Дана подняла глаза на мать. Лицо Веры Борисовны выражало крайнюю степень недовольства. – Что с тобой? – Если сегодня у нас две тысячи первый год, а ему семьдесят восемь, значит, он родился, – мама помедлила, подсчитывая, – году в двадцать третьем – двадцать четвертом. Так? – Ну, наверное, так, – кивнула Дана, пытаясь понять, куда клонит мама. – Значит, году в сорок первом или в сорок втором ему исполнилось восемнадцать, – в голосе мамы зазвучал набат. – Так? Дана мысленно прикинула. Да, получается восемнадцать. – Так, – согласилась она. – И что? – А то, что он немец, он родился и жил в Германии. И в восемнадцать лет его призвали в армию. Значит, он воевал. А где он воевал? – Не знаю, – пробормотала Дана, только теперь поняв, о чем говорит мама и насколько важны для нее эти вопросы. Дана знала, что мама родилась через шестнадцать лет после окончания Второй мировой войны, но в ее семье из поколения в поколение передавались предания о родственниках, замученных в концлагерях. – А ты поинтересуйся, – жестко сказала Вера Борисовна. – Может быть, он служил в СС. Или в гестапо. – И что? – пролепетала Дана. – И ничего! – отрезала мама. – А ты с ним обнимаешься-целуешься. Ах, Хельмут, ах, какой он классный, ах, овощи и фрукты выращивает, ах, так вкусно готовит. А он, может быть, в концлагере работал. И хорошо, если просто в охране. Дана расстроилась, но задать Хельмуту вопрос о его участии в войне так и не решилась. Как-то навела Габриэля на этот разговор. Он сказал, что деда действительно призвали на военную службу в марте сорок третьего года и служил он «где-то в Берлине». А в январе сорок пятого года бежал из Германии в Парагвай. Эта информация только усугубила ситуацию. Вера Борисовна, услышав о Парагвае, поджала губы. – Конечно, бежал, – ядовито сказала она. – Они все бежали. Кто – в Чили, кто – в Аргентину. А этот, значит, в Парагвай. – Но он бежал не после войны, – робко уточнила Дана. – Он бежал в январе сорок пятого. – Значит, умнее других оказался. – Вера Борисовна гневно нахмурилась. – Быстрее других сообразил, к чему идет дело. После этого разговора Дана расстроилась еще больше, но заводить разговор на эту тему больше не решалась. Ни с Габриэлем, ни тем более с Хельмутом. Убеждала себя, что заводить такой разговор и задавать такие вопросы неудобно. На самом деле понимала: она боится услышать ответ. А вдруг мама права и добродушный, заботливый Хельмут с большими руками и лицом, словно высеченным из скалы, служил в какой-нибудь Sonderkommando SS[41]. Что тогда она будет делать? Перестанет ездить в Моца-Иллит? Или сделает вид, будто ничего не произошло? Мама еще несколько раз заводила этот разговор, потом перестала. Видно, просто махнула рукой и не хотела на нее давить. С тех пор отношения Даны и Хельмута были нормальными и ровными, но прежняя теплота и душевность в них так и не вернулась. Понимал ли Хельмут причину перемены в их отношениях? Иногда Дане казалось, что понимал. Тогда в его взгляде вдруг появлялись какой-то немой укор и какая-то странная тоска. В такие моменты ей очень хотелось взять старика за руку, посадить рядом с собой и задать все тяжелые вопросы. Но решиться на это она так и не смогла. …После гуляша по-баварски Хельмут подал кофе со штруделем, в который он к классическим яблокам добавлял консервированную вишню. – Ну, Хельмут! – восхитилась Дана. – Вы задали нам настоящий пир! Хельмут улыбнулся пугающей улыбкой. Губы растянулись тонкой полосой и раскололи надвое лицо, похожее на скалу, морщины на лбу собрались в глубокие складки, широкий подбородок дрогнул. И только пронзительные серо-голубые глаза старика смотрели на Дану весело и хитро. – Ты думаешь, это он нам задал пир? – усмехнулся Габриэль, делая упор на слове «нам». – Это он для тебя старается. – Точно-точно, – подтвердила Алина. – Как узнал, что ты приедешь, сразу начал готовить гуляш. И нарезать яблоки для штруделя. Дана смутилась. Бросила неловкий взгляд на старика, продолжавшего улыбаться. – Спасибо, Хельмут! Старик и не думал опровергать слова Габриэля и Алины. Он заговорщицки кивнул Дане, словно собирался поделиться с ней какими-то чрезвычайно важными и совершенно секретными мыслями. «Надо все-таки собраться с духом и поговорить с ним о войне. Надо поставить все точки над “i” в этом вопросе», – подумала Дана и опять испугалась. А вдруг этот разговор вместо того, чтобы все упростить, все только осложнит? Нет, ее духовных сил не хватит, чтобы решить эту проблему раз и навсегда. Значит, в ее отношениях с Хельмутом навсегда останется этот барьер, граница, межа, не дающая возможности смотреть друг другу в глаза без томящей душу, напрягающей и всепоглощающей задней мысли. После ужина Хельмут закурил сигару, Алина ушла в свою комнату смотреть какой-то концерт, а Дана с Габриэлем отправились в сад. Дана закуталась в теплую куртку, ноги ей заботливо укрыл пледом Габриэль. – О чем ты хотела со мной поговорить? – Ты ведешь дело об убийстве этого русского журналиста, – Дана помедлила, вспоминая имя, – Антона Голованова? Подбородок Габриэля дрогнул, а глаза потемнели. Это не укрылось от Даны, не сводившей глаз с лица бывшего мужа. «Он думал, что я хочу поговорить с ним о чем-то другом, – поняла она. – Неужели он думал, что я еду к нему поговорить о наших отношениях?» – Я это дело не веду, – спокойным, хотя и чуть хриплым голосом сказал Габриэль. – Но его ведут мои ребята. Я в курсе. А что тебя интересует? – По этому делу проходит подозреваемым Пинхас Пастер. Ты же помнишь его. Мы как-то ужинали вчетвером. С ним и его женой Сабиной. – Помню, – все так же бесстрастно сказал Габриэль. – И что? – Сабина попросила меня его защищать. Габриэль молча пожал плечами – дескать, «защищай. И что дальше?». А Дана сочла нужным объясниться: – Она моя старая подруга. Я не могла ей отказать. – Понимаю, – Габриэль кивнул. – И что же ты хочешь? – Чтобы его никто не допрашивал без меня. – Конечно, – Габриэль мрачно кивнул. – Потребовать присутствия адвоката на допросе – это его право. «Он точно ожидал от меня разговора о наших отношениях и расстроен тем, что я говорю о другом», – подумала Дана. – Только, – продолжил Габриэль, – насколько я знаю, его уже допросили. Но официальных обвинений пока не выдвинули. – Я могу познакомиться со всеми материалами дела? Габриэль поднял на нее глаза и укоризненно покачал головой. – Ты же знаешь порядок. Если ему предъявят обвинение, получишь все материалы. А пока… Извини. Дана откинулась на спинку кресла и едва сдержалась, чтобы не наговорить гадостей о бюрократах, которые, прикрываясь законом… – Я могу рассказать все, что тебе интересно, – примирительно сказал Габриэль, и Дана подарила ему долгий и благодарный взгляд. – Сабина рассказала мне только то, что знала об этом убийстве в зале кинотеатра. Но почему именно Пинхас попал под подозрение? – Это не просто подозрение, дорогая. – Поднявшийся ветерок растрепал одеяло, и Габриэль заботливо подоткнул его вокруг ног бывшей супруги. – У нас есть результаты баллистической экспертизы. Наука определила, что стрелявший располагался правее и чуть ниже убитого. Баллистики посчитали траекторию и уверены, что стрелять могли с нескольких мест, расположенных по одну сторону от прохода. Из этих мест заняты были только два. Одно – каким-то парнем, работающим на заводе пищевых добавок, другое – твоим профессором. При этом вероятность того, что стреляли с места профессора Пастера, составила восемьдесят процентов, а с места этого парня – всего двадцать. Так что это не просто подозрение. Это наука. «Наука, – огорчилась Дана. – Конечно, наука. Но и наука ошибается. Во всяком случае, может ошибаться. А в данном случае любая ошибка будет иметь роковые последствия». Она, конечно, поговорит с Адиной Бар, но сейчас ей нечего возразить Габриэлю. – Габи, Пинхас не убийца, – взмолилась Дана. – Поверь мне. Он не мог совершить такое преступление. – Дорогая, – Габриэль нежно и призывно смотрел на бывшую жену. – Мы с тобой юристы. Мы знаем, что нельзя ориентироваться на ощущения и впечатления. Против профессора Пастера упрямый факт. Конечно, может быть, экспертиза ошибается. Конечно, это преступление мог совершить кто-то другой, например механик с завода в Модиине. Мы это выясним. И, если ошиблись, принесем Пинхасу свои извинения. Габриэль ее не понял. Она вовсе не об ощущениях и впечатлениях. Она о трезвом и холодном расчете, о логике и разуме. – Я не об этом, Габи. Я вовсе не считаю, что Пинхас Пастер не может совершить преступление. Но не такое нелепое. Стрелять в зале кинотеатра… Нет, это не его. Он бы все придумал гораздо лучше. И убил бы где-нибудь в другом месте. Габриэль придвинул свое кресло ближе и прижался плечом к плечу Даны. – Ты имеешь в виду непродуманность убийства? Спешку? Риск, который взял на себя убийца? – Габриэль на мгновение задумался. – Я с тобой согласен. Конечно, решение стрелять в зале кинотеатра связано с какими-то особыми обстоятельствами, о которых мы пока ничего не знаем. Но мы продолжаем расследование. Да и профессору Пастеру пока обвинения никто не предъявил. Пока он только подозреваемый. Габриэль взглянул на жену и вдруг подумал: а что, если Дана права? Что, если все было совсем не так, как он себе представляет? А вдруг какой-нибудь коварный и хитрый негодяй расставил ловушку и решил заманить в нее полицию? И он, многоопытный комиссар Габи, в эту ловушку угодил. И теперь не хочет слушать доводов разума, упрямится и все глубже погружается в трясину. Полковник поймал на себе взгляд Даны. Нет, этого не может быть. Он пока не слышал никаких доводов разума. Только эмоции. Мудрый ученый, способный просчитать любой свой шаг, не пошел бы на такое нелепое преступление. Да, то, что произошло в зале кинотеатра, не вписывается в психологический портрет профессора Пастера. Но ведь баллистическая экспертиза не ошибается. Убийца располагался справа и чуть ниже жертвы, на расстоянии от двух до четырех метров. Зал кинотеатра имеет небольшой уклон. И девятнадцатый ряд расположен ниже двадцать четвертого. На расстоянии трех метров и двадцати пяти сантиметров. И место, на котором сидел профессор, было правее убитого. Так что все сходится. В момент выстрела убийца находился в зале. Кто же это, если не профессор Пастер? Он еще раз взглянул на Дану. Та с надеждой смотрела на него. Он был бы рад сказать ей, что снимает подозрения с ее подзащитного. Но не может этого сделать. Разоблачение убийцы для него дороже, чем даже ее благодарность. Он никогда не согласится подтасовать улики или закрыть глаза на одну из них. Дана это знает и не станет требовать от него такое. А если все-таки комбинация? Придуманная коварным и хитрым негодяем. Но какая? Может быть, убийца перемещался по залу? Сел за профессором Пастером, пригнулся, чтобы его не было видно, выстрелил и пересел? Как быстро профессор Пастер и другие зрители в зале отреагировали на звук выстрела? Конечно, не мгновенно. Значит, какие-то доли секунды у убийцы были. И за эти доли секунды он мог пересесть и остаться незамеченным. Нет, это немыслимо. Тот же профессор Пастер не мог не слышать копошения за своей спиной. Обязательно обратил бы внимание на такого человека. Увы, но он ничем не сможет порадовать сегодня Дану. Более того. У него есть для нее еще одна неутешительная новость. – Есть еще кое-что, о чем ты, как его защитник, должна знать. Габриэль виновато пожал плечами. Дана опустила глаза. Тон бывшего супруга не сулил ничего хорошего профессору Пастеру. – Что еще? – мрачно спросила она. – Этот журналист Голованов приехал, чтобы поговорить с русским бизнесменом, который живет в Израиле. Этот бизнесмен, как я понял, человек серьезный и очень богатый. Голованов вел против него какое-то расследование. – Расследование? – оживилась Дана. – Серьезное расследование? – Наш молодой сотрудник беседовал с людьми, которые принимали здесь Голованова. Судя по всему, расследование серьезное. И грозило бизнесмену большими неприятностями. На губах Даны заиграла улыбка. – Значит, у этого бизнесмена был мотив убить журналиста? Габриэль кивнул, но в его тоне появились снисходительные нотки, как у всякого человека, знающего больше, чем остальные. – Думаю, да. У этого бизнесмена был мотив убить журналиста. Но понимаешь, в чем дело, дорогая. – Габриэль взял Дану за руку, словно пытался смягчить впечатление от того, что собирался сказать. – Ни самого бизнесмена и никого из его окружения не было в зале кинотеатра во время убийства. Это мы проверили. Но также мы выяснили…