И как поступить с прахом мамы? Чего бы она хотела? Как бы то ни было, отправилась ли мама на небеса или просто перестала существовать, Марго тосковала по ней — по своей омме. Слезы потекли по лицу и закапали на грудь. Она слизнула соль с губ. «Аминь», — гудели вокруг. Священник читал Библию своим спокойным, тягучим, как ручей, напевом на корейском. Марго стояла, опустив голову и стараясь взять себя в руки. Хотелось бы ей понимать корейскую речь, окунуться в нее полностью, а получалось лишь замочить ноги, как недавно в океане. От ладана кружилась голова. Невозможно усидеть спокойно. После проповеди и еще одной молитвы Марго встала для причастия, но, вместо того чтобы подойти к священнику, выскочила через парадную дверь на утренний свет, где смогла наконец отдышаться. Солнце светило сквозь дымку, как угасающий уголек. Марго опустилась на холодные бетонные ступени. На деревьях вокруг щебетали птички, перепрыгивая с ветки на ветку. Под карнизом крыши ворковали голуби. После всех этих лет борьбы с верой матери, которая боялась, что дочь однажды попадет в ад, Марго опять пришла в церковь, ища то же, что и все остальные, — ответов, чувства защищенности, покоя. Марго рассчитывала после службы поговорить со священником, поинтересоваться насчет праха матери. В то же время она стыдилась того, что не могла позволить себе попрощаться с матерью должным образом. Сначала нужно продать мамину лавку и машину. К тому же Марго вновь почувствовала глубокий стыд за бедность и отсутствие отца, как обычно бывало в кругу корейских американцев. Многие из них были христианами и благодаря новой иммиграционной политике принадлежали к среднему и высшему классам, поэтому внебрачный ребенок и пропавший отец в их среде считались чем-то особенно постыдным. Для корейских иммигрантов успех на семейном поприще — все, что у них есть в этой стране вдали от дома. Любой, кто потерпел неудачу в этой сфере, считался неполноценным. Они с мамой считались неполноценными — далекими от мечты, от общепринятого понятия семьи и успеха. Их существование было незаконным. У матери-одиночки не было документов. У Марго не было отца. Позор, бесстыдство! С грохотом распахнулись тяжелые деревянные двери церкви, выпуская волну прихожан. Марго вытянулась, вглядываясь в толпу вокруг, и вздрогнула, узнав миссис Бэк, в суматохе проскользнувшую мимо. Марго решила последовать за ней на переполненную парковку с односторонним движением, откуда осторожно выезжали машины. Миссис Бэк уже подошла к своей машине и открыла дверцу, когда Марго ее догнала: — Миссис Бэк! Та подпрыгнула от испуга и резко обернулась, между красными губами сверкнули зубы, похожие на оскал, в кулаке зажат ключ. Вздрогнув, Марго выставила перед собой руки, словно защищаясь. Почему миссис Бэк так испугалась? — О боже, — выдохнула та с облегчением. — Ты меня напугала. — Простите, я так обрадовалась, увидев вас. Я никого здесь не знаю. Вы ходите в эту церковь? — Только начала, — ответила миссис Бэк, пригладив пучок на макушке и ослабив хватку на ключах. — Я никогда не ходила в церковь, а на прошлой неделе решила начать. — Понятно, — кивнула Марго, задаваясь вопросом, что могло послужить причиной такого решения. — Ты ходила в церковь с мамой? — В детстве, потом перестала. Миссис Бэк кивнула: — Собираешься организовать прощальную службу? — Возможно, я все еще не решила, что делать. Ее прах сейчас в морге. Вряд ли удастся организовать службу, пока не продам лавку и машину. Может, только к концу этого месяца или в начале следующего. Миссис Бэк уставилась на асфальт в трещинах и сказала: — Она ведь ничего тебе не говорила и ни о чем не просила, верно? У нее не было никаких просьб? — Нет, не припоминаю ничего такого. — Она бы не хотела, чтобы ты слишком тратилась. — Миссис Бэк сжала руку Марго. — Ты теперь осталась одна и должна позаботиться о себе, хорошо? Кивнув, Марго задрала голову, чтобы сморгнуть внезапные слезы, и заметила белый след в небе, похожий на шрам. Затем вновь посмотрела на миссис Бэк, чьи глаза смягчились, превратившись в темно-карие озера, мерцающие в утреннем свете. Вопреки отвлекающим алым губам ее лицо казалось одухотворенным, как у человека, глубоко чувствительного. Именно такой женщиной Марго хотела бы когда-нибудь стать — стильной, искренней, сдержанной и уверенной в себе. — Можно почтить память мамы в узком кругу, тебе не кажется? Думаю, это самый оптимальный вариант. Если организуешь службу, то, скорее всего, придем только мы с Альмой. Может, еще кто-то из церкви. — Миссис Бэк улыбнулась. — Твоя мама не хотела бы, чтобы ты сильно тратилась. Марго вдруг вспомнила слова Мигеля о миссис Ким после поездки в Калабасас: что, если бы она поссорилась с мамой Марго, то скорее из-за денег, поскольку вряд ли стала бы его ревновать, раз у нее самой уже был любовник. Однако деньги тут могли играть какую-то роль только в том случае, если мистер Ким был отцом Марго, разве нет? Может, мама искала поддержки? Могла ли миссис Бэк знать об этом? Марго собралась было ее спросить, но та вновь отвернулась к машине и, открыв дверцу, сказала: — Я скучаю по твоей маме. — Ее голос дрожал, глаза были опущены. — Может быть… может, именно поэтому я сюда и приехала, понимаешь? Меня сюда словно что-то тянуло. — Она бросила на Марго короткий взгляд, прежде чем вытереть со щек слезы. — Может, отчасти я надеялась увидеть твою маму? Глупости, знаю. Просто она всегда приходила сюда по воскресеньям. Марго засомневалась — пожалуй, сейчас не самое подходящее время для расспросов. Захлопнув дверцу, миссис Бэк завела мотор и сдала назад. Марго смотрела ей вслед, в ветровом стекле отражалось одинокое пушистое облачко, скрывающее лицо миссис Бэк. Ее тонкие, длинные пальцы уверенно сжали руль. Взвизгнули тормоза. Разлетелись птицы, взмахивая коричневыми крыльями, однако вскоре вернулись и принялись клевать асфальт в поисках чего-нибудь съедобного. Ближе к вечеру следующего дня Марго вернулась на рынок, чтобы поспрашивать у Альмы и других продавцов на рынке насчет покупки маминой лавки. Еще утром она сходила в банк со свидетельством о смерти и закрыла счет, сняв с него все деньги — пятьсот шестьдесят долларов. Однако этой суммы было недостаточно, чтобы оплатить кремацию и погасить неоплаченные счета. Марго хватало собственных сбережений для оплаты аренды в Сиэтле, но не на жизнь в Лос-Анджелесе после праздников. На стоянке рынка из огромных динамиков, вибрирующих и подпрыгивающих, раздавалась музыка в стиле банда. Мужчина в ковбойской шляпе жарил цыпленка в облаке ароматного дыма. Внутри крытой конструкции проходы были забиты товаром, люди неспешно прогуливались, выбирая товары. Лавка матери была цела и невредима, по-прежнему заперта на висячий замок. Марго выдохнула с облегчением — она волновалась, что, зная о смерти мамы, в лавку могли вломиться и все вынести. Сколько теперь стоила лавка мамы после ее смерти? Какова цена всей этой одежды, вешалок, витрин и полок, которые мама с таким трудом собирала более двадцати лет? Когда Марго отперла ворота, из лавки напротив, набитой рождественскими украшениями — мигающими разными цветами гирляндами и серебристой мишурой — в весело сдвинутой набок шапке Санта-Клауса вышла Альма и, обняв Марго, поцеловала в щеку, словно благословляя. Затем по-испански позвала ее к себе, где угостила кружкой чампуррадо. Знакомый аромат напитка, вкус горячего шоколада, корицы и кукурузы успокоил Марго. Усевшись рядом с ней, Альма махнула на лавку матери и сказала по-испански: — Моя сестра хочет купить ее. — Ваша сестра? — неуверенно уточнила Марго. — Да. Как насчет шести тысяч? Марго понятия не имела, сколько на самом деле стоит лавка, но что поделать? Сколько у нее осталось времени и сил? Шести тысяч будет достаточно, чтобы покрыть кремацию и возместить расходы Марго, которой пришлось взять неоплачиваемый отпуск. К тому же Альма не чужой человек, они с сестрой наверняка хорошо позаботятся о лавке и покупателях. — На следующей неделе? — спросила Альма по-английски и добавила по-испански: — Деньги? — Хорошо. Si. Я вам позвоню? — Марго допила чампуррадо и жестом попросила Альму добавить свой номер ей в телефон. — Я вернусь на следующей неделе, хорошо? Марго захлестнула волна печали. Неужели на этом все? Конец лавке матери, которой та отдала столько времени и сил, защищая и развивая собственный бизнес. Годами она кричала Amiga! Amiga! вслед уходящим женщинам, подметала полы и расхваливала незнакомок, примеряющих ее одежду: «Bonita. Такая молодая. Joven». Годами все эти женщины с разных сторон рассматривали свое отражение в зеркале импровизированной примерочной, оценивая себя и свой внешний вид. Альма обняла Марго и погладила по спине. Несомненно, мама была бы довольна таким концом. Собрав вещи мамы — тетради, квитанции и керамическую статуэтку Девы Марии — в самую большую картонную коробку, какую только удалось найти, Марго заперла лавку. Теперь, когда у нее почти появились деньги, она подумывала пригласить на ужин миссис Бэк. На этой неделе они могли бы снова сходить в «Ханок-Хаус». Поездка в Калабасас почти не принесла никаких плодов, ей ничего не удалось узнать о мистере Киме — кроме того что его вдова Мэри уже обзавелась любовником. Поэтому единственным человеком, который мог рассказать Марго о мистере Киме и его отношениях с матерью, была миссис Бэк. Может, она даже могла подтвердить или опровергнуть домыслы Марго о их родстве. Марго прогуливалась по лабиринту рынка, украшенного мишурой и мигающими гирляндами. Мимо с криками и веселым хохотом проносились дети. В соседней секции рынка из колонок раздавалась Feliz Navidad[19], смешиваясь с мелодиями всевозможных электронных игрушек, выставленных на продажу. Марго подумала о годах ненависти к этому месту, презрению к этой работе, грязи и мусору, который скапливался в проходах. — Не хочу идти на рынок! — кричала Марго, будучи подростком. — Хочу остаться дома! У меня выходные. — Думаешь, я хочу? — срывающимся голосом бросала в ответ мама. — Мне нужна помощь. Я не могу делать все одна. — Я же не виновата, что тебе приходится работать! Почему я должна идти? Ты и сама прекрасно справляешься. — Мне нужна твоя помощь, как ты не понимаешь?! Я не могу делать все одна! И Марго почти всегда сдавалась, чтобы сохранить хрупкое душевное равновесие, относительный порядок, который удавалось установить в их семье из двух человек, с трудом понимающих друг друга; сохранить ту крошечную власть над миром, который, казалось, чурался их — бедных иммигрантов, чужаков. И все же теперь Марго понимала, что эта лавка, этот рынок, где мама проводила шесть дней в неделю, был продолжением их дома и домов всех тех, кто работал здесь, включая Альму. Не столько ради денег, сколько ради любви — любви к своим семьям и друзьям, воспитанным и обеспеченным здесь и за границей. Любовь со всем своим многообразием может выглядеть и так. Марго резко остановилась при виде голых стеллажей и витрин, когда-то заполненных носками и нижним бельем. Весь товар исчез. На стене висела табличка: «Сдается в аренду». — Черт! — выдохнула Марго, чуть не выронив коробку с вещами мамы. Точка миссис Бэк исчезла. После рынка Марго отправилась прямиком в «Ханок-Хаус», где договорилась поужинать с Мигелем после его первого рабочего дня. Теперь придется надавить на кого-нибудь в ресторане, чтобы найти миссис Бэк, поскольку больше искать ее негде. Почему вчера в церкви она ничего не сказала Марго о том, что закрыла лавку? В ресторане в одиночестве ужинали мужчины в рубашках с закатанными рукавами, шумно втягивая лапшу, тихо переговаривались семьи. Корейские иммигранты часто владели небольшим бизнесом или работали в сфере услуг, поэтому сильно зависели от праздников, когда люди больше тратились на покупки и услуги. Так что для них это время было периодом усиленной работы, и в ресторане совершенно отсутствовала праздничная атмосфера. С обеда все еще пахло жаренным на открытом огне мясом, но сегодня был вечер недорогих горячительных блюд — ччигэ, калькуксу, юккедян — острого супа из говядины, — которые подкрепляли силы и помогали продержаться еще день, а также успокаивали и напоминали о домашнем уюте после особенно тяжелого дня. — Хозяин сегодня в ресторане? — спросила Марго ту же официантку, с которой разговаривала на прошлой неделе. — Мистер Пак? Нет, сегодня его нет. — В этот раз на ее лице не было пудры, щеки и нос порозовели от жара. Тонкие ножки в плотных черных колготках и удобных балетках засеменили на кухню. «Так много клиентов. Все почти на одно лицо», — сказал владелец ресторана, когда Марго спросила его о маме. На его лице сияла улыбка, как у Поля Баньяна — холодная и циничная. Мульчи боккум, жесткая и липкая жареная хамса с крошечными глазками, сломанными жабрами, скрюченными в предсмертных судорогах телами, которые в детстве вызывали у Марго отвращение, теперь радовали ее своим сладко-соленым вкусом — казалось, будто жуешь засахаренный кусочек моря — настоящее блаженство. Мигель тоже попробовал мульчи боккум. Одна из крошечных рыбок выскользнула из палочек и упала на стол. — Как работа? — спросила Марго. Мигель пальцами поднял упавшую мульчи и закинул в рот. — О, нормально. Познакомился со всей командой. Сегодня ничего особенно делать не пришлось. Мне выдали ноутбук, материалы и все такое. Кучу ручек. — Он округлил глаза в притворном ужасе. — Я никогда не видел столько разных ручек — роллер, гелевая, классическая шариковая… — Немного отличается от работы в некоммерческой организации?