Ужин — настоящий пир из местных морепродуктов, моллюсков и красного луциана, такого я никогда в жизни не пробовала. Я слишком нервничаю, я устала и быстро насыщаюсь, но у Энтони припасен целый ящик шампанского, который ему прислали из Нью-Йорка, и он предлагает тост за наш экстравагантный брак. После ужина мы разделяемся: он с сигарой отправляется в библиотеку, а я иду наверх готовиться ко сну. Я моюсь в круглой ванне, чуть смазываю духами запястья и шею и выбираю самую элегантную сорочку из своего приданого. Пока я принимала ванну, кто-то невидимый преобразил спальню — повсюду горят свечи, кровать и пол усыпаны белыми лепестками в тон белоснежным простыням. Я подхожу к кровати и хватаюсь рукой за столбик — в животе нервная дрожь. На ночном столике лежит роман, который, похоже, Энтони принес для себя — «Квартал Тортилья-Флэт» Стейнбека. Выходит, не порознь. Я пролистываю книгу — судя по закладке, он дошел до середины. Я не могу устоять перед соблазном обшарить ящики. В туалетном столике обнаруживается коробка с сигарами, чей запах хорошо мне знаком — сигары он тоже предпочитает кубинские. Рядом — пачки купюр, невероятная уйма денег. На Кубе отец на всякий случай держал деньги в сейфе. Тот факт, что Энтони не видит необходимости их прятать, свидетельствует о его высокомерии и богатстве, а еще, возможно, о том, что он чувствует себя в безопасности. Если он действительно связан с мафией, как казалось на Кубе, значит, его слишком боятся и воровать у него не станут. Носовой платок; я подношу его к лицу — в нос тут же бьет запах его одеколона. Я опускаю взгляд. Из глубины ящика… На меня смотрит холодное дуло пистолета. Я резко захлопываю ящик. Ничего удивительного в том, что такой, как Энтони, имеет оружие, но одно дело — ночами мучиться бессонницей из-за странных догадок, а другое — увидеть все своими глазами. Дверь спальни открывается. Помимо пиджака, Энтони снял жилет и расстегнул две пуговицы белой рубашки. Я сглатываю. Это уже не тот мужчина, с которым я целовалась на пляже несколько часов назад; при виде пистолета, другой составляющей его жизни, старые страхи обрушиваются на меня с новой силой. Разве можно быть хорошим, добрым человеком и в то же время ежедневно соприкасаться с насилием? — Ты прекрасна, — чуть слышно шепчет Энтони. — Черт, «прекрасна» — это слабо сказано. На мне белоснежная кружевная сорочка, почти не оставляющая пространства для фантазий. И, без ложной скромности, мама наставляла меня, что, ублажая мужа, я сделаю свой брак более сносным — блеск в глазах Энтони, то, как он пожирает меня взглядом, доказывают, что я на правильном пути. — Иди ко мне, — призывает Энтони. Я направляюсь к нему на трясущихся ногах, по коже разливается жар. Мое тело покрывает ажурное кружево и тончайшая полупрозрачная ткань, я почти что голая сейчас перед ним. Не дойдя до него, я останавливаюсь. Сделать последний шаг выше моих сил. — Ты напугана. — Я никогда не делала этого раньше. — Я не собираюсь причинять тебе боль, — он вздыхает. — Знаю, что тебе обо мне наговорили. — Дело не только в этом. — Но это все осложняет, так? — Да. — Там, где я вырос, если тебя боятся и считают способным на все, это только на руку, — говорит Энтони. — Со страхом приходит уважение, без которого этот мир выбрасывает тебя за борт. Когда я был маленьким, отца застрелили на улице на моих глазах, потому что он задолжал не тем людям. Сумма была небольшая, но они это сделали, чтобы другим было неповадно. — Мне очень жаль… — Тогда я понял, что тоже должен быть сильным, чтобы обезопасить себя и людей, которые мне дороги, и удержать то, что я построил. Настолько сильным, чтобы никто не посмел еще раз что-нибудь у меня отнять. Мир, о котором он говорит, не очень разнится с тем, в котором выросла я. Политические игры на Кубе отличаются особой кровожадностью. И все же я сильно сомневаюсь, что мой отец способен на то, что совершал этот человек. Я открываю рот, снова закрываю его, не будучи уверена в том, что готова услышать ответы на вопросы, которые роятся в моей голове. — Спрашивай что хочешь. Ты моя жена. Искренность его голоса удивляет. Равно как и благоговение, с которым он произносит слово «жена». — Мои родители любили друг друга, а потом отца убили. Очень сильно любили. Мне не нужен бесстрастный светский брак. — А разве он может быть настоящим? — вырывается у меня. — Мы ничего не знаем друг о друге. Энтони делает шаг вперед, протягивает руку и проводит пальцами по моей руке, точно пытаясь успокоить. У меня по телу бегут мурашки. — Я хочу большего, — говорит он. — Мне нужно все. — Ты не… — я втягиваю ноздрями воздух, собирая все свое мужество. — Мы не… — Почему я еще не переспал с тобой? — договаривает он за меня. Я краснею. — Не из-за отсутствия желания, уж поверь мне, — кривится он. — Тогда почему? — Потому что наш брак начался не слишком удачно, и я не хочу рисковать нашим будущим, принуждая тебя к тому, к чему ты еще не готова. Когда ты окажешься в моей постели, я хочу, чтобы ты пришла туда по собственной воле. Потому что ты хочешь меня, — Энтони наклоняется и целует меня в лоб. — Спокойной ночи. Меня переполняют эмоции и незнакомые ощущения — желание, разбуженное его нежным прикосновением, рассыпается искорками по всему телу. — И… все?.. — Думаю, пока лучше остановиться на этом, — усмехается он. — Я хочу, чтобы ты была счастлива в нашем браке, Мирта. Дай мне шанс. Он уходит, а я гляжу ему в спину, разрываясь между чувством облегчения и разочарованием. Всю ночь я читаю его «Квартал Тортилья-Флэт», размышляя, вернется ли он в спальню, куда ушел и чем занимается. В какой-то момент я проваливаюсь в сон, а когда просыпаюсь, книга снова лежит на ночном столике, закладка переместилась на то место, где остановилась я, а его половина кровати пуста. Где мой муж? Глава 7 Элизабет Когда мы прибываем на Аппер-Мэткемб, небо уже совсем темнеет и пейзаж гораздо меньше радует глаз, чем в Ки-Уэст. Земля бедна растительностью, ландшафт оживляют только ветхие хибары на сваях. Пока мне встретилось больше диких животных, чем людей, — густая поросль кишмя кишит самыми разными тварями. После нескольких попыток завязать беседу остаток пути мы с Сэмом провели в тишине, но, несмотря на все усилия, чем больше сокращалось расстояние до конца маршрута, тем труднее мне становилось сохранять молчание — пустынность здешних мест порождала уйму вопросов. Возможно, при свете дня, когда сияет солнце, все выглядит приятнее, но сейчас все представало не в лучшем виде. Кому вообще может прийти в голову обосноваться здесь? — Вы сражались на фронте? — спрашиваю я Сэма. — Да. — Должно быть, вы тогда были совсем мальчишкой. — Мне было восемнадцать. Я сам обратился в ближайший призывной пункт. — А когда вернулись, вы были… — Под впечатлением от увиденного? — Да. — А разве могло быть иначе?