Глава 14 Хелен Когда паром наконец прибывает на Мэткемб-Ки, уже почти четыре часа дня — из-за сломанного винта путешествие заняло почти на три часа больше. Море было неспокойным, погода скверной, плавание бесконечным, а в животе у меня дискомфортно. Вышел ли Том на промысел в такую непогоду? Или сидит дома в Ки-Уэст и догадывается, что я не вернусь? Или уже ринулся за мной в погоню? Паромная пристань смыкается с небольшой гаванью, где швартуются рыбацкие лодки. Холодок пробегает по спине, когда я, стоя рядом с Джоном в ожидании высадки, окидываю взглядом ветхие суденышки и внимательно разглядываю лодки — ищу «Хелен». На пристани выстроились машины, пассажиры надеются сесть на паром. — Неужели он поплывет? — обращаюсь я к Джону. — С одним винтом и в такую погоду — маловероятно. — Вы правда считаете, что надвигается шторм? — На память приходят уверенные слова Тома, что все будет в порядке. Что-что, а море он знает. — Трудно сказать. Но, надеюсь, будут приняты все меры предосторожности. Последние несколько месяцев народу в лагерях очень прибыло, многие понятия не имеют о том, какие тут условия, и никогда не сталкивались с ураганом. Лагеря затапливает даже при ливнях. — А что будет со всеми вами, если начнется ураган? — Должен прийти поезд, чтобы эвакуировать нас на север. Тон, каким это сказано, выдает ход его мыслей. — Думаете, не получится? — Это будет сущий кошмар. Соблюдать порядок в лагере даже в погожий день сложно, а в критической ситуации вообще будет невозможно. Не говоря о том, что всех сразу не вывезешь, куда остальным деваться? Здесь нет возвышенностей, кругом вода, — он задумывается. — Если станет хуже, обещайте, что отправитесь на север. В Майами или дальше. В вашем положении попасть в шторм никак нельзя. Здесь вы хотя бы ближе к материку, чем в Ки-Уэст. — Хорошо, — говорю я. — Надеюсь, шторм пройдет стороной. Я понимаю его тревогу, и ребенок действительно все меняет, но тому, кто не отсюда, трудно объяснить, какая тут жизнь. Здесь развивается уважительное отношение к силам природы — в основном мы мирно сосуществуем, и они определяют наши судьбы гораздо больше, чем мы склонны признавать, — но жизнь в этих местах продолжается при любой погоде, хорошей или плохой. Когда борешься за выживание, бежать от трудностей — непозволительная роскошь. Тогда надо закопаться глубже и переждать. Но я сбежала. Я до сих пор не знаю, как к этому отнестись. Точно какая-то другая женщина села в машину, потом на паром и уплыла от мужа вместе с ребенком. Что я скажу, когда мой ребенок спросит, как я могла уехать? А если бы он спросил, как я могла остаться? Я объясняю Джону, как проехать к гостинице тетушки, — мы движемся по шоссе, и ветерок, задувающий в открытое окно машины, слегка облегчает тошноту. Прежде меня никогда так не укачивало — это еще один сюрприз, который мне припасла беременность. Паромная пристань находится на юго-западной оконечности острова, рядом с лагерем, где проживает Джон. Мы движемся на север — шоссе и железная дорога идут на всем протяжении Лоуэр-Мэткемб и Аппер-Мэткемб. Последний раз я была здесь еще девочкой, но сохранила теплые воспоминания о том, как мы играли с тетушкой на воде, рыбачили, гонялись за ящерицами и строили замки из песка. — Когда мне сказали, что на архипелаге Флорида-Кис есть работа, я представлял себе это немного иначе, — говорит Джон. — А что вы себе представляли? — Наверное, райский остров. И, несомненно, место, где можно затеряться. Но нечто настолько пустынное, настолько суровое и дикое — никогда. Здесь нет никакого притворства, и хотя прекрасные мгновения случаются, в них присутствует смертельная острота, которая затмевает все остальное — погода, вода. Я никак не могу понять, нравится мне тут или нет. — Я знаю, о чем вы. В детстве мне казалось, что тут рай, потому что так много открытого пространства и не так многолюдно, как в Ки-Уэст. При желании можно весь день бродить и не встретить ни души. — В этом смысле это действительно похоже на рай, — говорит он. — Вам никогда не бывает одиноко? — И да и нет. До войны у меня были друзья, хорошие друзья. А на фронте были те, кого я называл братьями, ради них я был готов пожертвовать жизнью. Того ощущения братства мне, пожалуй, не хватает. И здесь есть хорошие люди, но, как я уже говорил, это не то место, чтобы заводить друзей. — Какая ерунда! Разве это не доказывает, что вы — хороший друг? Вы помогаете совершенно незнакомому человеку, когда другие просто отвернулись бы — и отворачивались. — Вы не совершенно незнакомый человек. Я на протяжении месяцев видел вас в закусочной «У Руби». — Мы никогда не разговаривали — я только принимала заказ. — Возможно, но вы улыбались мне. И другим. Это было мило. Вы всегда, даже не осознавая того, скрашивали мой день, и не только мой, я в этом уверен. Том всегда говорил, что я слишком много болтаю с посетителями, держусь с ними слишком по-дружески, по-приятельски, но дело в том, что мне нравится говорить с людьми, узнавать, как они живут. Это создает ощущение сопричастности к чужой жизни. — Мне нравится работать официанткой, — признаюсь я. — Это тяжело, и порой попадаются грубияны, но находиться среди людей — это так здорово. Невольно вовлекаешься в жизнь посетителей. Вот в эти выходные я разговорилась с одной девушкой и рассказала ей про гостиницу. Она приехала по железной дороге и планировала отправиться сюда, в лагеря. Интересно, как у нее все сложилось? — Лагеря — не место для молодой девицы. — Я сказала ей об этом, но она была очень настойчивой. Надеюсь, тетя Элис смогла ей помочь. — Ваша тетя — мамина или папина сестра? — Мамина. Вообще-то они с мамой не ладили, — признаюсь я, испытывая чувство вины за то, что вот так говорю о своей семье, точно мама сидит тут же, в машине, и слышит мои слова. — Элис всегда поступала по-своему. Мама считала, что первейшая обязанность женщины — служить Богу. А вторая — служить мужу. Конечно, они любили друг друга как сестры, но они были очень-очень разными. Элис с мужем владели гостиницей «Восход», а когда он умер еще молодым, она взяла управление на себя. Во время сухого закона про Элис ходили всякие слухи. В этих местах орудуют контрабандисты, и, думаю, Элис при необходимости давала им приют, а властям не сообщала. — Ваша мама, наверное, это не одобряла. — Думаю, да. Но Элис нет дела до чужого мнения, и это сердило маму еще больше. Элис — она такая, всегда жила, как считала нужным. Это меня в ней восхищает. — А у вас никогда не возникала мысль рассказать ей все? — Это непросто, — отвечаю я. Честно говоря, я сотню, даже тысячу раз думала о том, чтобы поехать к Элис. И всякий раз находила причину этого не делать. А теперь я жду ребенка. Джон притормаживает и указывает вперед: — Вот она. «Восход» находится на южной стороне Айламорады, выше того места, где шоссе пересекается с железной дорогой мистера Флаглера. Гостиница ничем не примечательная, и тетушка в своих письмах упоминала о том, что многие приезжие предпочитают останавливаться в отеле «Мэткемб». Мне смутно помнится это здание — от прежних поездок сюда в памяти сохранились только звуки, текстуры, ощущение песка под ногами. Строение довольно славное — ярко-белое, судя по всему, недавно покрашенное, с веселыми голубыми ставнями, чуть более темного оттенка, чем цвет океана. В гостинице два этажа и симпатичная веранда, где расставлены стулья, чтобы гости могли присесть и поболтать. Но сейчас здесь никого нет, только две машины перед входом. Малыш оживился и пинает меня — Джон между тем паркует «Плимут» и помогает мне подняться. Перед входом я останавливаюсь — меня гложут сомнения. — Последний раз мы виделись на маминых похоронах, когда мне было восемнадцать. И вот я объявляюсь, ну здравствуйте. Что она подумает? — Судя по вашим рассказам о том времени, когда вы бывали здесь, она вас любит. Она вам обрадуется. Я долго смотрю на него, меня переполняют эмоции. — Вы действительно хороший друг. И не смейте думать иначе. Спасибо за все, что сделали для меня. Для нас. Я никогда не забуду этого. — Сущие пустяки, — он краснеет. — Нет, не пустяки. Я неуверенно улыбаюсь ему, и мы поднимаемся по ступенькам к входу в гостиницу — я впереди, Джон следом. Внутри все не такое новое, как снаружи, но мило и чисто. Стойка регистрации находится прямо в жилой зоне. За конторкой возле лестницы стоит мужчина — его лицо мне незнакомо, но, когда я подхожу ближе, он приветливо обращается ко мне: — Вам нужен номер на уик-энд? — Вообще-то я ищу свою тетю. Элис Джонс. — Вы племянница Элис? Невероятно. Тогда вы, должно быть, Хелен. Она рассказывала мне о вас. Я Мэтью. — Приятно познакомиться. Она здесь? Она не ждет меня… — Здесь. И очень вам обрадуется. Элис! — зовет он. Мгновение спустя на лестнице появляется миниатюрная женщина. У нее светлые волосы с короткой, чуть ниже подбородка, стрижкой и голубое платье того же оттенка, что ставни на окнах. Она несет стопку белья и, склонив голову, одной рукой поправляет выбившиеся завязки, а другой — держится за перила. — Не надо так вопить, Мэтью. Я не настолько старая и отлично слышу. Дойдя до нижней ступеньки, Элис поднимает голову и останавливается как вкопанная — при виде меня у нее округляются глаза. С момента нашей последней встречи прошли годы, но я довольно похожа на маму, и меня несложно узнать. Хотя в одном из недавних писем я упоминала о своей беременности, размер моего живота и понимание того, что роды уже не за горами, несомненно, вызывают у нее тревогу. Не говоря уже о стоящем рядом со мной Джоне. Ее губы растягиваются в широкую улыбку: