Гардеробщица посматривает косо: то на меня, то на мой номерок. Одеваюсь под ее пристальным взглядом. Пальто мне впору, а шляп таких на вешалке — хоть пруд пруди. Больно уж мелкая афера. Нет, я не аферист, я авантюрист. В половине десятого вечера, не досмотрев представления и до половины, мчусь на вокзал, как будто там моя удача. Как будто вся моя судьба — в этих камерах-автоматах. Как будто мне раз плюнуть — подогнать задачку под ответ. Знаю, что с ответом не сойдется, а все-таки мчусь. Ненормальный. Потерянный для культурного общества преферансист. Жаль только, не придется прогуляться из принципа по фойе. Принцип этот жжет меня всю дорогу до вокзала. А собирался. Что имелось в виду? Что-то такое воинственное и, пожалуй, дерзкое. Прощайте, пишите почаще. Охотничий азарт и тут же — досада. Мне почему-то обидно за Жанну. А может, за себя? Прежде всего иду к этим самым автоматам. Металлические ящики в несколько ярусов. У меня тоже был ярус — второй. Я таки тип. Зачем понадобилось забираться на голубятню? Зря это я. Тонкий маневр, себя не оправдавший. А что мне остается? Либо гнуть спину в кабинете, либо таскаться по вокзалам. Ящики — в два ряда, посреди — неширокий проход. Сержант расхаживает, дежурит. Из отдела транспортной милиции. У них тут были случаи воровства. Хитрюги подсматривали набор цифр на шифраторах и потом открывали ящики. Спрашиваю: такого-то числа не дежурил? Нет, говорит, дежурил другой. Ну, если понадобится, разыщу. А пока консультируюсь у этого. С автоматами обстоит так: срок хранения пять суток. Сверх срока — вещи изымают. По акту? По акту. Затем еще месяц — в кладовой бригадира. Если хозяин не объявился — списывают в пользу государства. Иду к бригадиру, предъявляю удостоверение. Бригадир молчалив и медлителен, берет мою книжечку, вертит в руках так и сяк. Ему спешить некуда, а мне — невтерпеж. — Допустим, два чемоданчика сактированы, — мямлит. — Какой из них? Даже два? Лишь бы даты изъятия не совпали. А то ведь в самом деле ломай тогда голову: какой из них? — Давайте оба, — говорю. — Разберемся. — Постановление есть? Постановление состряпать недолго. Но для выемки такого рода нужна гербовая печать. Впрочем, с выемкой время терпит. Только бы не обманули меня мои надежды. — Забирать не буду, — говорю. — Гляну. Можно по актам. По актам даты не совпадают. Это уже легче. А с ответом пока что сходится: один из чемоданов оставлен на хранение в ту самую пятницу, когда совершено преступление. Другой — сутками позже. Да и, судя по описи, принадлежит он женщине. Этот акт откладываю, беру тот. Первое, что бросается мне в глаза: деньги. Кроме денег, ничего заслуживающего внимания по списку не числится: шерстяная фуфайка, белье, носки, электробритва, мыло, зубная щетка. В акте указано, что деньги завернуты были в носовой платок и лежали на дне чемодана. Денег — восемь купюр по двадцать пять рублей каждая. Сданы в отдел транспортной милиции под расписку. А бумажник? Мифический бумажник, следовало бы добавить... Задачка по ответу, да не совсем. Вернее — вовсе не по ответу, потому что юридических оснований приобщать чемодан к делу покамест не видно. Вскрывали его, правда, не юристы, хотя и в присутствии милицейского работника, — раз уж я здесь, посмотрю сам. На это ни постановлений, ни протоколов не нужно. А протокол процессуального осмотра — никак не к спеху. Несите, говорю, сверим с актом. Чемодан светло-желтый, из кожзаменителя, недавно приобретенный или сравнительно мало бывший в употреблении. Не заперт. Ключики тут же — в специальном карманчике, с внутренней стороны крышки. Владелец ими, видимо, не пользовался. Что касается вещей — все правильно. Все соответствует описи. Сорочки и белье — после глажки, не смяты, — приезжий в дороге не переодевался. Мыло — в пакетике, не распечатанном. Зубная щетка новенькая, без следов порошка или пасты. Все это прикрыто обрывком газеты «Курская правда», а за какое число — по обрывку не видно. Ни документов, ни бумажника, единственное существенное — газета. И еще — бритва. В футляре. Раскрываю футляр, снимаю головку. Та же модель, что и у Подгородецкого. И как это ни поразительно — тоже не хватает одного из подвижных ножей. Я, пожалуй, раздосадован, — укладываю вещи в чемодан. Бывает. Эти бритвенные ножи частенько выпадают при чистке. А какой из них застрял в подошве башмака — теперь уж никак не определишь. Была заманчивая деталька — и грош ей цена. У нас такое не редкость: злые шуточки коварной силы, именуемой слепым стечением обстоятельств. Спишем в счет издержек производства. Кроме «Курской правды», ухватиться не за что. Гляжу на часы: десять без пяти. Можно еще — при желании — вернуться в Дворец электриков, и, пожалуй, досмотреть представление, и сообщить Константину Федоровичу последние новости, и перекинуться кое с кем словечком и з п р и н ц и п а, но — хватит демонстраций! Я на них не способен. Жил без этого и как-нибудь проживу. День был трудный, кое в чем не бесполезный, но малоудачный, — пора его кончать. 11 З. Н. осуществляла домашнее руководство с неизменным усердием и без всяких послаблений. В своих пенатах я и Линка ощущали неусыпный контроль на каждом шагу. — Дети мои! — сказала З. Н. за утренним чаем. — Что-то вы совсем перестали бывать у Дины Владиславовны. Когда я еще не прошел моральной закалки, меня эти нарекания выводили из себя. Кто такая Д. В.? Тещина подруга, старая дева, молодежь к ней не ходит. Зачем же нам ходить? Затем, отвечала теща, что у нее бывает весь город. Мог ли я не покориться такой логике? Мог. Но только поначалу. Потом я постиг непостижимую при моем характере истину: у мыслящего человечества нет иного оружия против З. Н., кроме как показная покорность. Будучи мыслящим, я покорился. Мы с Линкой регулярно посылали Д. В. душещипательные телеграммы в день ее рождения, под Новый год и на Восьмое марта. С личными контактами обстояло похуже. — Дина Владиславовна так тебя, Димочка, любит! — растроганно воскликнула З. Н. — Грешно ее огорчать. Встречаясь со мной на улице, Д. В. систематически меня не узнавала, но я понимал, что при ее пылкой привязанности ко мне это простительно. — Сходите к ней, дети мои! — дано было нам указание. — А то ведь она может подумать, что у вас разлад. Мы с Линкой весело переглянулись. Не стану утверждать, что утреннее чаепитие вошло у нас в семейную традицию, но по утрам мы действительно сходились за чайным столом: нам слишком трудно было разминуться. Затем уж каждый отправлялся по своему маршруту, и зачастую мы расставались друг с другом до следующего утра. — Объясни мне, Димочка, такую вещь! — произнесла З. Н. так проникновенно, будто решилась наконец расспросить у меня о тайнах мироздания. — Почему к тебе повадился мосье Геннадий? Это была очередная тещина гипербола: после того, как мне удалось молниеносно — по редакционным каналам — провернуть устройство Генкиного отпрыска в детсад, счастливый отец дважды забегал ко мне — на работу, а потом домой, но оба раза меня не заставал. Тогда-то и попалась теще на глаза писулька следующего содержания: «Товарищ Мосьяков! Ты неуловимый, как луч солнца в темнице. Я тебя ищу по всем инстанциям, но добиться невозможно. Не мне тебе доказывать, что с меня причитается. Я и моя законная супруга Тамара Михайловна, которая горит желанием иметь с тобой знакомство, ждем тебя в субботу по адресу Энергетическая, 10, кв. 16 с 8 ч. вечера до скольких угодно. Время у нас не лимитировано. Забеги, не обидь. Остаюсь твой друг, хотя и мало знакомый — Гена». — Питаю интерес к людям, — сказал я теще. — Это хорошо, — похвалила она меня. — И необходимо при твоей профессии. Но я бы не стала на твоем месте приваживать к дому м а л о з н а к о м о г о друга. — Произнесено было раздельно и, стало быть, с иронией. — У него наружность потенциального преступника! — Иронию сменил горький пафос. — Не сочти меня, Димочка, сторонницей теорий Ломброзо, но я, можешь мне поверить, физиономистка. У нее такое бывало: наболтает всякой чепухи, а где-то и попадет в точку. Разумеется, не в самую точку она попала, но и не так уж далеко от нее. Я не забыл, что подобрали мы раненого именно на Энергетической, и не забыл, с чем связано данное мне Лешкой поручение, но у меня пока что не было никаких оснований делать поспешные выводы — ровно никаких. — Между прочим, вы пытались накормить потенциального преступника обедом, — напомнил я теще. — Синьор Ломброзо, как известно, был менее гуманен. Он рекомендовал без лишних прений отправлять таких на виселицу. — Мы за столом, Димочка! — погрозила мне пальцем З. Н. Я позвонил Лешке, предложил ему сходить к Подгородецким вместе, но он отнесся к моей идее с прохладцей: иди, сказал, один. То ли не было у него охоты терять свободный вечер да еще согласовывать это с начальством, то ли не входило в планы. Нет так нет. В субботу проводили мы рабкоровский рейд по заводским общежитиям, — освободился я только после девяти. Заждались меня Подгородецкие — уже и спать пацана уложили. Стол был накрыт, но благородно не тронут, хозяева — в полном параде. Тамара, законная супруга, жалась за спиной Геннадия, смущалась, но я приметил сразу недурна! — Ну, ты и даешь! — полез ухаживать за мной Геннадий, выхватил у меня мой поролон. — С восьми в боевой готовности, с обеда во рту ничего не держали… Работай, Томка, принимай знатного гостя! — оборотясь, бросил он жене. — Я уже мыслю себе: отбой, загордел товарищ Мосьяков, брезгает простой советской семьей. Ан нет! У Мосьякова совесть есть! Я принес с собой шампанское и тортик за два двадцать — в портфеле; он, когда увидел, раскричался: — А это, Вадим, не по-советски! Мы скромные труженики, банкетных вин не потребляем, на сладости не падки, магарыч наш, не твой. Выговор тебе объявляю за нетактичное поведение в общественном месте! — Сам первый засмеялся, чем напомнил мне Лешку. — К столу, граждане, к столу! — Убери руки! — сказал я. — Очень ты мне нужен, мне хозяйку подавай, ради нее старался, шею с мылом мыл Она была курносенькая, аккуратненькая, стриженная под мальчишку. И фигурка у нее была мальчишечья, — я бы выразился, модерн. Она протянула мне цепкую обезьянью лапку и даже, показалось, сделала нечто вроде реверанса: — Очень приятно. Проходите, пожалуйста, извиняйте, если что не так. — Слушай, Генка, у тебя симпатичная жена, — сказал я мужу. — Дурак, что содействую ее трудоустройству. Мы бы с ней встречались, когда ты на работе. — Ой, льстите, клянусь! — зарделась хозяйка. Потенциальные преступники в таких ситуациях мрачнеют или же бьют соперника прямым в челюсть. Геннадий просиял — Одобряешь? Нет, скажи: честно? Ничего супруга, да? Не деревня? Вот после первого на работу выйдет, — потрепал он ее по плечу, — настроение подымется. Работа нас, Вадим, внутри оздоровляет. Значит, одобряешь? — Это они смеются, — робко кивнула на меня хозяйка. — Шутят. — С огнем предпочитаю не шутить, — многозначительно ответил я, чем, кажется, немало ее озадачил. Сели. Я — рядом с ней, так меня посадили, а Геннадий — напротив. — Угощайтесь, пожалуйста, — пролепетала она, робея передо мной, сложив лапки свои на коленях. Я вообще не тиран, однако же временами приятно почувствовать превосходство над слабым полом. Сердечные привязанности последних лет отучили меня от этого. Чересчур много умниц развелось, — прослыть интеллектуалкой так же просто, как подкоротить юбку. У Линки — Аполлинер после полуночи, у Жанны — сантименты. Надоело. — Меняю курс! — огласил я свое решение, пользуясь возможностью позволить себе в этом обществе такую роскошь. — А ты чего тушуешься? — Соседке: — Будь как дома, бери надо мной шефство! — Подсунул ей свою тарелку: — Клади побольше! Деликатесов не было — все, как видно, из ближайшего продмага. Бутылок стояло две, кроме моего шампанского: коньяк и ситро. Пацан спал крепким сном в своей кроватке. — Он у нас привычный, — вняв моим призывам, посмелела Тамара. — Хоть в пушки палите, хоть в трубы трубите, — скороговоркой проговорила она, накладывая мне еду. — Наливай, Гена. А вам, товарищ Мосьяков, запить ситра позволите? — Кончай казенщину, — сказал я. — Противно слушать. Геннадий налил, чокнулись, костяное лицо у него было сосредоточенно, будто взялся за трудное дело, и глаз не спускал с рюмки, чтобы не расплескать. — За все хорошее, — сказал я. — Без тостов. Будем! — Будем! — подхватил Геннадий. — Золотые слова! Мы люди русские, не кавказцы. Выпили, Тамара — с нами наравне, коньяк был не ахти — дагестанский, но крепок, собака, пять звездочек, я отхлебнул шипучей водички, подумал, косясь на соседку, что мне бы и впрямь не мешало закрутить с ней ради разнообразия и перемены впечатлений: пикантна, без претензий — то, что при моем душевном состоянии как раз кстати. Я еще подумал о Жанне, но мельком, и сразу мысль повернулась — не без усилия воли, правда: нет у меня, увы, на примете холостяцкой квартиры, что в зимнее время — решающий фактор, а лазить сюда — этого я себе никогда не позволю. Нейтральная почва — вот мой нравственный принцип. — Я и сам не уважаю тостов, — сказал Геннадий, заедая коньяк селедкой. — Но считаю, нельзя не отметить того яркого факта, что твоя, Вадим, бескорыстная братская помощь по отношению к нам, рядовым работникам культурно-бытового фронта… — Регламент! — перебил я его. — Запиши эту речь на пленку и не забудь запустить ее над моей свежей могилой. — Ну, ты ж и даешь! — зажмурился восхищенно Геннадий и помотал головой, как в прошлый раз, когда донеслись до него из кухни классические тещины рулады. А Тамара всплеснула обезьяньими лапками, отрывисто проговорила: