— Ее одиночество знакомо многим из нас, — продолжала миссис Бэк. — Такие женщины, как мы… с нами такое постоянно происходит. Вот почему… мы такие, какие есть. Вот почему мы принимаем те решения, которые принимаем. Чтобы выжить. Чтобы справиться. Чтобы защитить друг друга. Ради тебя она была готова на все. Ты ее оберегала. Ты ее спасла. Марго больше не могла этого выносить. Она вылетела из квартиры, жадно хватая воздух ртом, сбежала по лестнице и бросилась к машине, где сидела какое-то время, пытаясь восстановить дыхание. Одинокий фонарь освещал пустой тротуар. «Такие женщины, как мы». Мысли метались в голове, как загнанное животное. Как сеть, которая обвилась вокруг лодыжек Марго, угрожая утащить в море. «Ты ее спасла». Неправда. Она опоздала. Марго завела машину и направилась к автомагистрали вдоль парка Макартур, мимо черного озера, мерцающего размытыми отблесками света. Она вдруг осознала, что никогда не водила машину в Лос-Анджелесе — до переезда в восемнадцать лет вся ее жизнь была ограничена автобусами, прогулками и ездой с мамой на пассажирском сиденье. И все же она могла выехать по крайней мере на автомагистраль 10, как будто указатели каким-то образом отпечатались на карте ее памяти, на костях ее рук и ног, которые теперь вели машину навстречу океану. Марго никогда не заезжала на пирс, который возвышался над водой и словно уходил под океан, как подъездная дорожка к дому. Колеса грохотали по доскам. Марго представила, как надавит на газ и улетит в воду, снося металлические поручни, как в финале фильма «Тельма и Луиза». На мгновение она станет невесомой и свободной, прежде чем погрузиться в ужасную глубину. Глоток соленой воды принесет одновременно конец и облегчение. На стоянке пирса Марго заглушила мотор и уставилась на черный океан и колесо обозрения — прожектор из спиц, который пульсировал, как сердце этого места, подобно сказке, вверх и вниз, окуная пассажиров обратно в жизнь и возвращая на небо, снова и снова. Марго вышла и бросилась к билетной кассе, пустой в такое позднее время. Купив билет, она встала в очередь к колесу. Пока она стояла, соленый воздух и запахи ярмарочной еды немного очистили голову. Марго ступила в одну из раскачивающихся под ней кабинок и, дождавшись, когда сядут остальные, начала подниматься в черную ночь, жадно хватая воздух ртом. Мина Зима 1987/88 г. Мина часто вспоминала вечер, когда они впервые поцеловались на колесе обозрения. Кабинка под ними покачивалась, они кружили вновь и вновь в размеренном темпе, паря в ночном небе. Зубы стучали от холода, воздух пах солью, на губах ощущалась сладость горячего шоколада. Его дыхание щекотало ухо и шею, Мина прижималась к нему губами и всем телом. Пробирал ужас одновременно от страха упасть и от ощущения свободного падения в пучину чувств и эмоций. Она составила опись его добрых поступков — как он отдал ей свою куртку и потом принес горячий напиток, чтобы согреть, а когда во время поездки на колесе она закрыла глаза, он не стал ее дразнить, как, скорее всего, поступил бы ее муж — не из жестокости, а из-за веселого нрава, который так привлекал ее более серьезную сторону. А вдруг его доброта — лишь уловка? Что, если она подпустит его ближе, преподнесет ему свою любовь, а он изменится? Что, если она вновь полностью растворится в чувствах, иллюзии возможного счастья? А если, если, если?.. За свиданием на колесе обозрения последовали многие другие, они даже вместе отмечали праздники в Лас-Вегасе — городе роскоши, неоновых огней и головокружительного отдыха от обыденной жизни. Мина проигрывала деньги на игровых автоматах и снова их выигрывала, смотрела представление, где кенгуру боксирует с человеком на цирковой арене, а вокруг них друг за другом гонялись клоуны в костюмах ковбоев. Они объедались американской едой — цыпленком в панировке, жареными стейками, макаронами с сыром, картофелем во всевозможном виде (жареным, запеченным, вареным). Мина только воздерживалась от алкоголя, в основном потому, что он ей не нравился, но еще и из-за страха вновь потерять над собой контроль. После смерти любимых она почти на неделю выпала из жизни, ползая по квартире на четвереньках лишь для того, чтобы добраться до туалета и опорожнить желудок. Алкоголь был для нее единственным способом заглушить боль. К тому же он позволял ей выражать свой гнев, свою ярость — она принималась рвать одежду или бить тарелки. Когда Мина не могла дотащиться до магазина за новой порцией выпивки, ночь помогал продержаться спиртовой сироп от кашля из аптечки. Однако теперь рядом с мистером Кимом — на смятых простынях, в ресторанах, у бирюзового бассейна мотеля — Мина чувствовала себя почти счастливой, впервые за очень долгое время. Она часто ловила себя на том, что улыбается без всякой на то причины и проверяет прическу с макияжем, проходя мимо зеркал. Перемены в ее внешности, поведении и привычках заметили и миссис Бэк, и хозяйка. Последняя то и дело одаривала Мину понимающей ухмылкой или одобрительным кивком, а миссис Бэк никогда не сдерживалась от прямых вопросов. Только Мина была не готова говорить о мистере Киме. Порой Мине не удавалось избегать миссис Бэк. Все же у них была одна кухня, одна ванная на двоих, а двери их спален разделяли какие-то десять шагов. — Я пожарила рыбу. Вам нравится скумбрия? — спросила как-то миссис Бэк за два дня до Нового года. — Да. Мине нравился маслянистый и острый запах рыбы, красивые темные полоски, хрустящая жареная корочка. Миссис Бэк накрыла на стол: приправленные шпинат и ростки сои, кимчи, какдуги, маринованные листья периллы и два вида рагу. По сравнению с их обычной едой, состоящей, как правило, из двух или трех видов панчана и супа, это был настоящий пир. — Приступайте, — велела миссис Бэк, сопроводив слова жестом. Взяв палочки, Мина попробовала кимчи — насыщенный и острый с нотками груши и креветок. — Как поживает ваш парень? — спросила миссис Бэк, устраиваясь поудобнее на скамейке. Мина натянуто улыбнулась: — Хорошо. — Он достойно себя ведет? — Да. Он хороший. — Мясо скумбрии легко соскальзывало с костей и таяло во рту, как масло. Даже здесь, в Лос-Анджелесе, это блюдо успокаивало дух зимней ночью. — А что насчет вас? Вам кто-нибудь нравится? Только вопрос сорвался с губ, Мина вспомнила, как однажды миссис Бэк сказала: «Не думаю, что когда-нибудь смогу снова доверять мужчинам». — Нет, — усмехнулась та. — У меня есть книги. У меня есть музыка. Мне не нужен парень. Я занята. — Что вы хотите этим сказать? — Я имею в виду, что раньше вам было скучно, вот и все. Вы только и делали, что работали. А мне не скучно. Мне никогда не бывает скучно. — Понятно. Вы же такая интересная, — напряженным голосом сказала Мина, положив палочки на стол. — Такая образованная. — Я не хотела вас обидеть, — поспешила исправиться миссис Бэк. — Я говорила не о вас. Я имела в виду себя. Мина соскользнула со скамьи и принялась убирать свою сторону стола. — Оставьте, — виновато попросила миссис Бэк. — Простите. — Нет, это вы меня простите. Я вылью суп обратно в кастрюлю, я к нему не прикасалась. — Не надо. Мина схватила свою тарелку, однако миссис Бэк забрала ее и поставила обратно. — Пожалуйста, сядьте. Извините. Мина вдруг осознала, что миссис Бэк ее несколько пугала — ее быстрые ум и речь, тщательно подведенные брови, ее спокойная уверенность в себе, которая простиралась так широко, как сам город. Однако в то же время миссис Бэк была слишком щедра, слишком полезна и, да, возможно, даже слишком интересна, чтобы от нее отказываться. И, кроме того, она готовила самый вкусный панчан. Такая мелочь, как ферментированный лист растения, мог вызвать ощущение спокойствия и домашнего уюта, даже если у вас и дома-то никогда не было. Мина снова села, глядя на то, что осталось от скумбрии — коричневое мясо на брюхе, отчетливо выпирающие кости. — В общем, я ляпнула глупость. Вы здесь совершенно ни при чем. Я больше никогда не смогу доверять мужчинам. Я разучилась. — Вы когда-нибудь были замужем? — Да. — Лицо миссис Бэк покраснело. — Он был ужасен. — Вы все еще с ним общаетесь? — Боже упаси. — Ее ноздри гневно раздулись. — Он живет в Техасе. — Вы сбежали от него? — У меня не было выбора. — Ее голос дрогнул. Мина впервые видела миссис Бэк такой слабой, уязвимой. Она положила руку на тонкое запястье подруги и успокаивающе погладила большим пальцем. — Возможно, я несколько озлобилась, — признала миссис Бэк. — Я потратила на него лучшие годы своей жизни. И что теперь? — Вы все еще живы, — сказала Мина, обращаясь как к миссис Бэк, так и к самой себе. — Разве это не чудо? Что мы все еще живы? — На глаза навернулись слезы. — Никто не ожидал этого от нас. А мы всех удивили, включая самих себя. В кухню вошла хозяйка и тут же заметила: — М-м, как вкусно пахнет! — Присоединитесь? — пригласила миссис Бэк, мягко убирая руку от Мины, которая опустила голову и украдкой вытерла лицо. — Нет, спасибо. Я уже поела. Я пришла сварить суп на завтра. После ужина миссис Бэк будто бы в знак примирения почистила и нарезала два золотистых яблока, которыми они полакомились в молчании. Мина жевала фрукт — яркий, сладкий и сочный, словно только что сорванный с ветки, — с чувством глубокого наслаждения. Несмотря на все их усилия жить в этой чужой стране обособленно, было очевидно — они нуждались друг в друге. Общей едой или короткими беседами они напоминали друг другу, что жизнь, пусть в основном и монотонная, а порой и печальная, все еще способна потрясти своими чудесами, особенно если подталкивать себя к краю, выходить время от времени из зоны комфорта навстречу страхам, как когда мистер Ким предложил Мине прокатиться на колесе обозрения и представить другую жизнь — жизнь с ним. Обычно после работы Мина и мистер Ким вместе ужинали в его двухкомнатной квартире на Нормандия-авеню в Корейском квартале, затем смотрели корейские новости, а иногда американские программы, сидя вместе на диване, тесно прижавшись друг к другу и переплетая пальцы. В конце концов они отправлялись в спальню и занимались любовью. Порой, лежа рядом с громко храпящим мистером Кимом, Мина смотрела в потолок и размышляла о своей жизни — о том, как стремительно все переменилось. Однажды, спустя пару месяцев после их первого свидания, они вместе смотрели по местному корейскому каналу специальный телевизионный репортаж о временном воссоединении семей, разлученных границей и никак не контактировавших с самого начала корейской войны — в течение десятилетий. Эти семьи были разодраны на части во время бегства от насилия и смерти, которые стерли с лица земли миллионы людей. Разве кто-нибудь мог хотя бы предположить, что однажды страна расколется надвое, а их разлучат с матерями, отцами, братьями, сестрами, детьми и начнется война, которой нет конца? А возможности воссоединения были скудны. Десятки тысяч семей оставались в официальных списках ожидания, надеясь, что их имена выиграют в лотерее, проводимой государством, и не зная, доживут ли они до того момента, когда им выпадет шанс снова увидеть своих близких. Мина зажмурилась, страстно желая переключить канал. Невыносимо наблюдать за этим морем чувств, за лицами на экране, испещренными неистовыми эмоциями людей, потерявших столько лет в разлуке с любимыми.