— Вы хотели все замять, да? Отправить в мусор, как когда-то мою мать? Выходит, даже после всего, что случилось, она по-прежнему не имеет никакого значения, да? — Ты ничего не понимаешь. Босх уселся на постели. Теперь он был зол как черт. Голова у него немедленно закружилась, и он закрыл глаза, пережидая приступ дурноты. — Ну так объясните мне. А, шеф? Это вы ничего не понимаете. Я слышал, как вы собираетесь преподнести все это широкой публике. Что никакой связи между Конклином и Миттелом может и не быть. Что за… Вы думаете, я буду молчать? А Вон? О нем вообще нигде никаких упоминаний. Как будто это не он выкинул Конклина из окна и пытался отправить на тот свет меня. И это он прикончил Паундза, а вы ни единым словом об этом не обмолвились. Так как, шеф, может, растолкуете мне, чего же такого я не понимаю, а? — Босх, послушай меня. Послушай меня, я говорю. На кого работал Миттел? — Не знаю и знать не хочу. — Его нанимателями были очень могущественные люди. Возможно, самые могущественные в штате и даже в стране. И… — Плевать я на них хотел! — И большинство членов городского совета. — И что? Что вы пытаетесь мне этим сказать? Что городской совет в полном составе вместе с губернатором, сенаторами и всеми остальными теперь тоже к этому причастны? И вы прикрываете и их задницы тоже? — Босх, успокойся, пожалуйста, и приди в себя. Ты сам-то хоть понимаешь, что несешь? Разумеется, я ничего подобного сказать не пытаюсь. А пытаюсь я донести до тебя вот что: если имя Миттела всплывет в связи со всей этой историей, это бросит тень на многих очень могущественных людей, которые пользовались его услугами или были в глазах общественности каким-то образом с ним связаны. Это может выйти боком всему управлению в целом и нам с тобой в частности. Во многих отношениях. Так вот оно что, подумал Босх. Ирвинг как человек прагматичный — возможно, не без участия начальника полиции — предпочел поставить интересы управления и свои собственные выше правды. Все это весьма дурно попахивало. Босха вдруг придавило невероятной усталостью. У него не было сил бороться. Он был сыт по горло. — А прикрывая их, вы во многих отношениях им помогаете, да? Готов биться об заклад, что вы с начальником управления все утро провели на телефоне, донося эту мысль до каждого из этих ваших влиятельных людей. Теперь они все перед вами в неоплатном долгу. Перед вами и перед управлением. Браво, шеф! Отличный ход! А что до правды — так кого она интересует, эта правда! — Босх, я хочу, чтобы ты перезвонил этой твоей журналистке. Перезвони ей и скажи, что ты ударился головой и теперь… — Нет! Не собираюсь я никому звонить. Слишком поздно. Эта история уже выплыла наружу. — Но не вся целиком. Потому что вся целиком она может выставить в неприглядном свете и тебя самого, так ведь? Ну вот. Ирвинг все знал. Он или знал все с самого начала, или просто догадался, что Босх воспользовался именем Паундза и в конечном итоге нес ответственность за его смерть. И теперь это знание было оружием против Босха. — Если я не смогу предотвратить огласку этого дела, — добавил Ирвинг, — возможно, мне придется привлечь тебя к ответственности. — Мне все равно, — тихо произнес Босх. — Можете делать со мной что хотите, шеф, но вам не удастся замять эту историю. Люди должны знать правду. — Но правда ли это? И вся ли это правда? Я в этом сомневаюсь и уверен, что в глубине души ты тоже сомневаешься. Всей правды мы никогда не узнаем. Снова повисла тишина. Босх ждал, что Ирвинг скажет еще что-нибудь, но тот молчал, и Босх повесил трубку. Потом выдернул телефонный шнур из розетки и наконец уснул. Глава 45 Проснулся Босх на следующее утро в шесть. Ему смутно помнилось, что за это время ему несколько раз пришлось проснуться — один раз для того, чтобы съесть ужин, который был ужасен, и потом еще ради визитов медсестер, которые периодически заглядывали к нему на протяжении всей ночи. В голове стоял туман. Он осторожно потрогал рану на голове и обнаружил, что болит уже не так сильно, как вчера. Он поднялся и немного походил по палате. Его больше не шатало. Отражение в зеркале в уборной тоже порадовало: хотя лилово-багровое великолепие под глазами никуда не делось, зрачки были одинаковыми. Босх решил, что пора уходить. Он оделся и вышел из палаты, взяв портфель и перебросив через руку безнадежно испорченную куртку. У сестринского поста он вызвал лифт и стал ждать. Одна из медсестричек за конторкой с подозрением во взгляде наблюдала за ним. Видимо, в уличной одежде она его не узнала. — Прошу прощения, вам помочь? — Спасибо, я в порядке. — Вы пациент? — Бывший. Я выписываюсь. Палата четыреста девятнадцать. Босх. — Погодите минутку, сэр. Куда вы собрались? — Домой. — Что? — Пришлите мне счет. Двери лифта распахнулись, и он вошел в кабину. — Вы не можете уйти просто так! — крикнула сестра. — Подождите, я сейчас позову врача. Босх поднял руку и помахал ей пальчиками. — Стойте! Двери лифта закрылись. В вестибюле больницы он купил газету, вышел на улицу, поймал такси и велел водителю отвезти его в Ла-Бреа-Парк. По дороге он читал статью Киши Рассел. Она была напечатана на первой полосе и представляла собой, по сути, сокращенное изложение его вчерашнего рассказа. Все подавалось с оговоркой, что необходимо еще дождаться окончательных выводов следствия, которое пока не завершено, но в целом статья была хорошая. Босх неоднократно упоминался в тексте как источник информации и главное действующее лицо этой истории. Ирвинг также был указан в качестве источника. Видимо, заместитель начальника управления в конце концов все-таки решил выступить на стороне правды, раз уж Босх все равно предал ее гласности. Впрочем, это решение тоже было продиктовано прагматизмом. Во-первых, это создавало видимость того, что он контролирует ситуацию. Во-вторых, позволяло ему быть в этой истории голосом разумной сдержанности. Слова Босха чередовались с напоминаниями от Ирвинга о том, что расследование еще далеко от завершения и окончательные выводы делать пока рано. Больше всего Босху понравилась та часть статьи, в которой были приведены высказывания нескольких государственных лиц, включая членов городского совета. Все как один утверждали, что потрясены гибелью Миттела и Конклина, а также их причастностью к убийствам и их сокрытию. Кроме того, в статье говорилось о том, что по подозрению в убийстве разыскивается некий Джонатан Вон, работавший на Миттела. Убийство Паундза упоминалось в статье совсем вскользь. В ней не было ни слова ни о том, что Босх находится под подозрением, ни о том, что он воспользовался именем лейтенанта в своих целях и это привело к гибели Паундза. Киша просто процитировала слова Ирвинга о том, что версия о связи между убийством Паундза и этим делом пока только расследуется, но, судя по всему, Паундз мог напасть на тот же самый след, по которому шел Босх. Все-таки Ирвинг не выдал Босха, когда говорил с Кишей Рассел, хотя и грозился. Гарри мог объяснить это лишь нежеланием замначальника выносить грязное белье управления на всеобщее обозрение. Правда могла не только повредить Босху, но и бросить тень на все управление в целом. Если Ирвинг и собирался привлечь его к ответственности, то исключительно в рамках внутренних процедур. И никакой публичности. Арендованный «мустанг» Босха по-прежнему стоял на парковке дома престарелых. Ему повезло: ключи остались болтаться в замке двери, где он оставил их за мгновение до того, как на него напал Вон. Он расплатился с водителем такси и пошел к «мустангу». Прежде чем ехать к себе в гостиницу, Босх решил прокатиться до Маунт-Олимпуса. Воткнув телефон заряжаться от прикуривателя, он поехал по бульвару Лорел-Каньон. На Геркулес-драйв он притормозил перед воротами похожего на космический корабль дома Миттела. Ворота были закрыты, и с них до сих пор свисали обрывки желтой полицейской ленты. Машин на подъездной дорожке видно не было. Вокруг царила тишина. Босх знал, что очень скоро здесь появится табличка «ПРОДАЕТСЯ», а затем в этот дом въедет очередной богатый ловкач, который тоже будет считать себя властелином всего, что видит вокруг. Он поехал дальше. На самом деле, увидеть ему хотелось вовсе не дом Миттела. Пятнадцать минут спустя Босх съехал на знакомый поворот на Вудро-Вильсон-драйв и обнаружил, что с улицей произошли большие изменения. Его дома больше не было, и его исчезновение так же бросалось в глаза, как отсутствующий зуб в щербатой улыбке. У обочины перед тем местом, где он когда-то жил, стояли два огромных контейнера для строительного мусора, доверху наполненные какими-то деревяшками, искореженным металлом и битым стеклом — обломками его дома. Рядом стоял передвижной складской контейнер, и Босх предположил — на самом деле понадеялся, — что строители сложили туда остатки его имущества, перед тем как приступать к сносу дома. Он припарковался и зашагал к выложенной каменными плитами дорожке, которая еще совсем недавно вела ко входу к его дом. Теперь от него остались лишь шесть свай, которые торчали из земли, точно могильные камни. Теоретически на них вполне можно было отстроиться заново. При желании. Внимание Босха привлекло какое-то движение в зарослях акации у подножия свай. Мелькнуло что-то бурое, потом из кустов медленно показалась голова койота. На Босха он даже не посмотрел, а вскоре и вовсе скрылся в кустах. Босх еще минут десять стоял, куря сигарету и вглядываясь в заросли, но койот больше не показался. Мысленно попрощавшись с этим местом, Босх развернулся и зашагал обратно к машине. Что-то подсказывало ему, что сюда он больше не вернется. Глава 46 Когда Босх подъехал к гостинице, город еще только начинал просыпаться. Под окнами его номера с грохотом проехал мусоровоз, собирая накопившиеся за неделю отходы. Босху снова вспомнился его снесенный дом, без остатка уместившийся в двух мусорных контейнерах. К счастью, от печальных размышлений его отвлек вой полицейской сирены. Он знал, что будет регулярно слышать эти звуки, поскольку чуть дальше по улице находился полицейский участок. Он принялся расхаживать по номеру, не зная, куда себя девать. Пока он торчал здесь, жизнь проходила мимо. Он сварил себе кофе в кофеварке, которую привез из дома, но ощущение тревоги только усилилось. Тогда он попытался снова почитать газету, но там не оказалось ничего интересного, кроме той самой статьи на первой полосе, которую он уже видел. Тем не менее он рассеянно пролистал тоненький раздел городских новостей. На глаза ему попалась заметка о том, что приемную окружной комиссии оборудуют пуленепробиваемыми экранами, за которыми чиновники смогут укрыться в том случае, если в здание проникнет вооруженный маньяк и примется палить направо и налево. В бешенстве отшвырнув газетный лист, он снова вернулся к первой полосе. Босх перечитал статью о расследовании. Его не отпускало ощущение, что что-то не так, что они что-то упускают или понимают не до конца. И дело было не в Кише Рассел. К статье у него претензий не было. Проблема заключалась в том, что, когда он прочитал эту историю на бумаге, она перестала казаться ему такой убедительной, какой была, когда он излагал ее Кише, Ирвингу или даже себе самому. Он отложил газету, откинулся на подушки и, закрыв глаза, принялся вновь прокручивать в голове всю последовательность событий. И только тогда до него наконец дошло, что дело не в изложении на бумаге. Дело в том, что сказал ему Миттел. Босх попытался восстановить в памяти их разговор на безупречно подстриженной лужайке перед роскошным домом. Что было сказано тогда на самом деле? В чем именно Миттел признался? Босх понимал, что в тот момент Миттел считал свое положение неуязвимым. Босх стоял перед ним, ослабевший, раненый, обреченный, под дулом пистолета, на мушке которого его держал цепной пес Миттела Вон. В такой ситуации человек с настолько раздутым эго едва ли стал бы сдерживаться. Собственно, он и не сдерживался. Похвастался же он тем, как ему удалось заставить Конклина и других плясать под его дудку. И вполне откровенно, хотя и не впрямую, признал, что это он стоял за убийствами Конклина и Паундза. Однако, несмотря на все это, признания в убийстве Марджори Лоуи от него не последовало. Хотя воспоминания о событиях той ночи у него остались весьма обрывочные, Босх попытался восстановить в памяти точные слова Миттела, но они ускользали. При этом визуально всю сцену он помнил отлично. Миттел стоял перед ним, освещенный морем огней. Губы его двигались, но слов Босх, как ни напрягал память, воспроизвести не мог. А потом вдруг они откуда-то всплыли. Возможность. Миттел назвал смерть Марджори Лоуи возможностью. Можно ли это было считать признанием собственной вины? Имел ли он в виду, что убил ее или организовал ее убийство? Или же просто признавал, что ее смерть дала ему возможность, которой он воспользовался? Ответов на эти вопросы Босх не знал, и это тяжелым камнем лежало на его груди. Он попытался выбросить эти мысли из головы и мало-помалу начал задремывать, убаюканный шумом города за окном. Даже вой полицейских сирен звучал успокаивающе. За мгновение до того, как окончательно провалиться в сон, он вдруг резко открыл глаза. — Отпечатки! — произнес он вслух. Через тридцать минут, успев принять душ, побриться и переодеться в чистую одежду, он уже ехал в деловую часть города. На нем были темные очки, так что синяки под глазами были надежно скрыты. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, он послюнил пальцы и тщательно пригладил свои вьющиеся волосы, чтобы не так бросалась в глаза выбритая проплешина с зашитой раной. Доехав до университетской больницы, он припарковался поближе к въезду в гараж окружного бюро судебно-медицинской экспертизы. Оттуда через открытую дверь он прошел внутрь, на ходу махнув охраннику. Тот знал его в лицо и кивнул в ответ. Формально следователям не разрешалось пользоваться черным ходом, но Босх делал это много лет и не собирался прекращать эту практику до тех пор, пока кто-нибудь не возведет это в ранг федерального преступления. Охранник, сидевший у входа в гараж за грошовую зарплату, казался не слишком подходящим для этого кандидатом.