От избыточного количества пива в сочетании с избыточным количеством солнца у Босха разболелась голова. От приглашения поужинать с Маккитриками он отказался, сославшись на усталость. К счастью, в дорожной сумке в машине у него был тайленол, так что он закинул в рот пару таблеток и проглотил их, ничем не запивая. В ожидании, пока они подействуют, он вытащил блокнот и еще раз перечитал свои записи, которые сделал во время разговора с Маккитриком. Под конец рыбалки он пришел к выводу, что ему нравится старый полицейский. Наверное, отчасти Босх видел в нем самого себя. Маккитрик мучился угрызениями совести за то, что не довел расследование того дела до конца. Не исполнил свой долг. Босх винил себя в том же самом: все эти годы он игнорировал дело, хотя знал, что оно его ждет. Теперь он пытался искупить свою вину — как Маккитрик, когда все ему рассказал. Но оба они понимали, что может быть уже слишком поздно. Босх сам не до конца понимал, что будет делать дальше, когда вернется в Лос-Анджелес. Единственным возможным шагом казалось вступить в противоборство с Конклином, но делать это ему не хотелось. Он отдавал себе отчет в том, что позиция у него слабая, основанная только на подозрениях и не подкрепленная никакими неопровержимыми уликами. У Конклина будет преимущество. Босха охватило отчаяние. Он не хотел, чтобы все закончилось вот так. Почти тридцать пять лет назад Конклин не дрогнул. И сейчас, если Босх бросит ему в лицо обвинение, не дрогнет тоже. Гарри понимал, что одних только подозрений недостаточно. Ему необходимо было что-то более существенное. Но взять это более существенное было негде. Он завел двигатель, но трогаться с места не стал, а включил кондиционер и принялся прокручивать в мозгу то, что рассказал ему Маккитрик, пытаясь соотнести это с тем, что ему уже было известно. Понемногу у него начала наклевываться кое-какая версия. В понимании Босха это была одна из наиболее важных частей расследования: берешь факты и выстраиваешь из них предполагаемую картину преступления. Самое главное было не зацикливаться на одной-единственной версии. Версии менялись, и требовалось быть достаточно гибким. Из рассказа Маккитрика напрашивался очевидный вывод, что у Фокса был на Конклина какой-то компромат. Но какого толка? Фокс по роду своей деятельности был связан с женщинами. Следовательно, он мог поймать Конклина на крючок при помощи женщины — или женщин. Если верить тогдашней прессе, Конклин был холост. Мораль тех времен, как, впрочем, и теперешняя, хотя и не требовала от него как от официального лица и будущего кандидата в окружные прокуроры непременно блюсти целибат, тем не менее предписывала хотя бы не предаваться тайком тем самым порокам, борьбой с которыми он, не щадя себя, занимался публично. Попадись он на чем-то подобном, с карьерой на политическом поприще мог бы распрощаться сразу, не говоря уже о должности начальника прокурорских коммандос. Стало быть, заключил Босх, если за Конклином водился такой грешок и женщин ему поставлял Фокс, это давало последнему весьма весомый козырь в общении с Конклином. И странную обстановку на допросе тоже объясняло как нельзя лучше. Еще более убедительной эта версия начинала выглядеть, если предположить, что Конклин не ограничился сексом, а пошел дальше: если он убил женщину, которую прислал к нему Фокс, — Марджори Лоуи. Во-первых, это объясняло, почему Конклин с такой уверенностью заявил, что Фокс не причастен к убийству, — потому что убийцей был он сам. Во-вторых, позволяло понять, каким образом Фоксу удалось заручиться покровительством Конклина, а впоследствии и получить работу в его избирательном штабе. Словом, если убийцей был Конклин, это позволило бы Фоксу удерживать его на крючке еще крепче, причем до конца его дней. Босху вспомнилась серебристая ваху, которую он сегодня выловил. Как она ни трепыхалась на леске, сорваться с крючка ей так и не удалось. Вот примерно с тем же успехом мог бы трепыхаться и Конклин. Если только человек, державший удочку, каким-то образом не сошел бы со сцены. Гибель Фокса под колесами неустановленной машины идеально вписывалась в эту картину. Конклин не стал торопить события, выждал какое-то время, чтобы никому даже в голову не пришло связать две эти смерти между собой. Он изображал из себя пойманную на крючок рыбу, согласился даже взять Фокса на работу в свой предвыборный штаб, а потом, когда про убийство Марджори Лоуи все и думать уже забыли, Фокса переехала машина. Возможно, какому-то репортеришке пришлось приплатить, чтобы тот не упоминал в своей заметке о криминальном прошлом покойного — если тот вообще о нем знал, — зато несколько месяцев спустя Конклин занял кресло окружного прокурора. Босх задумался о том, какое место в этой версии мог занимать Миттел. Маловероятно, чтобы все это происходило в вакууме. Надо полагать, Миттел, правая рука Конклина и его решала, был в курсе всех дел своего босса. Пожалуй, эта версия Босху очень даже нравилась, но в то же самое время и злила его, поскольку представляла собой не что иное, как умозрительную теорию. Он покачал головой, сознавая, что вернулся к тому же, с чего начал. Сплошные домыслы и никаких доказательств. Ему надоело думать, и он решил на некоторое время сделать перерыв. Убавив мощность кондиционера, который дул так, что его обожженная на солнце кожа пошла мурашками, Босх тронулся с места и медленно поехал по дорожке к выезду из жилого комплекса. Ему вдруг вспомнилась та женщина, которая пыталась продать квартиру покойного отца. Она подписала свой автопортрет именем Джаз. Ему это понравилось. Он решительно развернулся и поехал к ее дому. Солнце еще не село, и ни в одном из окон не горел свет. Определить, дома она или нет, было невозможно. Босх припарковался неподалеку и некоторое время наблюдал за домом, пытаясь решить, что делать и делать ли что-нибудь вообще. Пятнадцать минут спустя, когда нерешительность, кажется, парализовала его окончательно и бесповоротно, Джаз показалась на пороге. Он припарковался ярдах в двадцати от дома, между двумя другими машинами. Паралич отпустил его ровно настолько, чтобы он смог найти в себе силы сползти на сиденье вниз из опасения, что она его заметит. Она направилась к парковке и пошла вдоль ряда машин, среди которых был и арендованный «мустанг» Босха. Тот замер, чтобы не выдать своего присутствия случайным движением, и напряг слух в ожидании звука заводящегося мотора. «И что потом? — спросил он себя. — Поедешь за ней следом? Ты в своем уме вообще или нет?» В окошко громко постучали, и Босх вздрогнул от неожиданности. Это была она. От смущения он готов был сквозь землю провалиться, но все же заставил себя опустить стекло. — Да? — Мистер Босх, что вы делаете? — В каком смысле? — Вы тут уже битых полчаса сидите. Я вас засекла. — Я… От смущения он не смог даже закончить фразу. — Может, мне стоит вызвать охрану? — Не надо. Я… мм… просто… хотел к вам зайти. Чтобы извиниться. — Извиниться? За что? — За сегодняшнее. Я… Вы были правы, я не собирался ничего покупать. — Тогда зачем вы сюда приехали? Босх открыл дверцу и вышел из машины. Ему не нравилось, что она смотрит на него сверху вниз. — Я полицейский, — признался он. — Мне нужно было во что бы то ни стало попасть сюда, чтобы поговорить с одним человеком. Я воспользовался вами и приношу вам за это свои извинения. Простите меня. Я не знал про вашего отца и все такое. Она с улыбкой покачала головой: — В жизни своей ничего глупее не слышала. А Лос-Анджелес? Это тоже часть вашей легенды? — Нет. Я действительно из Лос-Анджелеса. Служу там в полиции. — Я на вашем месте не стала бы признаваться в таких вещах первой встречной. У вас и ваших коллег будут большие проблемы с репутацией. — Я знаю. Ну, в общем… — Он вдруг неожиданно осмелел. Его самолет улетал завтра утром, и, что бы между ними сейчас ни произошло, он никогда больше не увидит ни ее, ни этот штат. — Вы, кажется, по телефону говорили мне что-то насчет лимонада, но никакого лимонада я так и не увидел. Вот я и подумал, может, я расскажу вам свою историю, извинюсь, а вы угостите меня лимонадом или еще чем-нибудь? Он покосился на входную дверь. — А вы там в полиции Лос-Анджелеса, как я погляжу, терять время даром не привыкли, — хмыкнула она, но Босх видел, что она улыбается. — Так и быть, один стакан я вам налью, но только если ваша история окажется заслуживающей внимания. Но потом мы с вами поедем. Мне сегодня еще надо в Тампу. Они двинулись к двери, и Босх поймал себя на том, что широко улыбается. — А зачем вам в Тампу? — Там мой дом, и я по нему скучаю. С тех пор как я выставила эту квартиру на продажу, я провожу здесь гораздо больше времени, чем там. Хочу провести воскресенье в своей квартире и навестить свою студию. — Ну да, вы же художница. — Вроде того. Она распахнула перед ним дверь и впустила в квартиру. — Меня это более чем устраивает. Мне все равно тоже надо в Тампу. У меня завтра утром самолет. Неторопливо потягивая лимонад из высокого стакана, Босх рассказал ей, как так вышло, что ему пришлось воспользоваться ее объявлением в газете, чтобы проникнуть в комплекс и встретиться с другим обитателем. Жасмин, похоже, ничуть не чувствовала себя задетой. Напротив, она была явно восхищена его изобретательностью. А вот о том, как Маккитрик держал его на мушке, он рассказывать ей не стал, лишь в общих словах обрисовал суть дела, ни словом не обмолвившись о том, что убитая женщина приходилась ему матерью. У Жасмин, похоже, вызвала неподдельный интерес мысль о том, что он намерен раскрыть преступление тридцатитрехлетней давности. Слово за слово, один стакан лимонада плавно перетек в четыре, причем два последние были основательно сдобрены водкой. Босх и думать забыл о головной боли. Все вокруг казалось ему прекрасным. Между третьим и четвертым стаканом она спросила, не возражает ли он, если она закурит, и он дал ей прикурить и закурил сам. Когда небо над зарослями мангровых деревьев из розового стало лиловым, Босх наконец вывел разговор на нее саму. В ней сквозило какое-то одиночество, угадывалась какая-то тайна. За хорошеньким личиком скрывались шрамы — из тех, что нельзя было увидеть глазами. Имя ее было Жасмин Корьен, но она сказала, что друзья зовут ее Джаз. Выросла она под солнцем Флориды и никогда никуда не хотела отсюда уезжать. Побывала замужем, но давно развелась. Сейчас у нее никого не было, и ее это вполне устраивало. Она сказала, что большая часть ее жизни вертится вокруг ее творчества, и Босх, пожалуй, даже понимал, что она имела в виду. Его творчество, хотя, конечно, мало кому пришло бы в голову назвать так его работу, тоже занимало большую часть его жизни. — А что ты рисуешь? — В основном портреты. — Чьи? — Да чьи угодно. Всех, кого я знаю. Может быть, Босх, я и тебя тоже нарисую. Когда-нибудь. Он не знал, что на это сказать, и поспешил неуклюже перевести разговор на более безопасную почву. — А почему ты не наняла агента по недвижимости? Тогда ты могла бы никуда не уезжать из своей любимой Тампы и рисовать. — Потому что мне хотелось на что-нибудь отвлечься. И не хотелось отдавать агенту пять процентов. Это хороший комплекс. Квартиры тут отлично уходят и без агентов. Канадцы часто покупают. Думаю, я довольно быстро найду покупателя. Я только неделю как выставила ее на продажу. Босх молча кивнул, жалея, что перевел разговор с ее картин на агентов. Между ними сразу возникла какая-то неловкость. — Я тут подумал, может, поужинаем вместе? Она посмотрела на него с очень серьезным выражением лица, как будто ее ответ мог иметь далекоидущие последствия. Впрочем, пожалуй, так оно и было. Во всяком случае, так ему казалось. — А где? Это был вопрос с подвохом, но Босх не растерялся. — Не знаю. Это же не мой город. И даже не мой штат. Выбирай любое место, здесь или по дороге в Тампу. Мне все равно. Главное — чтобы в твоей компании. Если, разумеется, ты не против. — А ты давно в последний раз был с женщиной? На свидании, я имею в виду. — На свидании? Несколько месяцев назад. Но, послушай, я не пытаюсь давить на жалость. Просто у меня здесь нет никого знакомого, и я подумал, что, может, ты… — Все в порядке, Гарри. Поехали. — Ужинать? — Ужинать. Я знаю тут неподалеку одно местечко. Практически сразу же за Лонгбоат-Кей. Только тебе придется ехать за мной следом. Он с улыбкой кивнул. Ее машина оказалась кабриолетом «фольксваген-жук» небесно-голубого цвета с одним красным крылом, так что Босх едва ли потерял бы ее из виду даже в метель, не говоря уж о еле ползущих флоридских дорогах. На пути до Лонгбоат-Кей Босх насчитал два разводных моста, перед которыми им пришлось останавливаться. Миновав Лонгбоат-Кей, они по мосту заехали на остров Анны-Марии и наконец остановились перед ресторанчиком, над которым красовалась вывеска «Сандбар». Они прошли через бар и устроились на веранде, откуда открывался вид на Мексиканский залив. Жара уже спала; они ели крабов и устриц и запивали их мексиканским пивом. Босху было хорошо. За ужином они практически не разговаривали, но в этом и не было никакой необходимости. Со всеми женщинами, которые оставили в его жизни заметный след, Босху комфортнее всего было в молчании. Водка с пивом приятно обволакивала его, наполняя теплотой при мысли о Жасмин и сглаживая все острые углы этого вечера. Он почувствовал, как зарождается желание и заполняет его изнутри. Маккитрик и все то, что он рассказал Босху о деле, вдруг отступили куда-то на задний план. — А тут хорошо, — произнес он, когда есть и пить больше стало невозможно. — Прямо отлично. — Да, они тут знают толк в своем деле. Можно кое-что тебе сказать, Босх? — Давай.