Инохос ахнула. — А теперь взгляните на то, что вы сделали, со стороны, как непредвзятый наблюдатель. По-вашему, это был разумный шаг? — Я уже об этом думал. Нет, это не было разумно. Это была ошибка. Возможно, он предупредит Конклина. Они оба будут в курсе, что кто-то идет по их следу. И будут готовы. — Вот видите, вы только что подтвердили мои опасения. Я хочу, чтобы вы дали мне слово, что не будете больше делать никаких глупостей. — Я не могу. — Что ж, в таком случае вынуждена вам сообщить, что закон о медицинской тайне может быть нарушен, если у терапевта есть основания полагать, что пациент подвергает опасности себя или других. Я сказала, что я практически бессильна вас остановить. Но не полностью. — И вы пойдете к Ирвингу? — Пойду, если сочту, что вы ведете себя безрассудно. Босх понял, что она снова уложила его на обе лопатки, и его охватил гнев, но он быстро подавил его и вскинул руки над головой в знак того, что сдается: — Ладно. Я не стану больше вламываться без приглашения на вечеринки. — Нет. Этого недостаточно. Я хочу, чтобы вы держались подальше от этих людей, которые, по вашему мнению, могут быть причастны к делу. — Я готов пообещать вам, что не стану приближаться к ним до тех пор, пока не соберу на них железобетонные доказательства. — Я серьезно. — И я тоже. — Очень на это надеюсь. В кабинете почти на минуту воцарилось молчание. Обоим необходимо было успокоиться. Она слегка крутилась в своем кресле туда-сюда, не глядя на него, — видимо, обдумывала, о чем говорить дальше. — Давайте продолжим, — произнесла она наконец. — Вы понимаете, что это ваше расследование отодвинуло на задний план все то, чем мы должны были здесь заниматься? — Понимаю. — Значит, нам с вами предстоит встречаться в этом кабинете несколько дольше, чем запланировано. — Ну, меня это больше не беспокоит. Мне так или иначе нужно свободное время, чтобы довести до конца мое расследование. — Все для вас, — саркастическим тоном отозвалась она. — Ладно, тогда я хотела бы вернуться к инциденту, который привел вас ко мне. В прошлый раз вы отделались несколькими общими словами. И я понимаю почему. Думаю, тогда мы с вами еще только присматривались друг к другу. Но теперь, когда этот этап позади, я хотела бы услышать более подробный рассказ. В прошлый раз вы сказали, что это лейтенант Паундз был зачинщиком? — Совершенно верно. — Каким образом? — Ну, во-первых, он начальник следственного отдела, хотя сам на следствии никогда не работал. Вернее, официально он, скорее всего, в какой-то момент посидел пару месяцев за столом в отделе, чтобы было что вставить в резюме, но по сути он не детектив, а администратор. Из тех, кого мы зовем робократами. Бюрократ с полицейским жетоном. Он совершенно не разбирается в том, как раскрывают преступления. Единственное, что он умеет, это графики раскрываемости чертить. Ему что опрос, что допрос — без разницы. Да и бог бы с ним. У нас в управлении таких, как он, пруд пруди. Пока они делают свою работу и не мешают мне делать мою, меня это не колышет. Беда в том, что Паундз не понимает, где он хорош, а где плох. Это уже неоднократно приводило к конфликтам. И в итоге закончилось тем самым пресловутым инцидентом, как вы это упорно именуете. — И что же он сделал? — Полез к моему подозреваемому. — Объясните, что вы имеете в виду. — Когда вы привозите в отдел подозреваемого по делу, которое расследуете, он ваш, и только ваш. Никто не должен к нему даже близко подходить, понимаете? Одно неверное слово, один неверный вопрос — и все может пойти насмарку. Это основополагающее правило: не трогай чужого подозреваемого. Не важно, лейтенант ты или начальник отела, правило для всех одно: не лезь без разрешения тех, кто ведет дело. — И что произошло? — Как я уже рассказывал вам в прошлый раз, мы с моим напарником Эдгаром привезли в отдел подозреваемого. Была убита женщина. Из тех, что рекламируют свои, с позволения сказать, услуги в специализированных газетенках, которые можно купить на Голливудском бульваре. Она приехала по вызову в один из низкопробных мотелей на бульваре Сансет, обслужила клиента, после чего получила удар ножом, который и стал причиной смерти. Это если в двух словах. Удар был нанесен в верхнюю часть грудной клетки справа. Но парень оказался не дурак. Он звонит в полицию и говорит, что нож принадлежит ей и что она, угрожая ему этим ножом, пыталась его ограбить. А он-де в пылу борьбы оттолкнул ее руку, и лезвие каким-то образом воткнулось ей в грудь. То есть с его стороны это была самооборона. Так вот, приезжаем мы с Эдгаром на место и сразу же видим, что некоторые вещи с его рассказом ну никак не сходятся. — Какие, например? — Ну, во-первых, он оказался намного ее крупнее. Мне сложно представить, чтобы она могла броситься на него с ножом. Далее, сам нож. Скромный такой восьмидюймовый ножичек, зазубренный, для нарезки бифштексов. А у дамочки, заметим, сумочка крошечная и даже без ремешка. — Клатч. — Ну да, наверное. В общем, этот нож туда просто не поместился бы. А как тогда она его принесла? Одежда на ней была, как говорится, в облипку, так что на теле она его спрятать тоже не могла. Но и это еще не все. Если она собиралась ограбить этого малого, зачем было предварительно заниматься с ним сексом? Вытащила бы нож, забрала у него все, что хотела, и ушла. Но ничего этого не было. Тот тип заявил, что сначала они занимались сексом, а потом она набросилась на него. Это объясняло, почему она была без одежды, но в то же самое время порождало новые вопросы. Какой смысл пытаться ограбить кого-то в чем мать родила? Куда ты потом в таком виде убежишь? — Тот парень врал. — Вот именно. Это было очевидно. Дальше — больше. В ее сумочке — клатч, да, так вы ее назвали? — обнаружился клочок бумаги с названием мотеля и номером комнаты. Написаны они были правой рукой. А удар ножом, как я уже говорил, был нанесен в верхнюю часть грудной клетки справа. И вот тут обнаруживается противоречие. Если она бросилась на него с ножом, то он, скорее всего, при этом должен был быть у нее в правой руке. И если тот тип перехватил ее руку и оттолкнул ее, рана была бы слева, а не справа. Босх прижал согнутую правую руку к груди, наглядно продемонстрировав, что попасть при этом ножом в правую половину грудной клетки было бы затруднительно. — Ну и еще всякие несостыковки по мелочи. Например, рана была направлена сверху вниз, что также невозможно, если нож был в правой руке. В таком случае она должна была быть направлена снизу вверх. Инохос кивнула в знак того, что понимает. — Загвоздка была в том, что у нас не было никаких физических улик, которые опровергали бы его рассказ. Вообще ни одной. Только интуиция, которая подсказывала нам, что она не могла повести себя так, как он говорил. Одного направления раны было недостаточно. Кроме того, в его пользу говорил нож. Он лежал на кровати, и на рукоятке были явственно видны кровавые отпечатки. У меня не было никаких сомнений в том, что они будут принадлежать ей. Прижать ее пальцы к рукоятке уже после того, как она умерла, не составило бы никакого труда. Так что, хотя я и не считал, что отпечатки стоит принимать во внимание, это не имело никакого значения. Значение имело то, что решит прокурор и что в итоге скажут присяжные. В подобных делах защита всегда напирает на отсутствие неопровержимых доказательств, которые позволили бы точно установить вину подозреваемого. Так что нам требовалось что-то посущественнее интуиции. — И что было дальше? — Ну, мы называем такие ситуации «он сказал, она сказала». Слово одного человека против слова другого, только в данном случае другой, вернее, другая была мертва, что лишь еще больше все осложняло. У нас не было ничего, кроме его версии. В таких случаях клиента надо колоть. Обрабатывать. Методов для этого есть множество. Но, по сути, ты везешь его в номера и начинаешь ломать. Мы… — В номера? — Комнаты для допроса. В отделе. Мы привели этого типа в номер. Как свидетеля. Официально мы его не задерживали. Вежливо попросили его проехать с нами, сказали, что нам необходимо уточнить кое-какие подробности, и он согласился. Прямо весь такой из себя готовый сотрудничать. Спокойный как удав. Мы посадили его в комнату, а потом вместе с Эдгаром пошли к ребятам из патрульной службы за кофе. У них там отличный кофе. Им от щедрот какого-то ресторана, который разрушился во время землетрясения, перепала роскошная кофемашина. К ним теперь все ходят за кофе. В общем, идем мы с Эдгаром, никуда не спешим, обсуждаем, как будем колоть этого типа, кто что будет говорить и так далее. А тем временем этот чертов дебил Паундз — прошу прощения, доктор, — проходя мимо, видит этого типа через окошечко в стене комнаты, заваливается к нему и начинает его просвещать. А… — В каком смысле просвещать? — Зачитывает ему его права. Это наш свидетель, Паундз видит его в первый раз в жизни, но решает, что его долг — растолковать задержанному, что к чему. Он, видите ли, подумал, что мы об этом позабыли. Босх с возмущенным видом посмотрел на Инохос и увидел, что она не понимает. — Разве это не было правильно? — спросила она. — Разве по закону вы не обязаны уведомить человека о его правах? Босх усилием воли обуздал свой гнев, напомнив себе, что, хотя Инохос и работала на управление, она все равно не была посвящена во внутреннюю кухню. Ее представления о работе полиции явно основывались скорее на материалах средств массовой информации, нежели на том, как дела обстояли в действительности. — Позвольте мне кратенько рассказать вам, как оно должно быть по закону и как все обстоит на самом деле. Мы, полицейские, по сути, являемся заложниками этого закона. Он предписывает нам сообщить преступнику — ну или, по крайней мере, предполагаемому преступнику — примерно следующее: послушай, приятель, мы считаем, что ты совершил преступление, и, хотя Верховный суд и любой юрист посоветовал бы тебе молчать как рыба, может, ты все-таки поговоришь с нами? Так далеко не уедешь. Приходится действовать в обход. Пускать в ход где хитрость, где блеф, где полуправду. Балансировать, как канатоходец на канате. Тогда есть шанс, что если ты будешь осторожен, то тебе удастся протащить дело через суд. Так что, когда какой-нибудь болван, который ни черта ни в чем не смыслит, заявляется к твоему фигуранту и начинает втирать ему про его права, это может пустить насмарку весь день, не говоря уже о деле. Он умолк и внимательно посмотрел на Инохос. Скептическое выражение на ее лице никуда не делось. Хорошо, наверное, быть законопослушной гражданкой, когда представления не имеешь о том, что на самом деле происходит на улицах, с раздражением подумал Босх. — Как только кому-то разъяснили его права, на этом можно ставить точку, — сказал он. — Делу конец. Ну, в общем, вернулись мы с Эдгаром, а этот тип нам и заявляет: хочу, мол, адвоката. Я ему в ответ — какой такой адвокат, зачем адвокат? Ты же свидетель, а не подозреваемый, а он нам и говорит, что к нему только что заходил лейтенант и зачитал ему его права. Даже не знаю, кого я в тот момент ненавидел больше — Паундза, который все испортил, или этого мудака, который убил девушку. — А скажите, что произошло бы, если бы Паундз не сделал то, что он сделал? — Мы расположили бы того типа к себе, попросили его еще раз рассказать о том, как все произошло, во всех подробностях, и надеялись, что вылезут нестыковки с тем, что он рассказал патрульным. А потом сказали бы: нестыковки в ваших показаниях переводят вас в разряд подозреваемых. И вот тогда уже разъяснили бы ему его права и, возможно, приперли бы его к стенке этими самыми нестыковками. Мы бы попытались вытянуть из него признание, и, возможно, нам бы это удалось. Наша работа по большей части заключается в том, что мы пытаемся разговорить людей. И это выглядит совсем не так, как показывают по телевизору. Это в тысячу раз более трудная и грязная работа. Но мы, как и вы, всего-навсего пытаемся разговорить людей… Во всяком случае, я именно так это вижу. Но мы никогда не узнаем, что могло бы произойти, и все из-за Паундза. — И что же произошло после того, как вы узнали, что ему разъяснили его права? — Я вышел из комнаты и направился прямиком в закуток к Паундзу. Он понял, что сейчас что-то будет, потому что при виде меня привстал со своего места. Я это помню. Я спросил его — это он проинформировал моего фигуранта? Он сказал «да», и тут-то все и закрутилось. Сначала мы орали друг на друга… а что было потом, я не помню. Я не пытаюсь ничего отрицать, я просто не помню подробностей. Видимо, я схватил его за грудки и толкнул. А он полетел лицом прямо в стекло. — И что вы тогда сделали? — Ну, тут в его закуток понабежали ребята и выволокли меня оттуда. Начальник участка отправил меня домой. Паундзу пришлось поехать в «травму», потому что у него был сломан нос. Он написал заявление в отдел внутренних расследований, и меня отстранили. Потом в дело вмешался Ирвинг, и отстранение превратилось в принудительный отпуск. Так я и оказался здесь. — А ваше расследование чем закончилось? — Да ничем. Тот тип отказался говорить. Вызвал своего адвоката, и он посоветовал ему просто ждать. В прошлую пятницу Эдгар пошел со всем, что удалось накопать, в прокуратуру, а они послали его куда подальше. Сказали, что не собираются идти в суд с делом, в котором нет ни единого свидетеля, только потому что мы обнаружили в нем какие-то мелкие нестыковки. Экспертиза установила, что отпечатки на рукояти ножа принадлежат самой убитой. Какая неожиданность! В общем, оказалось, что она не имеет значения. Во всяком случае, не настолько, чтобы они пошли ради нее на риск проиграть дело. В кабинете снова повисло молчание. Босх предполагал, что Инохос думает о параллелях между этим делом и делом о смерти его матери. — Итого, — произнес он наконец, — убийца гуляет на свободе, человек, благодаря которому это произошло, сидит на своем месте, разбитое стекло уже заменили — все как всегда. Это наша система. Я взорвался, и посмотрите, чем это закончилось для меня. Принудительным отпуском и, возможно, вылетом с работы. Инохос откашлялась, прежде чем заговорить. — Теперь, когда вы рассказали мне об обстоятельствах, связанных с тем, что произошло, несложно понять, отчего вы разозлились. Но не то, как вы в результате себя повели. Вам никогда не приходилось слышать выражение «амок нашел»? Босх покачал головой. — Его обычно используют для описания яростной вспышки, причины которой кроются в том, что человек живет под постоянным давлением. Постепенно оно накапливается, и в какой-то момент происходит взрыв — зачастую направленный не совсем на тот объект, который несет ответственность за давление. — Если вы хотите, чтобы я сказал, что Паундз был невинной жертвой, то вы этого не дождетесь. — Я этого не хочу. Я хочу, чтобы вы взглянули на эту ситуацию и проанализировали, как такое могло произойти. — Я не знаю. Это произошло само собой. — Когда вы проявляете к кому-то физическую агрессию, у вас не возникает ощущения, что вы опускаетесь на один уровень с человеком, которого отпустили за недостатком улик?