– Старый Хельмут научил меня вязать, – ответила Алина. Она повернула спицы и дернула нитку, уходящую под стол. – Он говорит, что это укрепляет и пальцы, и нервы. – А-а, ну-ну. – Габриэль улыбнулся. – Когда-то он и меня пытался научить. Но из этого ничего не вышло. Я понял одно: если ты умеешь вязать, нервы укрепляются, а пока учишься – сплошная нервотрепка. «Старым Хельмутом» Алина называла своего прадеда Хельмута Лейна, деда Габриэля, 98-летнего старика с твердым как скала, морщинистым лицом, на котором выделялись крупный нос и широкая нижняя челюсть. Он жил в старом доме в иерусалимском пригороде Моца-Иллит[38]. Этот дом принадлежал родителям его жены Ханы, перебравшимся в Палестину за год до создания Государства Израиль. Хельмут и Хана познакомились в пятьдесят пятом году в Асунсьоне, где он тогда жил, а она приехала в туристическую поездку после окончания школы. После свадьбы молодые решили жить в Израиле и поселились в этом доме. Через год у них родился сын Моше. В начале девяностых один за другим скончались родители Ханы. Сын Моше женился, обзавелся собственным жильем и перебрался в Иерусалим. А пять лет назад скончалась и Хана. С тех пор старик жил один. Пока, два месяца назад, после развода, в Моца-Иллит не переехал его внук Габриэль. С одной стороны, Хельмут был рад такой перемене в однообразной стариковской жизни. Серьезно увлекшийся в последние годы кулинарией, Хельмут взял на себя все заботы о питании внука, а заодно и о его быте, и это внесло в его существование осмысленность и живой ритм. С другой стороны, развод Габриэля огорчил старика, искренне считавшего семью внука едва ли не образцовой. Он был уверен: ничто так не сближает супругов, как общие интересы. А уж адвокат и офицер полиции всегда найдут о чем поговорить. …Не отрываясь от своего вязания, Алина подняла глаза на отца. – Как ты поработал? – Замечательно. – Полковник вытянул ноги и устроился в кресле удобнее, наблюдая, как дочь пытается попасть острым концом спицы в шерстяную петлю. – Замечательно? – Брови Алины изогнулись. – Ты поймал всех преступников? – Нет. Если я поймаю всех преступников, то останусь без работы. Как и твоя мама, кстати. – Моя мама без работы не останется, – заявила Алина, попав наконец спицей в непокорную петлю. – Когда ты переловишь всех преступников, мама переквалифицируется в профессионального игрока в бридж. Она говорит, что это ее мечта. Ничего не делать, только играть весь день в бридж. Габриэль нахмурился. К бриджу они с Даной пристрастились лет пять назад. Научились играть просто так, из интереса, а потом составили весьма неплохую пару и даже заняли третье место на чемпионате Иерусалима. – Твоя мама? Будет зарабатывать игрой в бридж? – Габриэль изобразил на лице высшую степень удивления. – Боюсь, это оставит тебя без средств к существованию. – Да? – в голосе Алины звучала ирония. Она оторвалась от своих спиц и с улыбкой смотрела на отца. – А она говорит, что играет лучше тебя. Ей явно доставляло удовольствие подначивать отца. Габриэль смотрел на дочь с улыбкой и не думал сердиться. Впрочем, последнее замечание заставило его еще раз нахмуриться. – Она не играет лучше меня, – упрямо буркнул Габриэль. – Иногда ей просто больше везет. Впрочем, – он выгнулся в кресле и потянулся всем своим большим и сильным телом, – в ближайшие годы безработица ей не грозит. – Он заглянул в глаза дочери. – Твоя мама замечательный адвокат. Так что с переквалификацией и бриджем придется подождать. Вероятно, до пенсии. Спицы замерли. Алина подняла глаза на отца. – По-моему, ты до сих пор ее любишь? Габриэль смутился. Ему вдруг захотелось сказать дочери правду о том, что он до сих пор любит свою бывшую жену Дану Лейн, урожденную Шварц, официальный развод с которой оформил два месяца назад. Почему они разошлись? Ответить на этот вопрос Габриэль не мог до сих пор даже себе. По взаимной договоренности, говоря о причине развода, и в суде, и в разговорах с друзьями и родственниками они произносили только одну фразу: «Не сошлись характерами». И все. Больше никаких объяснений и подробностей. Эта абсолютно формальная и ничего не объясняющая фраза была в данном случае совершенно правдива и точно описывала ситуацию. Они действительно не сошлись характерами. На двадцатом году брака совместная жизнь превратилась в ежедневную цепь выяснения отношений по самым разным, чаще всего пустяковым поводам. Попроси кто-нибудь Габриэля вспомнить конкретную причину разногласий, он не смог бы этого сделать. Воспитание дочери, вопросы юриспруденции и толкование законов, политическая ситуация в Израиле и в мире, выборы в муниципалитет Иерусалима, отношение общества к мигрантам и гомосексуалистам, необходимость есть лук и чеснок, пить много воды и не солить суп для поддержания здоровья… Все становилось причиной сначала споров, затем ссор, перебранок и скандалов. Они спорили ради спора. Даже если их точки зрения по какому-то вопросу совпадали, они находили какую-то мелочь, которая позволяла им встать по разные стороны баррикад. Зачем они это делали? Ведь он любил Дану и любит до сих пор. Да и она, как ему казалось, любит его. Этот вопрос для Габриэля был самым сложным и неразрешимым. Зачем? Зачем? Почему он не уступил? Неужели ему было так важно, будет ли в его супе брюссельская капуста и придут ли к власти в Иерусалиме социалисты? Нет, конечно. Наплевать ему и на капусту со всеми ее витаминами, и на социалистов с их идиотскими идеями политкорректности и всеобщего равенства. Почему всего несколько месяцев назад ему казалось критически важным доказать свою правоту? Неужели это все эго? Воспаленное эго человека, не готовое идти на уступки и называющее любой компромисс слабостью. Неужели оно имеет такую власть над ним? Конечно, имеет, если заставило его, сильного и разумного, как казалось ему самому, человека отказаться от Даны и превратиться в одинокого неухоженного бобыля?! После развода полковник Лейн оставил жене и дочери иерусалимскую квартиру и переехал в старый дом деда в Моца-Иллит. Он убеждал себя, что «так даже лучше и спокойнее», что жизнь за городом в маленьком поселке с тенистыми улочками, по которым не носятся днем и ночью потоки машин, с видом на Иерусалимские горы, чрезвычайно полезна при его сумасшедшем ритме работы. Да и Алина не нервничает из-за их бесконечных ссор. Но он знал, что это неправда. Им всем стало хуже. Ему уж точно. Тревожнее. И просто хуже. И все тут. Так и не ответив на вопрос дочери, Габриэль выбрался из кресла. – Я пойду переоденусь, и будем ужинать. Что у нас на ужин? Габриэль поцеловал дочь в лоб (она при этом не оторвалась от своего вязания) и пошел к дому. – Старый Хельмут приготовил баварский гуляш. Я ему помогала. Чистила картошку на гарнир. Удивленный Габриэль остановился на пороге. – Баварский гуляш?! С томатно-чесночной подливой?! Отлично. Я буду готов через полчаса. – Кстати, звонила мама. Габриэль, уже поднявший ногу, чтобы сделать шаг, был вынужден ее опустить. – Когда? – Час назад. Сказала, что ей срочно нужно с тобой поговорить. Габриэль открыл дверь и шагнул в дом. – Так позвони ей и пригласи на ужин. Только скажи, чтобы поторопилась. Я голодный как волк. Алина виновато пожала плечами. – Я уже пригласила. Вернее, старый Хельмут. Он с ней говорил. А ты решил, что он для нас готовит свой баварский гуляш? Габриэль смешно выпятил вперед нижнюю губу и развел руками. – Ну, честно говоря… Алина откровенно усмехнулась и покачала головой. Дескать, как неразумны эти пожилые родители. – Мама скоро приедет. – Она опять взялась за свои спицы. – Так что поторопись с душем. * * * Дана приехала через сорок минут. Алина уже успела накрыть на стол, а Габриэль, приняв душ и зачесав назад черные, не тронутые сединой волосы, надел цветастый свитер, привезенный Даной из Парижа два года назад. После того как все расселись за большим столом в гостиной, Хельмут Лейн торжественно внес большой поднос, на котором стояло блюдо с дымящимся мясом и два блюда поменьше, с жареным картофелем и кислой капустой. – Сегодня у нас традиционный баварский ужин, – провозгласил он, расставляя на столе блюда, и обратился к Алине: – Это тебе, девочка, не ваши современные булки с бифштексом. Хельмут улыбнулся, отчего его худые щеки, перерезанные глубокими морщинами, разошлись в стороны, открыв крупные желтые и явно свои зубы. Тяжелой рукой он погладил Алину по голове, и та бросила на старика теплый взгляд. Дана впервые увидела Хельмута Лейна через неделю после того, как начала встречаться с Габриэлем. В тот вечер они были в театре «Иерусалим», потом гуляли по аллеям парка «Рехавия», пока Дана окончательно не закоченела. Они забрались в машину Габриэля, он включил печку и притянул Дану к себе. Она не сопротивлялась. Но, когда он попытался расстегнуть блузку, отпрянула. Не в машине же, стоящей у тротуара в центре города, должен произойти их первый сексуальный контакт. – Поехали ко мне, – предложил Габриэль. – Куда к тебе? Габриэль жил с родителями в центре города в большой пятикомнатной квартире на улице Пророков. – Ко мне в Моца-Иллит, – таинственно подмигнул он и включил мотор. – У тебя дом в Моца-Иллит? – удивилась Дана. – У нашей семьи, – произнес туманную фразу Габриэль и тронул машину с места. Дом в Моца-Иллит оказался старым и крепким. Он стоял в большом саду, однако из-за темноты Дана не разобрала, какие именно деревья его окружают. Ни одно окно дома не светилось. Габриэль поставил машину в гараж и повел Дану наверх по широкой деревянной лестнице, почему-то прикладывая указательный палец правой руки к губам. На следующее утро она сидела за столом в большой кухне и ждала, пока Габриэль закончит принимать душ. Неожиданно дверь кухни открылась и вошел старик с ровной спиной и тяжелым подбородком. Когда он увидел Дану, на его морщинистом лице не дрогнул ни один мускул. В ответ на вежливое, но робкое «בוקר טוב»[39], он склонил голову и сказал: «Guten Morgen»[40] – и захлопотал у плиты. Дана поглядывала на дверь, размышляя, стоит ли дождаться Габриэля или тихонько смыться, пока старик стоит к ней спиной. Через несколько минут старик вновь повернулся. У него в руке была чашка, над которой поднимался пар. – Ваш кофе, милая фройляйн, – сказал старик и поставил перед ней чашку. Сам сел напротив, бесцеремонно разглядывая Дану серо-голубыми глазами из-под густых бровей. – Меня зовут Хельмут. Я – дед Габриэля, – сказал он низким хриплым голосом и уточнил: – Отец его отца Моше. – А я Дана, – еле слышно пробормотала Дана. – Я немец, – сказал он, словно хотел снять все вопросы по поводу Guten Morgen и обращения «фройляйн». От неожиданности Дана поперхнулась кофе и закашлялась. Когда Габриэль, вытирая на ходу голову большим махровым полотенцем, вошел в кухню, Хельмут рассказывал Дане о своих яблонях, которые он поливал водой, предварительно пропущенной через сложную систему магнитов. – Говорят, от этого яблоки будут крупные и сладкие, – сказал старик. – И расти будут гораздо быстрее. – Вы в это верите? – удивилась Дана. – Верю? – Хельмут засмеялся резким кашляющим смехом заядлого курильщика. – Нет, конечно. Я не верю никому и ни во что. Но я все пробую на себе. В том числе и магнитную воду. После завтрака, приготовленного Хельмутом, Габриэль вез Дану домой. – Почему ты не сказал мне, что в доме кто-то живет? – Ты бы не поехала, – честно признался Габриэль, взглянул на Дану и добавил: – А дед, он ничего. Он все понимает. С тех пор они часто приезжали в большой дом в Моца-Иллит. Дана подружилась с Хельмутом, и, кажется, старик испытывал к ней такую же симпатию, что и она к нему. И только после свадьбы с Габриэлем маме Даны удалось поколебать ее отношение к Хельмуту. На следующий день после свадьбы, обсуждая с Даной гостей, новых родственников и подарки, которые они принесли молодым, мама спросила: – А сколько ему лет, этому Хельмуту? – Семьдесят восемь! – выпалила Дана. – Представляешь?! А выглядит он лет на шестьдесят. Верно? – Верно. – Лицо мамы сморщилось, словно она ощутила какой-то неприятный запах. – Очень даже верно.