— Спасибо. Я сажусь и жду, пока он придвинет стул — интимность момента вновь смущает меня. Он, вероятно, на десяток лет старше, а впереди у нас сколько еще — лет сорок? Когда-нибудь вместе с нами за столом будут сидеть дети… Я действительно уже не Мирта Перес, а кто-то совершенно другой. — Как тебе спалось? — интересуется Энтони, когда кто-то из прислуги появляется из кухни и ставит перед нами завтрак: оладьи, яйца и бекон. — Хорошо, — вру я, не осмеливаясь признаться в том, как непомерно долго я размышляла над нашими отношениями. — А тебе? — Хорошо настолько, насколько могло быть в таких обстоятельствах, — усмехается он. — Хочешь взглянуть? — он указывает на сложенную рядом с тарелкой газету. На Кубе я узнавала обо всех новостях и политических вопросах из застольных разговоров отца, и в основном это были лишь страхи и пересуды о неопределенности нашего положения. Есть смысл больше узнать о стране, в которой мне предстоит жизнь. Я проглядываю заголовки, а муж пристально смотрит на меня. В газете только и речь, что о насилии и убийствах. Судя по всему, из-за какого-то типа по имени Фрэнк Морган Нью-Йорк захлестнула волна преступности, и я невольно задумываюсь над тем, как часто имя моего супруга мелькает на страницах газет в материалах подобного рода. Я кладу газету. — А я могу к этому привыкнуть, — говорит Энтони. — Начинать день с того, что ты сидишь напротив меня. В столовую заходит Гас, и это избавляет меня от необходимости сформулировать подобающий ответ. — Прошу прощения за беспокойство, — говорит он. — Я подумал, что вам нужно знать: шторм усиливается. — Что-то серьезное? — спрашивает его Энтони. — Пока не могу сказать наверняка. Люди заколачивают окна. Конечно, он может вообще пройти мимо. Сейчас кажется, что он ударит ближе к Кубе. — Значит, мы вовремя убрались из Гаваны, — Энтони поворачивается ко мне: — Хочешь позвонить родным? К горлу подкатывает ком. — Да, хотелось бы. Шторма отнюдь не редкое явление на Кубе, и родители примут необходимые меры, но я в своей жизни повидала достаточно ураганов и боюсь их. — Мы здесь в безопасности? — спрашивает Энтони у Гаса. — В газете Ки-Уэста говорилось, что до него несколько сотен километров. — Возможно, будет ветер и дождь. Море будет неспокойным. На лодке выходить нельзя. Надеюсь, что в самом худшем случае нас ожидают день-два плохой погоды. Я буду следить за барометром на случай, если давление станет падать, и слушать радио. С людьми поговорю. Рыбаки всю жизнь на воде. Им я доверяю больше, чем метеорологам. Но если станет худо, тогда мы заколотим окна. На Кубе приготовлениями к шторму занимается прислуга, но я помню, как отец переживал из-за возможного ущерба для урожая сахарного тростника, который часто страдает от непогоды и политических распрей. Гас выходит, и мы снова остаемся наедине. — Какие у тебя планы на сегодня? — спрашивает Энтони. — Никаких. — Можешь снова прогуляться по пляжу. Нужно ловить момент, пока погода хорошая. Судя по формулировке, нам предстоит провести день порознь, и хотя в этой идее нет ничего неожиданного — отец проводил время вдали от матери, посвящая часы делам или общению, — быть замужем за незнакомцем и спать с ним в одной кровати — едва ли увлекательная перспектива. — Может быть, мы могли бы провести немного времени вместе, — предлагаю я. — Узнать друг друга чуть лучше. — Ты действительно хочешь узнать меня лучше? — Мы женаты. Нам предстоит прожить жизнь вместе. Так что да, естественно. Даже если вся эта ситуация совершенно неестественная. — И что ты хочешь узнать? — спрашивает Энтони. — Как ты представляешь нашу совместную жизнь? Как мы будем проводить время, когда приедем в Нью-Йорк? — Честно говоря, я об этом не думал. Тебя это сильно волнует? — Нет, просто я никак не могу понять, что меня ждет. Я всегда представляла себя женой, но то было на Кубе. В окружении семьи и друзей. Я думала, что выйду замуж за одного из мальчиков, с которыми росла, и мы поселимся неподалеку от моих родителей. — Ты не хотела уезжать. — Я согласилась выйти за тебя, — ровным голосом говорю я, не желая разматывать огромный клубок обуревающих меня эмоций. Хотела ли я уехать из дома или нет — не самый простой вопрос. Учитывая крах, постигший репутацию моей семьи, перспективы у меня были не из радужных, и я выбрала наилучший вариант, пусть даже совсем не так представляла себе свое будущее. — Я прекрасно проводил время в Гаване, — замечает Энтони, — но бизнес у меня в Нью-Йорке, и, если отсутствовать слишком долго, мои враги оживятся и попытаются прибрать его к рукам. Я и так задержался дольше, чем следует. При слове «враги» у меня пробегает холодок по спине. — И много их? — Врагов? — Да. — Судя по всему, немало. Путь к богатству всегда усыпан трупами. У него вырывается смешок, а я чувствую, как бледнею. — Я тебя огорчил, моя маленькая законопослушная девочка? — Он оценивающе прищуривается. — Полагаю, ты прочитала кое-что в газете. Мир, в котором живу я, не особенно отличается от мира политиков. Люди хотят власти, потому что думают, что она сделает их неприкасаемыми. И они готовы пойти на все, лишь бы эту власть у них не отняли. — А твоя власть делает тебя неприкасаемым? — Неприкасаемых не бывает. Верить в обратное — полная глупость. Власти всегда мало, в этом вся штука. Ее всегда хочется больше. — Если так, тогда этот мир не особенно отличается от светского круга, — размышляю я, пытаясь разрядить обстановку и вспоминая негласную иерархию в Гаване и власть, которой мы обладали, шелестя юбками и щелкая веерами. Лучше уж это, чем воспоминания о трупах вдоль дороги, кружащих над ними насекомых, и запахах смерти и разложения, неизменно сопутствующих этой власти. — Полагаю, нет. Я наблюдал за тобой в Гаване. Видел, как люди поворачивали головы, когда ты проходила мимо. Даже после семейного скандала вы остались силой, с которой надо считаться. В Нью-Йорке у тебя все будет отлично. — Не уверена. — Будет-будет. Но даже если ты там придешься не ко двору, плевать. Тебя все равно будут уважать. — Потому что я твоя жена? — Да. — Мне бы твою уверенность, — сухо замечаю я. — Это результат упорной борьбы, уверяю тебя. — Он наклоняется, точно хочет что-то сказать по секрету. — В юности я был довольно слабым. Я знаю, что такое бессилие и нищета, помню об этом и не хочу испытать это снова. — А теперь все боятся тебя. — Не все. — Но многие. Он не считает нужным возражать. — И все же это как-то утомительно, — говорю я. — Что ты имеешь в виду? — Иметь столько врагов довольно затратно. Тебя не утомляют эти расходы? Ты не боишься, что один из них достанет тебя? Мой отец считал себя неприкасаемым, полагал, что дружба с Мачадо надежно защищает его. Он не замечал поднимающуюся волну, возвещающую приход Батисты, не догадывался, какое будущее нам уготовано. Если я что-то уяснила за последние два года, так это то, что жизнь может перемениться в одно мгновение, даже если этого никак нельзя было предугадать. — Не самая подходящая тема для разговоров во время медового месяца. Хочешь, прогуляемся? — предлагает Энтони. — Мне нужно будет заняться делами, но до этого еще есть немного времени. — Я не знала, что у тебя есть дела здесь. — Тут пролегает важный грузовой маршрут. Что за грузы он перевозит? — А наш брак предполагает полное доверие? Мы будем делиться друг с другом секретами? — спрашиваю я. — У тебя есть секреты, о которых мне следует знать? Я пожимаю плечами, замечая, как его взгляд перемещается вслед за движением моего тела. Разве между супругами бывает флирт?