Обстановка одной комнаты состояла из комода и кровати, покрывало на которой было всего лишь в двух местах прожжено сигаретой, а также телевизора в железной раме, намертво прикрученной болтами к стене. Ни кабельной приставки, ни пульта дистанционного управления, ни бесплатной программки постояльцам не полагалось. Во второй помещались вытертый зеленый диван, небольшой столик на двоих и кухонька с мини-холодильником, прикрученной к стене микроволновкой и двух-конфорочной электроплиткой. Санузел, вход в который был из коридора, соединявшего между собой комнаты, был облицован пожелтевшим кафелем. Хотя Босх и надеялся, что жить тут ему долго не придется, он все равно попытался по возможности навести в своем временном пристанище хотя бы некоторое подобие уюта. Он повесил одежду в шкаф, отнес в ванную зубную щетку и бритвенный набор и подсоединил к телефону автоответчик, хотя его нового номера не знал никто. Он решил, что завтра же утром первым делом позвонит в телефонную компанию и попросит, чтобы звонки с его старого номера переадресовывали в отель. Покончив с этим, он водрузил на комод стереосистему, а колонки пока что разместил на полу по обе стороны от комода. Потом поковырялся в коробке с компакт-дисками и, наткнувшись на альбом Тома Уэйтса под названием «Блю Валентайн», который в последний раз слушал несколько лет назад, решил его поставить. Усевшись на постели рядом с телефоном, он слушал музыку и раздумывал, не позвонить ли Джаз во Флориду. Но он не очень понимал ни что ей сказать, ни что спросить, поэтому со звонком решил пока повременить. Он закурил и подошел к окну. В переулке было безлюдно. За крышами домов виднелась башня расположенного неподалеку Голливудского спортивного клуба. Это было красивое здание. Одно из последних построенных в эпоху золотого века Голливуда. Он задернул пыльные шторы, развернулся и обвел взглядом свое новое жилище. Потом, немного подумав, стащил с кровати прожженное покрывало вместе с постельным бельем и застелил вместо них свое, привезенное из дома. Пусть общей картины это и не меняло, зато слегка притупило острое ощущение бездомности. Кроме того, это некоторым образом помогло ему почувствовать себя хозяином собственной судьбы и на какое-то время забыть о Харви Паундзе. Усевшись на перестеленную кровать, Босх откинулся на подушки и закурил еще одну сигарету. Потом взглянул на следы ожогов на пальцах: на их месте появилась тоненькая розовая кожица. Рука заживала. Он очень надеялся, что и все прочие его раны со временем тоже затянутся, но в глубине души сомневался в этом. Он был в ответе за смерть Паундза и знал, что рано или поздно придется платить по счетам. Он рассеянно взял с прикроватной тумбочки телефон и поставил себе на грудь. Аппарат был старый, с наборным диском. Босх поднял трубку и задумался. Кому он собирался звонить? Что хотел сказать? Он вернул трубку на место и решительно сел на постели. Чем бессмысленно торчать в гостинице, лучше куда-нибудь съездить. Глава 38 Монти Ким проживал на Уиллис-авеню в районе Шерман-Оукс, посреди обезлюдевшего после землетрясения квартала, практически все дома в котором были приговорены к сносу. Квартира Кима находилась в серо-белом деревянном доме с островерхой крышей, стоявшем между двумя расселенными зданиями. Во всяком случае, они должны были быть расселены. Припарковавшись у обочины, Босх заметил, что в окнах одного из них вспыхнул свет. Должно быть, кто-то незаконно продолжал там жить, как совсем недавно Босх, вечно опасаясь, что в любой момент на огонек может нагрянуть жилищный инспектор. Дом Кима выглядел так, как будто землетрясение совершенно его не затронуло, ну или же его уже успели полностью отремонтировать. Последнее, впрочем, казалось маловероятным. Скорее уж дом являл собой свидетельство непредсказуемости сил природы и, возможно, добросовестности тех, кто его строил. Он выстоял наперекор стихии, в то время как все соседние дома дали трещины и скособочились. Представлял он собой ничем более не примечательное прямоугольное строение с квартирами, двери которых выходили на общую террасу. Однако, для того чтобы добраться до одной из этих дверей, необходимо было преодолеть шестифутовые железные ворота с установленным на них домофоном. Полицейские между собой отзывались о таких очень пренебрежительно, поскольку они создавали у жильцов иллюзию безопасности, хотя на самом деле никого ни от чего не защищали. Если они и способны были кому-то помешать проникнуть на придомовую территорию, то лишь законопослушным посетителям. Все прочие при желании могли преспокойно перелезть через забор, как это повсеместно и происходило на практике. Однако подобные ворота почему-то все равно пользовались у жителей Лос-Анджелеса популярностью. Босх позвонил в домофон, и Ким, едва услышав, что он из полиции, тут же впустил его. Он направился к квартире номер восемь, на ходу вытаскивая из кармана футляр с полицейским жетоном. Когда Ким приоткрыл дверь, Босх сунул жетон в щель и помахал им дюймах в пятнадцати от его лица, внимательно зажимая пальцем выбитое на жетоне слово «лейтенант». Потом быстро убрал жетон и спрятал его в карман. — Прошу прощения, я не успел разобрать имя, — сказал Ким, все еще не спеша впускать Босха в квартиру. — Иероним Босх. Но люди зовут меня Гарри. — О, вас назвали в честь художника! — Иногда я чувствую себя таким старым, что начинаю думать: это его назвали в честь меня. Вы позволите мне войти? Я не отниму много времени. Ким с озадаченным видом провел его в гостиную. Это была довольно просторная комната, обстановка которой состояла из двух кресел и телевизора рядом с газовым камином. Ким уселся в кресло, а Босх устроился на краю дивана. На ковре рядом с креслом Кима дремал белый пудель. Сам Ким, тучный мужчина с широким апоплексически красным лицом и в очках, которые врезались ему в виски, был одет в поношенные слаксы и красный кардиган поверх белой рубашки. Остатки волос он красил в каштановый цвет. На вид Босх дал ему лет под шестьдесят. Он ожидал увидеть человека постарше. — Видимо, теперь мне полагается задать вам вопрос: «Чем обязан?» — Ну да, а мне полагается на него ответить. Беда в том, что я даже не знаю, с чего начать. Я расследую пару убийств. Возможно, вы сможете мне помочь. Но я, с вашего позволения, хотел бы сначала задать вам один вопрос относительно довольно далекого прошлого. А потом я вам объясню, зачем мне это нужно. — Это довольно неожиданно, но… Ким вскинул руки и взмахнул ими, давая понять, что не имеет ничего против. Потом поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, после чего бросил взгляд на собаку и сощурился, как будто это могло помочь ему лучше проникнуть в суть вопросов и ответить на них. Его покрытая чахлой растительностью лысина блестела от испарины. — Вы когда-то давно работали в редакции «Таймс». Сколько времени это продолжалось? — Несколько лет, в самом начале шестидесятых. Но как вы об этом узнали? — Мистер Ким, позвольте мне сначала задать вам свои вопросы. Какого рода тематикой вы занимались? — Я был начинающим журналистом в отделе криминальной хроники. — А сейчас чем вы занимаетесь? — В настоящее время я работаю из дома. Занимаюсь связями с общественностью. Переоборудовал одну комнату на втором этаже под офис. Раньше у меня был офис в Резеде, но здание признали непригодным. Все в трещинах. У него, как и у большинства жителей Лос-Анджелеса, и мысли даже не возникло предварить свои слова пояснениями о том, что он говорит о землетрясении. Это было понятно без слов. — У меня сейчас несколько небольших клиентов, — продолжал он. — Раньше я был местным пресс-секретарем отделения «Дженерал моторс» в Ван-Найсе, но потом они закрылись. После этого я ушел на вольные хлеба. — А почему вы ушли из «Таймс»? — Я нашел… а меня что, в чем-то подозревают? — Нет, мистер Ким, абсолютно ни в чем. Я просто пытаюсь лучше вас узнать. Простите мне мое любопытство. Я потом все вам объясню. Так почему вы ушли из «Таймс»? — Я нашел место получше. Мне предложили должность пресс-секретаря окружного прокурора. Тогда им был Арно Конклин. Я принял это предложение. Там лучше платили, работа была поинтереснее, чем освещать криминальную хронику, ну и в целом больше перспектив. — В каком смысле больше перспектив? — Ну, в этом пункте я ошибался. Когда я шел на эту работу, я думал, что нас с Арно ждет блестящее будущее. Он был хорошим человеком. Я полагал, что в конечном итоге он окажется если не в сенате в Вашингтоне, то как минимум в кресле губернатора, ну и я вместе с ним, если буду за него держаться. Но судьба распорядилась иначе, так что все, чего мне удалось добиться, — это офис в Резеде с трещинами в стене, в которые задувает ветер. Но я не очень понимаю, почему это могло заинтересовать полицию… — А что случилось с Конклином? Почему его планам не суждено было осуществиться? — Ну, об этом мне доподлинно неизвестно. Я знаю только, что в шестьдесят восьмом он собирался баллотироваться на должность генерального прокурора, и эта должность была уже практически у него в кармане. А потом он вдруг просто… вышел из игры. Бросил политику и вернулся к юриспруденции. И представьте себе, не пошел в корпоративное право, где крутятся бешеные деньги, как делают все эти ребята, если уж решают заняться частной практикой. Нет, он открыл маленькую юридическую фирмочку, где был единственным работником. Я им восхищался. Насколько я слышал, процентов шестьдесят, если не больше, всех своих дел он вел на общественных началах. Большую часть времени работал забесплатно. — Как будто пытался искупить тем самым какую-то вину или что-то в этом роде? — Не знаю. Наверное. — А почему он вышел из игры? — Не знаю. — Разве вы не входили в его ближний круг? — Нет. У него не было ближнего круга. Он был близок только с одним человеком. — С Гордоном Миттелом. — Совершенно верно. Если хотите узнать, почему он не стал баллотироваться, спросите Гордона. Только тут до Кима дошло, что это Босх первым упомянул в разговоре имя Миттела. — Так вы из-за Гордона Миттела ко мне пришли? — Позвольте я сначала задам вам все свои вопросы. Почему, по вашему мнению, Конклин не стал баллотироваться? Наверняка же у вас были какие-то соображения по этому поводу. — Официально он вообще в гонке не участвовал, поэтому ему не пришлось делать никаких официальных заявлений о том, что он из нее выходит. Он просто не стал баллотироваться. Но слухи ходили, и самые разные. — Например, какие? — О, да самые дикие. Например, что он гей. И еще масса других. Что у него финансовые затруднения. Или что мафия пригрозила в случае победы его убить. Все в таком роде. Но все это были исключительно разговоры в кулуарах, не более. — Он никогда не был женат? — Насколько я знаю, нет. Но я лично никогда не замечал за ним ничего такого, что могло бы навести на мысль, что он гей. Теперь лысина Кима блестела от пота. В комнате было тепло, но он почему-то упорно не желал снимать кардиган. Босх стремительно переменил тему: — Ладно, а теперь расскажите мне о гибели Джонни Фокса. В глазах Кима за линзами очков промелькнуло странное выражение. В следующее мгновение оно исчезло, но Босху было этого достаточно. — Кто это — Джонни Фокс? — Бросьте, Монти, это все уже дело давнее. Никому не интересно, что вы тогда сделали. Мне просто нужно знать подоплеку этого дела. За этим, собственно, я к вам и приехал. — Вы говорите о том периоде, когда я был репортером? Я написал множество заметок. Это было тридцать пять лет назад. Я был тогда совсем мальчишкой. Я не могу помнить все, о чем писал. — Но Джонни Фокса вы помните. Он был вашим пропуском в блестящее будущее. Которое так и не наступило. — Послушайте, что вы здесь делаете? Вы никакой не полицейский. Это Гордон вас подослал, да? Вы что, считаете, что столько лет спустя я… Он умолк. — Монти, я полицейский. И вам повезло, что я добрался до вас раньше Гордона. Что-то затевается. Возвращаются призраки прошлого. Вы читали в сегодняшних газетах про полицейского, которого нашли в багажнике его же собственной машины в Гриффит-Парке? — Я видел в новостях. Какой-то полицейский начальник. — Угу. Это был мой начальник. Он занимался расследованием пары старых дел. Одно из них было убийство Джонни Фокса. А потом его нашли в багажнике. Так что простите меня, если я веду себя не слишком вежливо, но мне нужно знать про Джонни Фокса. А вы писали о нем заметку. О его гибели. И так написали, что он у вас получился ну просто ангелом небесным. А потом вас взяли на работу в прокуратуру. Мне все равно, что вы сделали. Мне просто нужно знать, что именно. — Мне грозит какая-то опасность?