— Можешь убрать их обратно под стол, пожалуйста? — Конечно. Но почему ты сняла их со стен? — Я не снимала. — Это потому, что на них обнаженка, или из-за того, что они значат? — Пожалуйста, не спрашивай меня об этом. Поставь их обратно. Она развернулась и ушла. Он вернул картины на место и пошел ее искать. Жасмин оказалась на кухне — наливала в чайник воду из-под крана, стоя к нему спиной. Босх подошел к ней и осторожно положил руку между лопатками. И все равно при его прикосновении она слегка вздрогнула. — Послушай, Джаз, прости. Я полицейский. Я привык всюду совать свой нос. — Ничего страшного. — Точно? — Точно. Чай будешь? Она закрыла кран, но не обернулась и не сделала попытки поставить чайник на плиту. — Нет. Я подумал, может, мы с тобой сходим куда-нибудь позавтракать? — Когда ты улетаешь? Кажется, ты что-то говорил, что утром у тебя самолет. — Да, я как раз об этом думал. Я мог бы остаться еще на день, а улететь завтра, если хочешь. В смысле, если ты разрешишь мне остаться у тебя. Мне бы этого хотелось. Она повернулась и посмотрела на него. — Мне тоже хотелось бы, чтобы ты остался. Он обнял ее, и они стали целоваться, но она быстро отстранилась. — Так нечестно, ты-то успел почистить зубы, а я нет. — Да, но я воспользовался твоей щеткой, так что мы квиты. — Фу. Теперь мне придется взять новую. — Ну да, придется. Они улыбнулись, и она крепко обняла его за шею. Кажется, про вторжение в ее студию было забыто. — Ты иди звони в авиакомпанию, а я пока приведу себя в порядок. Я знаю, где мы можем позавтракать. Когда она попыталась отстраниться, он удержал ее. Эта тема не давала ему покоя. Он ничего не мог с собой поделать. — Я хотел кое о чем тебя спросить. — О чем? — Почему эти картины не подписаны? — Потому что их еще рано подписывать. — Та, что в квартире твоего отца, была подписана. — Я нарисовала ее для него, поэтому подписала. А эти для меня. — Та, которая с женщиной на мосту… Она собирается прыгнуть? Она долго смотрела на него, прежде чем ответить. — Я не знаю. Иногда я смотрю на нее и думаю, что собирается. Думаю, мысль об этом у нее закрадывается, но никогда нельзя знать наверняка. — Джаз, она не может так поступить. — Почему? — Потому что не может. — Я пойду оденусь. Она вывернулась из его рук и вышла из кухни. Босх подошел к телефонному аппарату, висевшему на стене у холодильника, и набрал номер авиакомпании. Договариваясь о переносе вылета на утро понедельника, он вдруг, подчиняясь какому-то импульсу, спросил агентшу, нельзя ли отправить его обратно в Лос-Анджелес не прямым рейсом, а через Лас-Вегас. Та сказала, что только с трехчасовой пересадкой. Босх согласился. За внесение изменений пришлось доплатить еще пятьдесят долларов сверх тех семи сотен, которые он уже выложил за билет. Он продиктовал данные своей кредитки и выбросил это из головы. Он повесил трубку и задумался. Клод Эноу, может, и умер, но его жена до сих пор получала за него пенсию. Возможно, ради разговора с ней стоило потратить пятьдесят долларов и три часа, точнее, три часа и одиннадцать минут на пересадку. — Ты готов? — закричала из гостиной Жасмин. Босх вышел из кухни. Она ждала его, одетая в обрезанные джинсы и майку, поверх которой накинула белую рубашку, оставив ее расстегнутой и завязав на талии узлом. Глаз ее не было видно из-за темных очков. Она отвезла его в кафе, где им подали политые медом лепешки и кукурузную кашу с яйцом и сливочным маслом. Босх не ел кукурузную кашу со времен тренировочного армейского лагеря в Беннинге. Все оказалось изумительно вкусным. За едой они разговаривали мало. Ни ее картины, ни их ночной разговор не были упомянуты ни разу. Словно всему тому, что было сказано, лучше было оставаться в темноте ночи. Да и ее картинам тоже. Они допили кофе, и она настояла на том, что хочет заплатить за все сама. Босх оставил на столе чаевые. Потом они поехали кататься на ее «фольксвагене», опустив верх. Она показала ему всю округу от Ибор-Сити до пляжей Сент-Питерсберга. Под вечер они приехали на пляж Индиан-Рок, чтобы полюбоваться закатом над заливом. — Я очень много где побывала, — сказала Босху Жасмин. — Здесь самый лучший свет. — А в Калифорнии ты была когда-нибудь? — Нет, пока не довелось. — Иногда закат там похож на лаву, льющуюся с небес на город. — Наверное, это очень красиво. — За этот закат можно очень многое простить и очень на многое закрыть глаза… В этом-то и фишка Лос-Анджелеса. У него масса недостатков. Но то, что в нем есть хорошего, хорошо по-настоящему. — Думаю, я тебя понимаю. — Послушай, не могла бы ты удовлетворить мое любопытство по одному вопросу? — Начинается. Что на этот раз? — Если ты никому не продаешь свои картины, чем ты зарабатываешь себе на жизнь? Это был бестактный вопрос, но он не давал Босху покоя весь день. — Мой отец оставил мне кое-какие деньги. Еще даже до того, как умер. Не то чтобы очень много, но мне много и не надо. У меня скромные потребности. Если у меня нет необходимости продавать мои картины, когда они закончены, я могу писать их так, как чувствую, без оглядки на кого-то еще. Они — отражение моего «я». Босху это объяснение показалось попыткой скрыть страх продемонстрировать миру собственную уязвимость, но он не стал дальше развивать эту тему. А она стала. — А ты всегда остаешься полицейским? Всегда задаешь вопросы? — Нет. Только в тех случаях, когда мне не все равно. Она чмокнула его в щеку и зашагала обратно к машине. Заехав к ней домой переодеться, они отправились ужинать в дорогой мясной ресторан. Тамошняя винная карта представляла собой книгу такой толщины, что ей полагалась специальная подставка. Сам ресторан, не иначе как творение какого-то полубезумного итальянского декоратора, являл собой мрачную мешанину из раззолоченного темного рококо, кричащего алого бархата и классических статуй и картин. Босху подумалось, что этот интерьер вполне во вкусе Жасмин. Она обмолвилась, что владелец этого храма мясоедения — вегетарианец. — Это очень по-калифорнийски. Жасмин улыбнулась, но потом надолго умолкла. Мысли Босха крутились вокруг дела. За весь день он ни разу о нем не вспомнил, и теперь его начала грызть совесть. Ему казалось, что, эгоистично наслаждаясь обществом Жасмин, он предает память матери. Жасмин, похоже, почувствовала, что он втайне что-то обдумывает. — Гарри, а ты не можешь остаться еще на денек? — Не могу. — Он с улыбкой покачал головой. — Мне нужно лететь обратно. Но я обязательно вернусь. Как только получится. Босх заплатил за ужин кредиткой, которая, наверное, уже была совсем близка к своему лимиту, и они поехали обратно к Жасмин. Времени у них оставалось совсем немного, поэтому они отправились прямиком в постель и занялись любовью. Ощущения от ее тела, его запах и вкус — все это казалось Босху совершенным. Ему хотелось, чтобы эта ночь длилась вечно. В его жизни бывало так, что его влекло к женщине с первого взгляда. Но никогда это чувство не было настолько ошеломительным и всепоглощающим. Наверное, подумалось ему, это из-за всего того, что в ней оставалось для него тайной. Вот чем она его зацепила. В ней была загадка. В физическом смысле он не смог бы достичь с ней большей близости, чем в эти мгновения, и тем не менее в ней оставалось еще столько скрытого от него, столько непознанного. Они долго занимались любовью, а под конец, прежде чем оторваться друг от друга, слились в поцелуе. Потом, когда он уже лежал рядом с ней на боку, обнимая ее, а она, запустив руку ему в волосы, пальцами чертила в них круги, настало время откровений. — А знаешь, Гарри, у меня ведь было совсем не так много мужчин. Он ничего не ответил, потому что не знал, как полагается реагировать на подобные признания. Прошлые сексуальные связи его партнерш его давным-давно если и интересовали, то исключительно с точки зрения здоровья. — А у тебя? — спросила она.