Депутаты Думы от Вятской губернии Она была официально объявлена одним из устоев государства, основой порядка и народной нравственности. «Ее отстаивали при этом не столько по экономическим, сколько по социальным соображениям; ее считали особым русским способом разрешения социальных вопросов, – объясняет Ольденбург. – Община имела несомненные преимущества и для казны: она коллективно отвечала за уплату налогов благодаря круговой поруке; поэтому-то она неохотно отпускала своих членов “на волю”: каждый уход увеличивал налоговое бремя для оставшихся». Будучи зависимым от общины, крестьянин не имел шансов превратиться в фермера, что устраивало государственных консерваторов. В девяностые годы они приняли законы, еще больше укреплявшие общинный строй. Теперь человек, даже полностью расплатившийся с долгом, имел право выйти из общины лишь при согласии двух третей односельчан. Смысл государственной политики в этом вопросе с предельной ясностью сформулировал Витте: «При освобождении крестьян весьма бесцеремонно обошлись с принципом собственности и нисколько в дальнейшем не старались ввести в самосознание масс этот принцип, составляющий цемент гражданского и государственного устройства всех современных государств». Но ведь победоносцевская Россия и не стремилась стать современным государством. Однако расслоение крестьянства все равно происходило, потому что ход жизни остановить невозможно. Община связывала руки самым деятельным и работоспособным ее членам, мешала развитию аграрных технологий, развитию рыночных отношений. Численность населения росла много быстрее, чем производительность труда. В 1891 году впервые за долгое время возник голод. Избыточная смертность составила 400 тысяч человек. Потом до конца века продовольственные кризисы возникали еще дважды – новый век символически начался в 1901 году с большого неурожая. Одновременно с этим во многих губерниях произошли крестьянские беспорядки. Это всегда происходит, когда недовольство условиями жизни становится сильнее страха перемен. «Стабильность» ветшала и трещала по швам. Теперь уже и наверху понимали: с аграрным «вопросом» (так это называлось) нужно срочно что-то делать. Лучше никогда, чем поздно «Срочно что-то делать» в бюрократическом государстве означает создать комиссию. И в 1902 году она появилась при Государственном Совете: «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности». Начали неторопливо, со сбора данных по положению деревни. Сведения с мест были до того пугающими, что работу решили приостановить – земских статистиков заподозрили в неблагонадежности. «Постоянное общение с крестьянами дает широкое поле для противоправительственной пропаганды, бороться с которой при слабости полицейского надзора в селениях представляется крайне затруднительным», – говорилось в правительственном извещении. Министр внутренних дел Плеве уговаривал царя не расшатывать ситуацию в деревне, которая и так волнуется, – лучше подождать до более спокойных времен. Подождали, но спокойнее не стало. С 1905 года волнения на селе приняли угрожающий характер. Тогда создали другой орган – «Особое совещание по мерам к укреплению крестьянского землевладения». Министерство земледелия и государственных имуществ было преобразовано в Главное управление землеустройства и земледелия, да еще учредили Комитет по земельным делам при министерстве внутренних дел. Вся эта бумажная активность утихла, когда в 1906 году аграрные беспорядки пошли на убыль, подавленные силой оружия. Государственный Совет с облегчением постановил отложить вопрос до открытия Думы. Тут наконец правительство возглавил дееспособный человек с программой решения аграрного «вопроса» – Петр Столыпин. Если изложить самую суть, программа преследовала три цели. Во-первых, превратить крестьянский класс в фермерский, упразднив тормоз в виде общины. Во-вторых, повысить производительность сельского хозяйства. В-третьих, заселить и обработать плодородные земли, пустующие на востоке страны. Столыпин очень хорошо понимал, что через оппозиционную Думу любую реформу провести будет невозможно – процесс растянется до бесконечности, утонет в дискуссиях и встречных проектах. Это было одной из причин закрытия парламента 3 июня 1907 года. Революционную реформу провели по-старинному, указом государя императора. В течение предшествующих лета и осени вышла серия постановлений, представлявших собой подготовку к главному шагу. Из удельных и казенных угодий был создан земельный фонд в несколько миллионов гектаров, предназначенный для передачи частным владельцам. Крестьянский банк получил средства на выдачу кредитов для приобретения наделов. После этого 9 ноября 1906 года вышел указ о том, что общин больше не будет. Там говорилось: «…Крестьяне приобретают право свободного выхода из общины, с укреплением в собственность отдельных домохозяев, переходящих к личному владению, участков из мирского надела». Земли, ранее находившиеся в коллективной собственности, теперь делились между хозяевами. На правительственную ссуду можно было приобрести новые наделы или взять их в аренду. Тем, кто был готов переселиться на восток – в Сибирь и современный Казахстан, – правительство оказывало денежную помощь и бесплатно выделяло пахотную землю в пользование. Понадобилось провести огромную работу, чтобы разделить общинные земли, разработать механизм урегулирования неизбежных конфликтов, организовать массовую миграцию, обработать заявки на получение ссуд, обустроить переселенцев. Неповоротливая государственная машина справлялась с этими головоломными задачами неважно. Не хватало землемеров, во многих регионах местная администрация оказалась не готова к решению непривычных задач. Наконец, и сами крестьяне с их природной осторожностью не очень-то спешили менять свою жизнь. За несколько лет, остававшихся до начала большой войны, собственность на землю оформила всего пятая часть крестьян-домохозяев. На восток вместо 25 миллионов, как планировал Столыпин, переехали и остались там примерно три с половиной миллиона (многим не понравилось, и они вернулись обратно). Скромные результаты великого начинания в значительной степени объяснялись тем, что глава правительства столкнулся с серьезным сопротивлением и слева, и справа. Революционеры отлично понимали, что успех аграрной реформы будет означать конец надежде на социалистическое будущее России. Столыпин стал для них заклятым врагом. Правые же сознавали, что развитие капиталистических отношений в сельском хозяйстве неминуемо приведет к концу самодержавия. Мирской сход. С. Коровин В 1906 году, на волне революционных потрясений, казалось, что бóльшую опасность представляют крайние левые. Они действительно в конце концов убили автора реформы, но саму реформу подорвали и просаботировали монархисты – с попустительства самого монарха. Проблемы с консервативным лобби у Столыпина обострились, когда он собрался перейти к следующему этапу аграрной реформы – политическому. Для этого нужно было усилить роль земств, основного двигателя задуманных преобразований. Весной 1911 года премьер подготовил законопроект о введении земств в западных губерниях – важном и населенном регионе, который до сих пор обходился без этого института. При этом тамошнее дворянство не должно было иметь сословных привилегий при выборах. Столыпин объяснял это сугубо имперскими соображениями – желанием ограничить засилие польского элемента, ведь западные дворяне по преимуществу принадлежали к шляхте. Однако прецедент бессословных выборов не мог впоследствии не сказаться и на выборах в остальных частях империи. Это была подготовка к тому, что в будущем представители крестьянства станут играть ведущую роль в жизни страны. Логически столыпинская реформа вела именно к этому, так что Петр Аркадьевич был вполне последователен. Но эта перспектива никак не устраивала приверженцев самодержавия. Законопроект набрал большинство в Думе, но был отвергнут верхней палатой, Государственным Советом. Произошло это после того, как царь позволил его членам «голосовать по совести», то есть фактически воздержался от поддержки проекта. Именно так – как высочайшее разрешение голосовать против – истолковали сановники эти слова. Столыпин счел это выражением недоверия со стороны государя и поставил ультиматум: или обе палаты временно будут распущены, или он подает в отставку. Как обычно, столкнувшись с прямым давлением, Николай уступил. Столыпин провел закон административным порядком, без одобрения Государственного Совета. Но это была пиррова победа. Ни высшее чиновничество, ни сам император выкручивания рук премьеру не простили. После этого глава правительства занимал свой пост еще полгода, но его положение стало шатким. «Столыпин был политически конченый человек, искали только формы, как его ликвидировать», – рассказывал потом Гучков. Если бы Петра Аркадьевича не убила пуля террориста, его все равно убрали бы. Часто пишут, что столыпинская реформа могла бы спасти монархию, если бы хватило времени полностью осуществить этот проект. Думаю, что нет, не спасла бы. Времени для ее реализации у России к этому моменту уже не было и не могло быть. Противоречия между империалистическими державами завязались в узел, который должен был вот-вот разорваться. Во всяком случае срок, который Столыпин отводил на осуществление своей социальной программы, являлся абсолютно нереальным. В 1909 году в одном из интервью премьер-министр сказал: «Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России!» О каких двадцати годах покоя могла идти речь на фоне лихорадочной гонки вооружений, да сразу после громовых раскатов Боснийского кризиса, непонятно. Видимо, Петр Аркадьевич уповал на божье чудо. А ведь изначально времени на подобную реформу у российских правителей было вполне достаточно. К ней можно было приступить пускай не в 1861 году (это разорило и погубило бы весь помещичий класс), но хотя бы двадцать лет спустя, когда отменили «временнообязанность». Глядишь, в XX век Россия вошла бы уже не общинной, а фермерской страной. Пролетарская революция в ней стала бы невозможна. Но вместо реформы правительство Александра III запустило контрреформы и остановило время. Оно таких экспериментов над собой не прощает. Что получилось в результате просроченной и запоздавшей реформы Столыпина? Она только разбередила деревню, вызвав всеобщую ажитацию, разномыслие и конфликты. Едва притихшее после мятежей крестьянство снова заволновалось. Среда, на апатии которой держалось благополучие самодержавия, пришла в движение. Тяжелое испытание войной застало страну «на переправе», а это очень уязвимый период. В 1914 году миллионы крестьян получат оружие, которое потом повернут против правительства. Болезнь роста От промышленной революции к социальной Революционное движение не являлось, в отличие от перечисленных ранее проблем, явлением сугубо национальным или сугубо имперским. Это, конечно, тоже была болезнь, и болезнь для государства очень опасная, но ее можно назвать «побочным эффектом» развития. Ни одна из стран, вступивших на путь индустриализации, этой стадии не миновала, просто более крепкие общественные системы в конце концов преодолели «гормональную нагрузку переходного возраста», а государственные организмы, ослабленные другими недугами, испытания не выдержали. В случае России роковую роль сыграло еще и то, что промышленная революция здесь началась с опозданием по меньшей мере на сто лет и повлекла за собой столь же революционные последствия в социальной сфере. Самая главная революция происходила не в экономике, а в жизни и сознании людей. В Англии от движения луддитов до всеобщей забастовки 1926 года, едва не приведшей к тотальному коллапсу, прошло больше века. В России между первым крупным выступлением рабочих (Морозовская стачка) и всеобщей стачкой 1905 года миновало всего двадцать лет, то есть в обоих событиях вполне могли участвовать одни и те же люди. Приведу несколько цифр, чтобы показать, как изменилась экономика страны за восьмидесятые и девяностые годы, когда приток иностранных инвестиций и массовое внедрение новых технологий обеспечили бурный рост предпринимательства, а отмена «временнообязанного» статуса бывших крепостных выбросила на рынок труда массу дешевой рабочей силы. Объем промышленного производства вырос более чем вдвое – по темпам развития Россия была на первом месте в мире. (К началу мировой войны эта цифра еще раз удвоится.) Выплавка чугуна увеличилась в два с половиной раза, стали – в восемнадцать раз. Возникла новая мощная отрасль – топливная, которая наряду с зерновой стала основой российского экспорта. Угля стали добывать в три раза больше, нефти – в четырнадцать раз. В начале XX века российская экономика вышла на пятое место в мире (после США, Великобритании, Германии и Франции). Для того, чтобы заводы, фабрики, шахты, мастерские, прииски работали, понадобилась армия наемных работников – рабочий класс, доселе в России почти не существовавший или во всяком случае весьма немногочисленный. В конце девятнадцатого века это было самое быстрорастущее сословие в империи. За последнюю треть столетия его численность увеличилась втрое. Это все равно была не столь уж значительная часть населения: на рубеже XX века к ней можно было отнести десять процентов россиян; крестьян было в семь раз больше. Однако общественно-политическое значение промышленного пролетариата было диспропорционально высоким и все время возрастало. На то имелось несколько причин. Во-первых, люди, живущие и работающие бок о бок, легче объединяются ради совместных действий. Во-вторых, в отличие от крестьян, лишенные частной собственности рабочие действительно находились в ситуации, когда «нечего терять, кроме своих цепей». Большинство российских пролетариев существовали в невозможно тяжелых условиях, когда любые перемены могут быть только к лучшему. В-третьих, условия технологичного труда и стремление получать более высокую плату требовали от человека повышения квалификации, а стало быть, развивали ум и привычку к учению, не говоря уж о том, что в городе учиться было проще, чем в деревне. Наконец, в политическом отношении очень важно было то, что в столице, где находилось множество больших предприятий, концентрация рабочих во много раз превышала среднюю по стране. В канун революционных событий 1917 года в Петербурге они составляли половину его населения. В государстве сверхцентрализованного типа вопрос о власти всегда решается в том месте, где она сосредоточена. Переворот или победа революции в столице неизбежно означают смену режима во всем государстве. В семнадцатом именно петроградские социальные низы (примерно один процент российского населения) дважды свергнут правительство – сначала самодержавное, а потом демократическое. Однако, как бы ни были угнетены, недовольны или возбуждены народные массы, в политическую силу они превращаются, только когда обретают цель, идеологию и начатки организованности. Эту задачу, как правило, берут на себя люди совсем не пролетарского происхождения. То же произошло и в России. Рабочие в цехе Путиловского завода