— И как вам жилось после этого? — Трудно сказать. Пожалуй, я сильно об этом не думал. Просто жил. Сэм сворачивает на дорогу, где еще больше ухабов, чем на той, по которой мы ехали прежде. Чем дальше мы продвигаемся, тем больше у меня сомнений по поводу моей затеи отправиться в путь без толкового плана. — Может, вы подробнее расскажете мне о том, что привело вас сюда из Нью-Йорка? — спрашивает Сэм. — Это личное. Он отрывисто смеется. — Не вы ли последние несколько часов старались залезть мне в душу? — Можно подумать, вы много откровенничали, — возражаю я. — Больше, чем обычно, — усмехается он, при этом его суровое лицо смягчается и начинает казаться гораздо моложе. — Вам говорили, что вы довольно наблюдательны? — Едва ли. — Тогда знайте. Это хорошее качество, очень полезное в жизни. — Пока, к сожалению, от него было мало толку. — Почему вы приехали сюда одна? — спрашивает Сэм. — Почему никто из родных не составил вам компанию? — Больше некому. — Я охотно проеду с вами к военным, если хотите. Там живут и работают сотни мужчин. Среди них встречаются довольно грубые. В подобных местах одной вам делать нечего. — Мужская компания мне не в новинку. Брани и грубостей я не боюсь. — Если «брань» — худшее из того, что вы ожидаете, значит, вы плохо знакомы с нравами людей подобного сорта. — Какого «подобного сорта»? — хмурюсь я. — Вы должны быть готовы. У этих лагерей дурная слава. Вы хотя бы представляете себе, как будете искать этого человека? — Я еще не придумала. Пока. — Тогда осмелюсь предложить, что мы начнем завтра утром. — Мы? — Я вопросительно вскидываю бровь. — Да, мы. Я сказал, что помогу вам, и сделаю это. Вам нужен тот, кто знает эти места и у кого есть транспорт. Насколько мне известно, военные в основном проживают в двух лагерях — на Лоуэр-Мэткемб и на Уиндли-Ки. Мы начнем с Уиндли и будем двигаться вниз. Хотя большинство живут на Лоуэр-Мэткемб, на Уиндли находится госпиталь. Если условия работы настолько тяжелые, как говорят, значит, велика вероятность того, что он обращался за медицинской помощью. Надо признать, по части планирования он может дать мне сто очков вперед. — Откуда вы столько всего знаете про эти лагеря? — спрашиваю я. — Мне случалось останавливаться там подолгу. — В процессе охоты на бутлегеров, гангстеров и контрабандистов? — Вы даже не представляете себе, как много между ними общего. Но да. — Сухой закон отменен. — Верно, но это не означает, что бандиты исчезли полностью. После отмены и двух лет не прошло. Многие не готовы менять свои привычки. Если они не возят с Кубы контрабандный ром, это не означает, что они не занимаются криминальной деятельностью. Судя по тому, как разворачивается мафия, они надеются укрепить свое влияние. Думаете, на архипелаге дело обстоит иначе? Деньги никуда не делись — многие слишком жадны или находятся в отчаянном положении, чтобы отказываться от менее лакомых кусочков. — И как вы оказались на этой работе? — Наверное, это у меня в крови. Мой отец был детективом. — Должно быть, очень увлекательно. Я думаю про романы, которые люблю читать, про тайны, которые разгадывают бесстрашные следователи. — В этом есть своя прелесть, — отвечает он. — А расследование, которым вы заняты сейчас, — как с ним обстоят дела? — Чтобы прижать бутлегеров, была создана межведомственная целевая группа, куда, помимо нас, входили парни из Береговой охраны и Бюро по контролю за исполнением сухого закона. Когда в 1933-м его отменили, у нас остался список лиц, причастных к уголовной деятельности и входящих в криминальные структуры. Мы держим их в поле зрения, а учитывая, что здесь пролегают различные торговые маршруты, особенно между Соединенными Штатами и Кубой, это создает массу возможностей для контрабанды. — Совершенно другой мир, — задумчиво говорю я. — Да, тут вам не манхэттенское высшее общество. Удивительно, как он ловко вычислил мое социальное происхождение. Я уже мало похожа на девушку из высшего общества. — Это настолько бросается в глаза? — Да, при некоторой наблюдательности. — Значит, в поезде вы меня заметили. — Разумеется, я вас заметил. Иначе что я за профессионал? Не разглядеть хорошенькую девушку — это надо сильно постараться. — А мне показалось, вам ничуть не интересно. — Я не мешаю работу с удовольствием. При слове «удовольствие» у меня внутри что-то сжимается. — Никогда? — Никогда. — Какая скукотища, — поддразниваю его я. — Что бы вы там ни говорили о моей работе, скучной ее едва ли назовешь, — смеется он. Кольца на заветном пальце у него нет, но это может ничего не значить. Хотя я с трудом могу представить его в семейной обстановке, с супругой и домочадцами. В его лице и манерах слишком много жесткости. — А подруга у вас имеется? — спрашиваю я, не в силах сдержать любопытство. — Нет. — Тогда вам, должно быть, бывает одиноко — мотаетесь один-одинешенек по стране, преступников ловите. — Иногда. — А тот человек, за которым вы прибыли сюда, — он опасный? — Безусловно. — А вам бывает страшно? — Если все время бояться, тогда работать не получится. Конечно, опасность есть, но эти люди по большей части запугивают. Они хотят, чтобы их боялись, потому что страх — это власть. Фокус в том, чтобы воспринимать их как обычных людей, умалить их значимость, и тогда их угрозы и бахвальство потеряют вес. — Вам это нравится — ловить. — Да. — Очень по-мужски. — Можно подумать, у вас как-то иначе. — У меня? Вообще-то я не гоняюсь за преступниками по стране. Хотя, надо сказать, звучит заманчиво. — Я видел, как вы играли с беднягой в поезде, забавлялись с ним, как кошка с мышкой. — Как кошка? — фыркаю я. — И вас это веселило. В вас говорил охотничий азарт. Пусть даже он подстегивался всего лишь нескромным взглядом в вырез платья… — Вы что, совсем не имеете понятия о том, как надо разговаривать с леди?