Тем вечером мы идем в вагон-ресторан. Энтони заказывает бутылку шампанского, и мы ужинаем изысканными блюдами. Пассажиры разговаривают об урагане, строят догадки о том, каково, должно быть, пришлось тем, кто его пережил. Агент Уотсон сидит в одиночестве — перед ним на столике напиток, его взгляд обращен к входу в ресторан, он напряжен, точно ожидает появления потенциальной угрозы. В ресторане наступает оживление, и я невольно поворачиваю голову, чтобы понять причину общего волнения. В вагон входит женщина — у нее рыжие волосы, ее красота притягивает взгляды. Я сразу вспоминаю тот день на пляже, когда мы познакомились. Элизабет. Она подходит к столику агента Уотсона и улыбается. Нет никаких сомнений в том, что она знает, какое впечатление производит, и наслаждается этим. Энтони наблюдает за тем, как она садится напротив агента Уотсона, и усмехается. — Что? — Думаю, насчет агента Уотсона можно не волноваться, — говорит он. Сейчас он совсем не кажется грозным — он глядит на рыжую сияющими глазами, и в них читается обожание. — Мы с ней познакомились до урагана. Она сказала, что приехала одна из Нью-Йорка. — Она была невестой Фрэнка Моргана, — цедит Энтони. Я изумленно смотрю на него. Он пожимает плечами: — Знать, чем дышат мои недруги, дело чести. Она была светской барышней, а потом ее отец связался с Морганом. Понятия не имею, каким чудом она оказалась в компании федерального агента, но, судя по физиономии Уотсона, кончина Моргана его не сильно огорчает. Что верно, то верно. Он похож на влюбленного мужчину, и Элизабет отнюдь не выглядит убитой горем. Она просто сияет. Наши взгляды встречаются, и она молча наклоняет голову в знак приветствия. Она улыбается. Поезд движется дальше, увозя нас из Флориды на север, увозя нас домой. Глава 37 Хелен. Апрель 1936 года Когда стихли ветра, вода отступила и песок вернулся на прежнее место, стали видны все последствия урагана: поваленные пальмы, сорванные крыши с домов и лачуг и покореженная дорога мистера Флаглера. Повсюду горят погребальные костры, тела лежат кучей, одно на другом. Поговаривали о том, чтобы хоронить по правилам, но об этом быстро пришлось забыть — дело слишком спешное, велика опасность распространения заразы из-за гниющей плоти. Тетю Элис тоже сожгли — ей так хотелось быть похороненной в земле, которую она любила, а вышло вот как. Но мы поставили маленький памятник на пути от гостиницы к океану, и я ношу туда цветы и думаю о том, что когда-то могла бы написать ей в письме. Мне очень хочется надеяться, что новая гостиница пришлась бы ей по душе. Она очень похожа на прежнюю — в глубине располагается наша с Люси комната, которая выходит окнами на океан, и веранда, где я люблю ранним утром пить кофе. Вокруг нас все отстраиваются заново, пытаясь преодолеть последствия урагана. Материальные потери возместить легче всего, с остальными дело обстоит гораздо сложнее. Почти половина бывших военных — более двухсот пятидесяти человек — погибли, лагеря были стерты с лица земли. Теперь уже известно, что количество жертв на всем архипелаге составляет не менее четырехсот человек. А сколько пропавших без вести, неопознанных, сколько семей не знают покоя, не могут предаться скорби, чьи мольбы остаются без ответа. Наверное, мы никогда не будем жить как прежде. Стихия уничтожила железную дорогу, которую человек возводил на протяжении десятилетий, — благодаря ей поток туристов должен был увеличиться, а местные жители — получить дополнительные возможности. Стихия уничтожила то, ради чего были принесены большие человеческие жертвы. По иронии судьбы, именно эти несправедливо забытые люди — герои, которых сослали сюда, чтобы они не мозолили глаза в Вашингтоне, — помогли привлечь внимание к нашему бедственному положению. Их гибель подтолкнула к поискам виновника случившейся трагедии. Бытует мнение, что Бюро погоды не осуществило своевременное оповещение и несет ответственность за допущенные ошибки. Другие винят во всем лагерное начальство. А третьи — правительство, которое в очередной раз кинуло свой народ. А есть те, кто проклинает Всевышнего, де это его рука, смешав песок и воду, перевернула мир вверх дном. Проводились расследования, и слушания в конгрессе, и чьи-то головы полетели, и кому-то может показаться, что правосудие свершилось. Негодование велико, и будет еще больше; горе велико, и будет еще больше. Говорят, это был самый страшный ураган в истории Соединенных Штатов, и для тех из нас, кто его пережил, это неоспоримый факт. Можно рассуждать о скорости ветра и о категориях ураганов, но мне врезалась в память земля, усыпанная телами, и обломки жизни, которую многие пытались там построить. Это проявление Божественной воли, и, что бы там ни писали в газетах про оплошности и ошибки, которые привели к еще бо́льшим жертвам, чем можно было ожидать, во всем этом есть неотвратимость. Перед лицом надвигающейся стихии мы бессильны. Сейчас мы — чистый лист, точно ураган стер все, что было до этого. Гостиница пока не готова к приему постояльцев, и мы с Люси делим кров с Мэтью, который живет во флигеле неподалеку. Здание самое обычное, и работы еще уйма, но она довольно чистая, и, что самое главное, она наша. По вечерам мы с Люси сидим на веранде и смотрим на воду — я рассказываю ей о том, как прошел мой день, а она в ответ агукает. Каждый день я поражаюсь происходящим с ней переменам, тому, как быстро она растет. Она крепенькая и здоровая, и хотя порой мне кажется, что у нее мои глаза, мой рот и нос, на самом деле она ни на кого не похожа. Впервые, сколько я себя помню, у меня есть подобие мира. Кошмары, преследовавшие меня после урагана, постепенно уменьшились; страх, что Том найдет нас, превратился в тихий звук, фоном звучащий в моей голове, между тем как я изо дня в день строю нашу новую жизнь возле Айламорады. Воспоминания останутся со мной до конца моих дней, вряд ли я когда-нибудь забуду, как жила с ним, только сейчас я работаю на себя и становлюсь сильнее, выковываю новое будущее. Том по-прежнему значится в списке пропавших без вести. Иногда я думаю: а вдруг он поехал искать меня в Айламораду и попал в ураган, или неправильно рассчитал время для выхода на промысел и поплатился за уверенность в том, что стихия пройдет мимо, или же он жив и здоров и пьянствует где-нибудь на Кубе? Однажды вечером, стоило мне закончить мыть тарелки после ужина, раздается стук в дверь. С Люси на руках я иду в гостевую часть дома и открываю. На веранде стоит господин в сером костюме — в руке он держит шляпу, а на пальце у него золотое обручальное кольцо. А за его спиной… От изумления у меня подкашиваются колени, и я хватаюсь рукой за косяк, чтобы не упасть. — Джон. Он делает шаг вперед и становится рядом с мужчиной в сером костюме. Джон тоже в костюме — он кажется бледнее и менее внушительным, чем в ту пору, когда работал на строительстве шоссе. Он выглядит иначе, по-городскому, и я провожу себе рукой по волосам, запоздало понимая, что на подоле платья красуется пятно от краски, да и само платье старенькое, с полинялым рисунком. — Хелен. Он не произносит, а скорее выдыхает мое имя, и в его глазах такое выражение… Он — тот, кого я помню. — С вами все в порядке? — спрашивает он. — Да. Он внимательно смотрит мне в лицо, и под этим изучающим взглядом я краснею. — Я не ждала гостей. Мы весь день красили гостиницу, готовимся к открытию. — Вы замечательно выглядите, — говорит он. — Именно такой я вас запомнил. Господин в сером костюме — я припоминаю, что его зовут Сэм и мы виделись на траурной церемонии, после которой мы с Джоном распрощались, — кашляет с вежливой улыбкой. Джон переводит взгляд с меня на Люси. — Как она выросла, — говорит он, и в его тоне слышится удивление. — Это точно. — Я стараюсь не выдать голосом волнения и выдержать его взгляд. — Хотите ее подержать? — Хочу, — выдыхает он. Я отступаю назад, позволяя Джону и его спутнику войти в дом. Люси ерзает, когда я передаю ее Джону, и при виде их вместе у меня начинает пощипывать в горле. — Мэм…