— Вы и ему тоже позвонили. — Да, пока ты тут беседовал с доктором Инохос. — И чего тогда вы хотите от меня? Если он все и так уже вам рассказал, что вам еще нужно? — Чего я хочу? — Ирвинг побарабанил пальцами по столешнице. — Я хочу от тебя услышать, что твои занятия за все это время не имеют никакого отношения к тому, что случилось с лейтенантом Паундзом. — Не могу, шеф. Я не знаю, что с ним случилось. Единственное, что мне известно, это что он мертв. Ирвинг довольно долго смотрел на Босха с задумчивым видом, видимо решая, до какой степени откровенным стоит с ним быть. — Должен признаться, я ожидал, что ты немедленно станешь отпираться. Твой ответ наводит на мысль, что ты не исключаешь возможной связи. Я не могу даже выразить, как сильно это меня беспокоит. — Все может быть, шеф. Позвольте задать вам один вопрос. Вы сказали, что у Брикмана и его команды есть и другие версии. Вернее, что вы велели им переключиться на отработку других версий. А у них вообще есть жизнеспособные варианты? Я имею в виду, у Паундза была тайная жизнь или они просто пытаются ухватиться за любую потенциальную зацепку? — Нет, никаких особенно перспективных версий у них нет. Боюсь, что на тебя у них была вся надежда. Брикман до сих пор считает, что это ты его убил. Он выдвинул теорию, что ты нанял кого-то сделать всю грязную работу, а сам улетел во Флориду, чтобы организовать себе алиби. И настаивает на том, чтобы разрабатывать ее дальше. — Да, неплохая версия. — По моему мнению, она выходит за рамки правдоподобия. Я велел ему ее отложить. Пока. А тебе рекомендую отложить то, чем занимаешься ты. По разговору с твоей знакомой из Флориды у меня сложилось впечатление, что это та женщина, с которой ты мог бы провести вместе какое-то время. Так что, мой тебе добрый совет, садись на самолет и отправляйся обратно к ней. Побудь там пару недель. А когда прилетишь, мы с тобой поговорим о твоем возвращении в убойный отдел. Босх не смог решить, это завуалированная угроза или попытка подкупа. — А если я никуда не полечу? — А если ты никуда не полетишь, значит ты просто дурак и заслуживаешь то, что с тобой может случиться. — А чем, по вашему мнению, я занимаюсь, шеф? — Я не думаю, я знаю. И для этого не надо быть семи пядей во лбу. Ты взял из архива дело об убийстве твоей матери. Почему именно сейчас, я не знаю. Но ты затеял частное расследование, и это создает нам проблемы. Ты должен это прекратить, Гарри, иначе это сделаю я. И тогда ты не сможешь больше работать в полиции. Никогда. — Кого вы защищаете? Лицо Ирвинга из розового стало малиновым, а глаза сузились и потемнели от гнева. — Не смей говорить мне такие вещи! Я посвятил управлению всю свою жиз… — Себя самого, да? Вы же ее знали. И вы тогда ее нашли. Вы боитесь оказаться замазанным, если я что-нибудь накопаю. Наверняка вы и так знали все то, что Маккитрик рассказал вам по телефону. — Это чушь собачья, я… — Чушь? Чушь? Я так не думаю. Я уже поговорил с одной свидетельницей, которая помнит вас по тем временам, когда вы патрулировали Бульвар. — Что за свидетельница? — Она сказала, что была знакома с вами. И моя мать тоже. — Единственный человек, которого я защищаю, это ты, Босх. Неужели ты не понимаешь? Я приказываю тебе прекратить это расследование. — Вы не можете ничего мне приказать. Я больше не работаю в полиции. Я в отпуске, вы не забыли? Меня отстранили. Теперь я свободный гражданин и могу делать все, что мне заблагорассудится, при условии, что это не противоречит закону. — Я могу предъявить тебе обвинение в хранении похищенного уголовного дела. — Его никто не похищал. И потом, даже если вам и удастся высосать обвинение из пальца, что мне за это будет? Административка? Да если вы явитесь с такой ерундой в прокуратуру, вас там на смех поднимут. — Но ты потеряешь работу. Этого будет достаточно. — Вы немного опоздали, шеф. Еще неделю назад это была бы для меня серьезная угроза. Она могла заставить меня задуматься. Теперь же это не имеет для меня больше никакого значения. Мне это теперь по барабану, и это единственное, что имеет для меня значение. Мне плевать, я знаю, что я должен сделать, и я это сделаю. Ирвинг молчал; видимо, до заместителя начальника управления начало доходить, что у него нет больше никаких способов воздействовать на Босха. Раньше такими рычагами были власть Ирвинга над карьерой и будущим Гарри. А теперь Босх наконец-то вырвался на свободу. Он снова заговорил — негромким спокойным голосом: — Вот вы, шеф, будь вы на моем месте, — разве вы отступились бы? Какое значение имеет все то, что я делаю для управления, если я не могу даже расследовать убийство собственной матери? Ради ее памяти и… и ради себя самого? — Он поднялся и убрал блокнот в карман куртки. — Я ухожу. Где мои остальные вещи? — Стой. Босх заколебался. Ирвинг вскинул на него глаза, и Босх увидел, что в его взгляде не осталось ни намека на гнев. — Я не сделал ничего плохого, — произнес Ирвинг тихо. — Я ни в чем не виноват. — Нет, виноваты, — возразил Босх так же тихо и склонился практически к самому его лицу. — Мы все виноваты, шеф. Мы оставили это дело нераскрытым. Вот в чем наше преступление. Но продолжать так дальше нельзя. Я, во всяком случае, не намерен. Если захотите мне помочь, вы знаете, где меня искать. Он двинулся в сторону двери. — Чего ты хочешь? Босх оглянулся: — Расскажите мне о Паундзе. Я должен знать, что случилось. Это единственный способ понять, есть ли между моим расследованием и его гибелью какая-то связь. — Тогда сядь. Босх опустился на стул у двери. Оба некоторое время помолчали, чтобы успокоиться, потом Ирвинг наконец заговорил: — Мы начали разыскивать его в субботу вечером. Днем в воскресенье его машину нашли в Гриффит-Парке. В одном из дорожных туннелей, которые закрыли после землетрясения. Такое впечатление, что они знали, что мы будем искать с воздуха, поэтому загнали машину в туннель. — Почему вы начали поиски до того, как стало известно, что он мертв? — Тревогу забила его жена. Начала названивать всем в субботу с самого утра. Сказала, что в пятницу вечером ему позвонили на домашний телефон. Кто — она не знала. Но этот человек убедил Паундза выйти из дома и встретиться с ним. Он не стал говорить жене, куда и зачем едет, сказал только, что вернется часа через полтора-два. Но так и не вернулся. Утром она позвонила нам. — Надо полагать, телефона Паундза в справочнике нет. — Именно. Это повышает вероятность того, звонил кто-то из управления. Босх немного подумал. — Не обязательно. Это мог быть любой человек, у которого есть знакомые в управлении или в городской администрации. В таком случае узнать чей-то номер — вопрос пары звонков. Вот что я вам скажу: поговорите с людьми. Пообещайте амнистию любому, кто признается в том, что дал кому-то постороннему номер Паундза. Скажите, что ему ничего не угрожает, пусть он назовет имя того, кому дал номер. Это и будет тот, кто вам нужен. Тот, кто дал номер, скорее всего, даже не подозревал, чем это закончится. — А это идея. — Ирвинг кивнул. — В одном только управлении сотни человек, которые могли раздобыть его номер. Возможно, даже в администрацию обращаться не надо будет. — Рассказывайте дальше про Паундза. — Машину мы вскрывали прямо в туннеле. К воскресенью газетчики пронюхали, что Паундз пропал, так что туннель был нам на руку. Никаких настырных журналистов на вертолетах. Нужно было только организовать освещение. — Он был в машине? Босх старательно делал вид, как будто совершенно ничего не знает. Он не мог выдать Инохос, она ведь не выдала его. — Да, он лежал в багажнике. Это было просто чудовищно. Он… он был без одежды. Его били. К тому же на теле… на теле обнаружились следы пыток… Босх ждал продолжения, но Ирвинг молчал. — Что? Что они с ним делали? — Прижигали. Гениталии, соски, пальцы… Это просто ужасно. Ирвинг закрыл глаза и провел ладонью по бритой голове. Босх видел, что тот не в силах избавиться от этой картины, которая до сих пор стояла у него перед глазами. Она и его самого преследовала тоже. Но хуже всего было чувство вины, обручем стягивавшее грудь так, что невозможно было дышать. — Такое впечатление, что им что-то от него было нужно, — произнес Ирвинг. — Может, какая-то информация. Но он не мог им ее дать. Не мог, потому что не располагал ею… И они продолжали его пытать. Внезапно Босх почувствовал, что стул под ним заходил ходуном, как при землетрясении, и инстинктивно ухватился за край стола, чтобы не упасть. Потом бросил взгляд на Ирвинга, чтобы убедиться, что их и в самом деле снова тряхануло, и понял, что никакого землетрясения нет. Это колотило его самого. — Погодите минуту. Стены комнаты вокруг него на мгновение слегка накренились, потом вернулись на место. — Что с тобой? — Погодите минуту. Ни слова больше не говоря, Босх поднялся, вышел за дверь и торопливо зашагал по коридору мимо питьевого фонтанчика к мужскому туалету. Перед зеркалом у раковин кто-то брился, но Босх даже не остановился, чтобы взглянуть, кто это. Уже из последних сил сдерживаясь, он ввалился в первую попавшуюся кабинку, и его тут же вырвало в унитаз. Он спустил воду, но его продолжало выворачивать снова и снова, пока желудок у него не опустел и внутри не осталось ничего, кроме образа мертвого Паундза, голого и обезображенного пытками, в багажнике его же собственной машины. — Эй, приятель, ты там живой? — послышался голос из-за двери кабинки. — Слушайте, оставьте меня в покое, а? — Прости, я просто забеспокоился.