– Нет. – Габриэль усмехнулся. – Ты молчать не будешь. Я же тебя знаю. – Я постараюсь, – пообещала Дана. – Как я могу связаться с твоим Эльдадом? – Я дам ему номер твоего телефона. Он с тобой свяжется. Договорились? – Конечно! – Дана поднялась с кресла, обошла стол и поцеловала Габриэля в лоб. – Спасибо тебе. – Не за что. – Габриэль на мгновение удержал ее руку в своей. – Обращайся. – Обращусь. – Дана ласково улыбнулась. – В самое ближайшее время. Можешь даже не сомневаться. Глава 9 Когда Дана приехала домой, родители уже сидели в гостиной, а Алина наливала им кофе. Мама была в новом брючном костюме модного светло-зеленого оттенка с серой оторочкой на воротнике и манжетах. Серый и зеленый удивительно гармонировали с глазами и пепельными волосами Веры Борисовны. Дана сняла в прихожей плащ, скинула туфли и с удовольствием пошла по теплому и мягкому ковру, укрывавшему почти все пространство большой комнаты. – Наконец ты явилась! – не поднимаясь с кресла, мама протянула обе руки Дане. – Пригласила родителей на ужин, а сама где-то гуляешь. Эту фразу она произнесла по-русски. С дочерью и мужем Вера Борисовна предпочитала общаться на русском языке. Чтобы, как она говорила, «не связываться со всеми этими биньянами[42] и прочей ерундой». Приучить Алину к общению на русском языке ей не удалось. Внучка постоянно сбивалась на родной иврит и заявляла, что «никакой русский ей не нужен», чем приводила бабушку в состояние уныния. – Вера! – строго произнес отец, бросая недовольный взгляд на жену. – Дана задержалась на работе. – Я знаю, что она не гуляла, – огрызнулась мама. – Но сегодня могла бы уйти с работы и пораньше. Бедная Алиночка уже не знала, что с нами делать. Вот решила напоить нас кофе. – Здравствуй, мама, – улыбнулась Дана, наклоняясь к матери и обнимая ее. – Я тоже рада тебя видеть. У тебя новый костюм? Тебе очень идет. Сейчас я приведу себя в порядок, и будем ужинать. – Сядь и отдохни, – скомандовала мама, явно воодушевленная словами Даны о костюме. Она поднялась из кресла и кивнула Алине, переходя на иврит: – Пошли на кухню, поможешь мне готовить ужин. – Не надо, мама, – сказала Дана, опускаясь на диван рядом с отцом. – У меня почти все готово. Сейчас передохну пару минут и все сделаю. Но мама только махнула рукой и ушла на кухню, увлекая за собой Алину. Дана осталась с отцом. – Как дела, папа? – Нормально. – Отец обнял Дану и поцеловал в щеку. – Все думаю о своем будущем бизнесе. Ты слышала что-нибудь о бионических протезах с электронными датчиками? – Нет. А что это такое? По тому, как загорелись глаза отца, Дана поняла, что коротким объяснением ей не отделаться. И действительно, Генрих Шварц сел поудобнее, готовясь к долгому разговору. – Бионические протезы, – он даже прикрыл глаза, словно беседа на эту тему доставляла ему непередаваемое удовольствие, – это совершенно выдающееся творение человеческих рук. Представь себе искусственную руку или ногу, снабженную датчиками с искусственным интеллектом. Представляешь! – Отец выдержал паузу, чтобы дать дочери возможность нарисовать в своем воображении это чудо современной технологии. – Эти руки и ноги действуют как реальные конечности. Они подключаются к нервной системе человека. – Отец округлил глаза и признался, понизив голос почти до шепота: – Такого даже я бы не придумал. Но эти протезы производят единичные предприятия. В основном в США. У нас всего один небольшой заводик в Ашдоде. Его владелец сказал, что они задыхаются от заказов. – Кому это он сказал? – Девятому каналу. В программе Пини Райхеля о новых технологиях было интервью с ним. Вот я и подумал: может, и мне заняться производством таких протезов? Или хотя бы их ремонтом. Что думаешь? – Не знаю, папа, – сказала Дана, пытаясь оставаться строгой и делая вид, будто обдумывает идею отца. – Я ничего не слышала об этих протезах. Но там наверняка огромное количество всякой дорогой электроники, каких-то новых технологий. Всех этих чипов и микросхем. – Конечно, – согласился отец. – Но это все-таки моя специальность. Все эти чипы и микросхемы. – Это так. Но тебе придется покупать право на использование многих технологий. А это может вырасти в серьезные затраты. – Я об этом не подумал, – смутился отец. По его лицу пробежала тучка. Неожиданное препятствие на пути к реализации идеи его явно огорчало. Но его решимость никуда не делась. – Я ведь не спешу, – заявил он. – К тому моменту, когда я буду готов начать производство, многое может измениться. В том числе и с правами на изобретения. Ты ведь поможешь мне с юридическими вопросами? – Конечно, помогу. Когда придет время, можешь на меня рассчитывать, – бодро ответила Дана, понимая, что делать ей, скорее всего, ничего не придется и это начинание отца отправится в небытие, как и многие другие его начинания. Живя в Советском Союзе, Генрих Шварц был скромным инженером и без особого блеска занимался проектированием сложных оптических систем на приборостроительном заводе в Ленинграде. Перебравшись за три года до развала Советского Союза в Израиль, он решил не жить, как большинство других новоприбывших, на «корзину абсорбции», а начать работать как можно скорее. Еще в Ленинграде он посещал подпольные курсы иврита и довольно прилично овладел языком. Сразу после приезда Генрих разослал в десятки компаний свое קורות חיים[43]. Одна из отправок сработала, и уже через месяц после переезда «уважаемый господин Шварц» был приглашен на собеседование в компанию «Рафаэль Инжениринг», где и начал работать в должности младшего инженера в отделе, занимающемся проектированием ракетных двигателей. Всего через несколько месяцев руководители огромной компании поняли, что в лице нового младшего инженера они получили курицу, несущую золотые яйца. В Генрихе Шварце проснулся рационализатор и изобретатель, который почему-то никак не желал проявлять себя на ленинградском заводе. Одно за другим Генрих выдавал изобретения и рационализаторские предложения и получал патенты, которые бережно складывал в верхний ящик письменного стола. Уже через три года его перевели в отдел, который занимался новым для того времени делом – проектировал беспилотные самолеты и катера. «Представляете, девочки! – говорил он за ужином жене и дочери, поднимая над столом руку с зажатой в ней вилкой. – Мы начнем выпускать самолеты, которым не нужен пилот. Вернее, пилот нужен, но он будет находиться не в самолете, а на земле. В уютном и безопасном помещении. Это революция, настоящая революция». Девятилетняя Дана еще не могла оценить важность этого революционного изменения. Жена Вера кивала и радовалась не столько будущим переменам в жизни человечества, сколько очередному повышению зарплаты супруга. К этому времени Генрих Шварц зарабатывал вполне прилично даже по израильским меркам. Это давало возможность Вере не работать и даже задуматься о рождении второго ребенка. Она привела этот план в исполнение в 1996 году, когда в возрасте 35 лет родила мальчика. Преодолев сопротивление супруга (мечтавшего назвать мальчика Яном), она назвала сына Борисом в честь своего покойного отца. А Генрих Шварц продолжал свое победное восхождение по карьерной лестнице. В начале нового века он уже занимал пост начальника отдела. Тогда-то и появилось у него острое желание «прекратить работать на дядю» и открыть собственный бизнес. Почему у него возникло такое желание, не знал никто. Вера Борисовна подозревала, что виной всему ее родной племянник Миша, приехавший в Израиль с родителями через четыре года после них, и ставший в короткие сроки владельцем процветающей компании, и сколотивший к тому времени свой первый миллион. В какой-то момент Генрих заявил о готовности реализовать свои планы, но на пути его увольнения по собственному желанию каменой стеной встала Вера Борисовна, заявившая, что никогда не позволит супругу, сделавшему такую карьеру в огромной фирме, «совершить роковую глупость и уйти на вольные хлеба». «Если бы ты тяжело работал, если бы ты выбивался из сил, если бы твоя работа была связана с унижением твоего человеческого достоинства, если бы ты был вынужден работать по ночам и без выходных, я бы первая заставила тебя написать заявление об уходе, – заявила она. – Но сейчас! Ты едешь на работу к девяти и возвращаешься в четыре, ты имеешь все социальные блага, от отпуска до пенсионных отчислений, ты пользуешься уважением коллег и начальства. И потому я говорю тебе: Нет, нет и нет! В конце концов, через двадцать лет ты выходишь на пенсию. Тебе будет 67, ты будешь еще молод и, дай бог, здоров. Вот тогда и займешься бизнесом». Тогда Генрих уступил и заявления об уходе не написал, но слова жены о грядущем бизнес-успехе запали ему в душу. С тех пор он и начал планировать свой будущий бизнес, подбирая различные варианты производственной деятельности, которой он займется, когда наконец выйдет на пенсию и откроет свою компанию. …Алина торжественно распахнула дверь из кухни, и Вера Борисовна завезла в гостиную столик на колесах, на нескольких этажах которого стояли блюда с яствами. – Кушать подано! – торжественным голосом дворецкого королевского дворца сказала она. – Садитесь. Даночка приготовила нам твое любимое жаркое, – обратилась она к мужу и повернулась к Дане: – После развода у тебя, как я вижу, появилось свободное время? Дана вспыхнула, будто усмотрела в словах матери нечто обидное. – Мама! Что у тебя за привычка давить на больные места? – Прости, пожалуйста, – Вера Борисовна первой села за стол, – я не знала, что развод – это твое больное место. Совсем недавно ты с таким упоением рассказывала о прелестях вольной жизни, что я было решила, что ты говоришь искренне. Дана не отреагировала на эти слова мамы, а просто разложила по тарелкам салат. – Вкусно, – оценила Алина. – Твоя мама, когда хочет, даст фору всем поварам. – Вера Борисовна подняла глаза на дочь. – Так где же ты задержалась? Действительно на работе? – Я была у Габриэля, – ответила Дана и промокнула губы салфеткой, чтобы скрыть лукавую улыбку. Это было ее маленькой местью за мамину реплику об искренности ее заявлений. Как она и предполагала, мама завелась с пол-оборота. – У Габриэля? У твоего бывшего мужа? – У него, – скромно кивнула Дана и вновь поднесла салфетку к губам. В голосе мамы зазвучали железные нотки домашнего тирана: – Зачем? – Вообще-то мы общаемся, мама. Мы разошлись из-за многих… – Дана помедлила, подбирая слово, – разногласий, но не стали врагами. У нас общая дочь, вообще-то. Алина шумно двинулась на стуле и издала неопределенный звук, словно желая напомнить о том, что именно она и является этой «общей дочерью». – Ты была у него дома? В Моца-Иллит? – судя по тону, мама вкладывала в этот вопрос особый подтекст. – В Моца-Иллит я была вчера, – Дана улыбнулась и опустила голову, делая вид, будто полностью погружена в разрезание огурца. Мама выпрямилась и застыла в позе египетского сфинкса. – Я забирала из Моца-Иллит Алину, – поспешила пояснить Дана, и Вера Борисовна перевела дух. – А сегодня я была у него на работе. Я веду сложное дело, и Габи мне помогает. Мама положила себе еще немного овощей. В ее голосе зазвучала вся доступная ей ирония. – Габи?! – она метнула гневный взгляд на мужа, дескать, а ты почему молчишь, но Генрих Шварц невозмутимо расправлялся с салатом. – К чему тогда было разводиться, если вы так тесно общаетесь? – Вера! – Генрих поднял голову и произнес имя жены строгим тоном. В определенные моменты он становился жестким и решительным. – Я полагаю, что это… – Хорошо-хорошо. – Мама замахала руками и даже в шутку уколола папу вилкой. – Набросились на меня. Что я такого сказала? Я просто имела в виду, что при таких высоких отношениях, – мама сделала ударение на слове «высоких», – не надо было торопиться с разводом. Заметив тень, пробежавшую по лицам мужа и дочери, Вера Борисовна попыталась превратить свои слова в шутку. – Правда, милый. – Она кокетливо прильнула к Генриху. – Ты ведь никогда не хотел развестись со мной? – Развэстись? – подобно герою анекдота, Генрих заговорил с грузинским акцентом. – Зарэзать – да. А развэстись? Нэт. – Я была уверена, что ты ответишь именно так, – заявила Вера Борисовна и пояснила Алине: – Это дедушкин любимый анекдот. Еще со студенческой скамьи. Вера Розенталь встретила своего Генриха в Ленинграде, куда приехала учиться на педагога английского и французского языков из родной Одессы. 11 ноября 1982 года ровно в 9 утра Вера, внесенная в списки деканата и строго предупрежденная об ответственности за неявку, пришла на траурный митинг по случаю смерти генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. «Общественно-политическое мероприятие» затянулось не на шутку. Один оратор сменял на трибуне другого. Все партийные и комсомольские лидеры города считали своим долгом сказать несколько теплых и проникновенных слов в память о «гениальном продолжателе дела великого Ленина». Через полтора часа Вера с ужасом почувствовала, что леденеет. Ее легкое пальто, подбитое ватином и считавшееся в южной Одессе «зимним», было совершенно беззащитно против ноябрьского ленинградского мороза. Покинуть митинг было невозможно. Дежурные с красными повязками на рукавах строго следили за «своими» студентами. Сначала Вера топала ногами, пыталась прыгать и бить себя по плечам и бокам, но под яростным взглядом декана смирилась, решив, подобно древним святым, молча принять все, что ей уготовано свыше, и моля только об одном – чтобы все обошлось простудой, гриппом, в крайнем случае воспалением легких, но без менингита, обморожения конечностей, сопровождаемого гангреной, и каких-либо других ужасов. В какой-то момент она осознала, что силы оставляют ее и сознание тихо уплывает куда-то в сторону. Вера пошатнулась и, конечно, упала бы, если бы не стоящий сбоку незнакомый черноволосый парень. Сначала он крепко подхватил ее за локоть и не позволил рухнуть, а потом вдруг резким движением разорвал пакет, который держал в руках, и извлек из него огромное пушистое одеяло неопределенного желто-коричневого цвета. Не говоря ни слова, парень закутал задубевшую Веру в теплую и мягкую шерсть. Размеров одеяла хватило на то, чтобы обернуть его два раза вокруг стройной фигурки Веры, да еще и накрыть голову так, что наружу торчал только нос. Вера молча наблюдала за этой процедурой, а когда попыталась что-то сказать, парень сделал ей знак, чтобы молчала. – На нас и так смотрят, – шепнул он. – Потом поговорим. Он обнял Веру за талию. Вроде только для того, чтобы не упало одеяло, но притиснул ее к себе явно крепче, чем требовалось. Она попробовала пискнуть, но парень вновь приложил палец в замшевой перчатке к губам. – Не надо ничего говорить. Леонид Ильич умер. Мы должны скорбеть. От такой наглости Вера потеряла дар речи. Тем более что в горле уже саднило и произнесение каждого слова давалось с трудом. Так, в обнимку, они и простояли еще час. Наконец последний оратор закончил пламенную речь, ведущий митинга попросил всех присутствующих застыть в минуте молчания, после чего митинг был объявлен закрытым. Молодой наглец разжал объятия, и одеяло чуть не свалилось с плеч Веры. – Здравствуйте! – сказал молодой человек. – Меня зовут Генрих. Я учусь в политехническом институте на четвертом курсе. Одеяло я получил на почте по дороге на митинг. Его мне прислали родители из Баку. Я ответил на все вопросы? Вера уже пришла в себя.