– Насчет ампутации. – А кто сказал, что я передумал? – подняв бутылку, он отхлебнул еще. – А зачем еще Борхерту присылать вам бутылку? Вы услышали зов? – Я не понимаю, о чем вы. Гус кивнул: – Это только ваше личное дело – и ничье больше. Кляйн потянулся к бутылке, увидел, как в нее ткнулась его культя и едва не уронила. – Мое личное дело, и ничье больше, – повторил он вслух, но голос как будто звучал издалека. – Вот именно. Я так и говорю. Кляйн увидел, как из окончания руки, из культи, странным образом вырастает призрак ладони, бледный и прозрачный. – Вот именно, – услышал он свой голос. Поиграл отсутствующими пальцами, увидел, как они двигаются. Руку отрезали, но ее призрак по-прежнему на месте. Может быть, это и имеется в виду под зовом? Может быть, Борхерт, лишенный большинства конечностей, видел призраки того, что ему не хватает: как вырастают пропавшие члены тела, невоплощенные, чистые. Он поднял глаза. Там сидел Гус, напротив, с сонными, полузакрытыми глазами, его лицо почти целиком скрыла тень. Кляйн потянулся к бутылке, но не смог ее найти. – О чем это я? – спросил он. Веки Гуса затрепетали и распахнулись. – Нужно довести вас до постели, – сказал он. – Пока я еще в состоянии. – Это не скотч, – сказал Кляйн туда, где был Гус, но тот уже пропал. Он не сразу понял, что Гус рядом, нависает над его головой, пытается поднять из кресла. А потом, сам того не заметив, уже стоял рядом с ним, и они медленно поплыли по комнате. – Нет, – ответил Гус медленно. – Это скотч. Но не только. «Твою мать», – подумал Кляйн. – Я думал, ты мой друг, – сказал он и почувствовал, как падает. А потом уже был на кровати, раскинулся во весь рост, пока Гус сидел рядом и смотрел сверху. – Я ваш друг, – сказал Гус, – я же выпил с вами, правильно? Кляйн попытался кивнуть, но ничего не получилось. Он видел кровавые пятна на бинтах, обматывающих ладонь Гуса. – А кроме того, – сказал Гус, – дружба – это одно, а Бог – другое. – Двигайтесь, – произнес Гус. Кляйн не знал, сколько времени прошло. – На кровати хватит места для двоих. Щека Гуса на подушке, по соседству с его глазом, была последним, что он запомнил, пока несколько часов спустя не очнулся в одиночестве и не увидел свою перебинтованную ногу, с бинтами, уже пропитанными кровью. Даже тогда, только ощупав повязку целой рукой, он понял, что трех пальцев не хватает. VII – Вы сами этого хотели, – сказал Борхерт, когда Кляйн впихнул перевязанную ногу в ботинок и дохромал до его дома. Без пальцев идти было трудно – приходилось поддерживать равновесие – и очень больно. Когда он добрался до здания, ботинок уже хлюпал от крови. Охранник – возможно, тот же, что и вчера, – смерил его одним глазом и спросил: «Что требуется?» В ответ Кляйн только слегка поднял окровавленный ботинок. Охранник, больше не сказав ни слова, пропустил его, как и тот, что стоял за дверями. И вот он снова здесь – наверху, напротив Борхерта, в его комнате, слышит, что сам этого хотел. – Следует хорошенько думать о том, что просишь, – сказал Борхерт. – Я ничего не просил. – Вы просили, – напомнил Борхерт, – хотели переговорить с некоторыми людьми лично. Я сказал, что займусь приготовлениями. Я ими занялся. Я отнял наименьшее количество пальцев. И даже так личная встреча покажется им вольным толкованием правил. Обычно четверок… впрочем, случаи были. – Я хочу уйти, – сказал Кляйн. – Ну конечно, – Борхерт развеселился. – Но, полагаю, это мы уже обсуждали. Это невозможно. – Зачем вы это делаете? – Что именно я делаю? – спросил Борхерт. – Я сделал вас четверкой. Это одолжение. – Мне так не кажется. – Возможно, однажды вы передумаете. – Сомневаюсь. Борхерт серьезно посмотрел на него: – Я тоже сомневаюсь. Сами взгляните на свою отсутствующую руку. – Когда мне можно уйти? – спросил Кляйн. – Когда все закончится. – И когда это? Борхерт пожал плечами: – Это уже зависит от вас. – Он поднял целую руку, показал покалеченным средним пальцем на Кляйна. – А теперь, если не ошибаюсь, вам предстоят допросы. Его спустили на этаж ниже и провели по коридору в другую дверь, за которой был один из опрашиваемых – одиннадцатка, с отрубленными по колени ногами, со срезанными почти по костяшки пальцами, не считая одного большого. Он узнал третий голос с кассеты – Андрейсен. Перед общением с Кляйном Андрейсен потребовал продемонстрировать отсутствующие пальцы, заявив, что Кляйну незачем «держать свой свет под спудом». Кляйн сел, взялся за ботинок и медленно стянул, и капли крови собрались в лужицу на полу. Он уронил ботинок и начал разворачивать промокшие бинты. Андрейсен проворно выскочил из кресла и, как обезьяна, прошел по комнате на костяшках и обрубках ног. Глаза его были светлыми и сияющими, и, когда Кляйн наконец снял перевязку с покалеченной ноги, Андрейсен едва ли не уткнулся в нее носом. Кляйн с трудом мог видеть свою ступню. Место, где были пальцы, прижгли, но теперь шрам растрескался и оттуда сочились кровь и гной. – Я думал, вы прижигали сами, – сказал Андрейсен. – Отчасти я согласился потому, что хотел лично увидеть самоприжигание. – Это сделал не я, – сказал Кляйн. – Вам пока не стоит ходить. Болит? – Конечно, болит. Андрейсен кивнул. Заскакал обратно по полу, взобрался в кресло. – Как я уже сказал Борхерту, – начал он, удобно устроившись, – я готов помочь. Я обеими руками за защиту закона и порядка. – Рад за вас, – ответил Кляйн. – Но, если честно, все, что я хотел сказать, я сказал на пленку. Кляйн кивнул. Он протащил ногу по полу, глядя, как из нее текут тонкие ручейки крови. – В пленке и дело, – сказал он. – Я пришел из-за нее. – Да? – С кассетой что-то случилось. Мне нужно понять что. – Кассета не работает? – Что-то в этом роде. Так что я просто задам все вопросы заново, ладно? – А почему бы вам не поговорить с Борхертом? – спросил Андрейсен. – Почему не спросить его? – Первый вопрос, – сказал Кляйн. – Назовите свое имя и опишите свои отношения с погибшим. – Технически это не вопрос. – Прошу отвечать, – сказал Кляйн. – Уверен, вам уже известно мое имя. Я Андрейсен. – Спасибо. Ваши отношения с погибшим? – Погибшим? – переспросил Андрейсен. – Я думал, вы повторите изначальные вопросы.