шесть букв, выведенные почерком, который я узнала бы где угодно. Мамин почерк. И надпись: Мунбим. Я смотрю на конверт, потеряв ощущение времени. Возможно, прошла всего секунда или две, но дыхание перехватило, и перед глазами все плывет, и кажется, будто в один миг пролетают часы, дни, недели, месяцы, века и целые эпохи. Снаружи беспрерывно грохочут выстрелы, но я их не слышу, как не слышу и рева бушующего пожара, треска и шипения огня. В помещении становится жарко, однако я этого не замечаю. Я ничего не слышу и не чувствую, потому что меня здесь нет. Я стою на крутом утесе, заросшем изумрудной травой, и гляжу на воду, такую синюю, что больно глазам. Я не оборачиваюсь, но знаю, что за моей спиной – дом с васильковыми стенами и белым палисадником. Из трубы вьется дымок, сзади доносятся шаги, и это мамины шаги: она идет ко мне и, я знаю, улыбается. Вот-вот она положит руки мне на плечи и скажет, что пора идти домой, потому что ужин… Оглушительный скрежет разносится по подвалу и выдергивает меня из того места, куда перенеслось мое сознание. Я закрываю уши ладонями, потому что звук просто ужасен, он до того резкий и громкий, что я боюсь не выдержать и, шатаясь, бреду к распахнутой железной двери. Буквально секунду спустя бόльшая часть потолка обрушивается, в щепки ломая стол; пол оказывается погребен под дымящейся грудой обугленного дерева и битого стекла. В куче горелых обломков можно различить стулья, половицы и что-то похожее на каркас кровати, а над моей головой виднеется клубящийся дым и кусочек синего неба. Облако едкого пепла и пыли вызывает у меня дикий кашель; перхая и давясь, я осознаю, чтό только что произошло. Рухнула крыша. Вновь просыпается мой внутренний голос. Уходи отсюда, взволнованно и настойчиво говорит он. Уходи сейчас же. Я опять поворачиваюсь к двери, готовая последовать совету, но в этот момент меня вдруг охватывает паника. Я, словно в замедленной съемке, опускаю глаза, но письмо с моим именем на конверте все еще у меня в руке, и, сделав что-то похожее на нормальный вдох, я вываливаюсь за порог и смотрю вверх, на ступеньки. Каких-либо разрушений я не вижу, но это еще ни о чем не говорит: если крыша обвалилась целиком, то дверь на лестничной площадке вполне может быть заблокирована, и тогда, чтобы выбраться из подвала, мне придется карабкаться через дыру в потолке – другого выхода нет. Короткий взгляд через плечо позволяет убедиться, что комната уже горит, причем в нескольких местах. Пару секунд я смотрю на огонь, а затем вспоминаю о коробках с боеприпасами, которые теперь похоронены под тлеющими балками, тряпками и обломками гипсокартона, после чего разворачиваюсь и кое-как взбегаю по лестнице. На площадке поворачиваю дверную ручку и наваливаюсь на нее изо всех сил. Дверь поддается, я вновь оказываюсь в гостиной. Дом скрипит и кряхтит, потолок в центре зловеще вспучился, но еще держится, по крайней мере пока. Сунув конверт в карман, направляюсь к парадной двери мимо трупов отца Джона и Центурионов, мимо луж крови, которые слились в одно блестящее темно-красное озерцо. Пропитанный гарью воздух щиплет горло и ест глаза; я пересекаю дымящееся крыльцо, топочу по деревянным ступенькам и со всех ног мчусь к западным баракам. После Агент Карлайл долго-долго смотрит на меня без слов. – Это правда, – чуть слышно говорю я. – Все как было. Он продолжает безмолвно глядеть на меня – бледный, с непроницаемым выражением лица. – Скажите что-нибудь, – прошу я, – пожалуйста. Агент Карлайл встает из-за стола и подходит ко мне. Когда он склоняется над кроватью, я отчасти испытываю облегчение, потому что настал тот момент, которого я неминуемо ждала: сейчас агент ФБР защелкнет на моих запястьях наручники и сообщит, что я арестована за убийство. Однако вместо этого он делает нечто совсем другое: берет меня за плечи, осторожно отлепляет от стены и обнимает. Я начинаю плакать, громкие всхлипы рвутся из горла и сотрясают грудную клетку, а он прижимает меня к себе, приговаривая, что все хорошо, и я хочу объяснить ему, что плачу не потому, что мне плохо, и даже не из-за воспоминаний о том, что натворила, но все слова куда-то делись. Я плачу потому, что внутри меня открылась последняя запертая дверь. Потому, что уже забыла, как это, когда на душе не висят камнем тайны, как это – не мучиться постоянным страхом. Я плачу потому, что не знаю, что будет дальше, и это прекрасно, правда. Незнание дает ощущение свободы. – Так много людей погибло, – произносит агент Карлайл. Он говорит очень тихо, приблизив губы к моему уху. – Так много жизней разрушено, и ради чего? Ради того, чтобы один человечишка правил клочком пустыни, населенным мужчинами и женщинами, которые просто-напросто отчаянно хотели во что-то верить. Он разжимает объятья и отстраняется. Я сползаю на краешек кровати. Мы смотрим друг на друга, и я понятия не имею, что теперь делать. У меня больше не осталось секретов. Я рассказала все. Я опустошена. Агент Карлайл опирается руками на стол. – Все остальное, о чем ты нам говорила, – правда? – спрашивает он. – Все так и происходило? Киваю. – Я побежала к западным баракам, обожгла руку о висячий замок, и один из агентов выпустил детей с помощью моего ключа. – И Хани тоже? – Хани там не было, – качаю головой я. – Через двор их повела Рейнбоу, и последнее, что я помню, – это как Люка тащили к главным воротам. – Она сказала, что искала тебя. Хани то есть, – уточняет агент Карлайл. – Она пошла к воротам только после того, как увидела, что в Большом доме рухнула горящая крыша. – Надо было ей раньше уходить, – замечаю я. – В любом случае она выбралась целой и невредимой, и это главное. Агент Карлайл кивком соглашается со мной. – Ты видела Эймоса Эндрюса? – Да, – киваю я. – Кажется, он стрелял в меня, но точно не помню. – Как думаешь, почему его не позвали в Большой дом вместе с Центурионами? Он ведь был знаком с Джоном Парсоном дольше всех. – Не знаю. Видимо, в конце это уже не имело значения. – Пожалуй, что так. Спроси его, подсказывает голос в моей голове. Просто спроси, не бойся. Я набираю побольше воздуха и отваживаюсь: – Меня накажут? За то, что я сделала. – Имеешь в виду, с Джоном Парсоном? – озадаченно хмурит брови агент Карлайл. Киваю. – Нет, что ты, – решительно мотает головой он. – Я ведь уже говорил тебе, что твои действия – чистая самооборона и выиграть это дело в суде ничего не стоит. Но до суда не дойдет. Уголовное расследование ведется только в отношении преступлений Джона Парсона и других старших членов Легиона Господня. Других обвинений не выдвигалось. – Они же не знают, что я сделала, – в смысле, ваши коллеги. А когда узнают, могут решить иначе. – Это вряд ли. Полагаю, следователи придут к заключению, что один из Центурионов сперва застрелил Джона Парсона, а потом застрелился сам. Но если ты настаиваешь, я могу рассказать им правду. – Да, сделайте это, – с жаром говорю я. – Мне надоели тайны. Не хочу уходить отсюда с грузом на сердце. – Уверена? – Абсолютно. – Ты же понимаешь, что я не могу предсказать реакцию моих коллег? – беспокоится агент Карлайл. – Я считаю, безопаснее сказать им, что ты вошла в Большой дом и обнаружила труп Парсона. – Конечно, вы правы. Конечно, так будет безопаснее. Но я хочу, чтобы вы рассказали следователям правду. Я устала от лжи. – Хорошо, – кивает мой собеседник. – Расскажу им, как было на самом деле. Только должен тебя предупредить, что им, скорее всего, потребуется время, чтобы все сопоставить и сделать выводы. – Ничего, как-нибудь с этим справлюсь. – Ты с чем угодно справишься, Мунбим, – улыбается агент Карлайл. Хотела бы я в это верить так же, как вы. – Спасибо. Он кивает и переводит взгляд на стену за моей спиной. Он как будто что-то прикидывает, поэтому я терпеливо жду. Минута или две проходят в тишине, после чего агент Карлайл встает и вытаскивает из внутреннего кармана пиджака небольшую оранжевую папку. – Что там? – интересуюсь я. – Это твое. – Он протягивает папку мне. Я недоверчиво хмурюсь, открываю ее и… Сердце замирает, меня словно оглушили, ведь в руках я держу тот самый конверт, который достала из канцелярского шкафа в подвале Большого дома. Конверт помялся и испачкался, его явно вскрывали, однако на нем по-прежнему читается мое имя.