Я взглянул на дальний конец стола, на тот стул, который привык считать местом Александры: оно пустовало. Я еще раз вспомнил последний вечер – как мы подшучивали друг над другом, ее улыбку, запах ее духов, манеру держаться, словно у танцовщицы – и неожиданное исчезновение из ресторана, похожее на бегство. Мне ее не хватало, но я не мог понять ее поведения. Может, это и к лучшему, что ее сейчас здесь нет, подумал я. Не нужны мне эти игры, они только отвлекают… Но я лгал себе. Я скучал по Александре и знал, что подпишусь на новые игры, если только представится такая возможность. Задумавшись, я написал ее имя в своем блокноте и обвел его кружочком. Господи, что за подростковые страдания! Хорошо хоть не сердечком обвел! Я зачеркнул ее имя и вновь задумался: все-таки, почему она так внезапно ушла? Неужели настолько хорошо видела, что со мной творится, несмотря на все мое напускное спокойствие? А вдруг она больше уже не появится в библиотеке? Что, если я никогда ее больше не увижу? Тут я вздохнул так громко, что двое ученых по другую сторону стола подняли на меня глаза. Я виновато улыбнулся и пожал плечами. Это было уже смешно. Позволив случайной знакомой так завладеть моими мыслями, я поставил себя в смешное положение. Но не сам ли я раньше этим занимался – ухаживал за женщинами, завлекал их, играл с ними, а затем, когда они попадались на удочку, исчезал? Может быть, это какая-то кармическая расплата? Я еще раз вздохнул. Близилось время закрытия библиотеки, к тому же я устал. Закрыв ноутбук, я сунул его в рюкзак вместе с карандашами и блокнотами. Я наклонился над столом Кьяры, и та подняла глаза, улыбаясь и накручивая прядь волос на палец. Не видела ли она синьору Грин, спросил я, может быть, сегодня утром, до моего прихода? – Нет, – Кьяра поджала губы и выпустила прядь из пальцев. – Я библиотекарь, а не полицейский. Когда я шел коротким путем через монастырь и проулок, откуда-то сбоку, словно из-под земли вырос мужчина и окликнул меня. – Эй, это я, Джон Смит, помнишь меня? В баре гостиницы, вечером… Он выдохнул струю сигаретного дыма, как будто держал его в себе все это время. Я искоса окинул его взглядом: все в тех же темных очках и в бейсбольной кепочке, надвинутой до самых бровей. Арт-дилеров я видывал очень разных, но он не подходил ни под одну из известных мне пород. И костюмчик не от Прада, и обувь простенькая. Я спросил, что он делает в этих местах. – У меня была деловая встреча в паре кварталов отсюда, шел мимо, и тут смотрю – ты идешь. Надо же, как совпало… Что совпадает, того не бывает, говаривал в таких случаях мой дядя Томми, бывший полицейский. – Пропустим по рюмочке? – предложил Смит. – У тебя усталый вид. Утомился грызть гранит науки? Разве я говорил ему, что занимаюсь научной работой? – Быстренько промочим горло, опять там же, в кафе у твоей гостиницы? Телосложения он был крепкого, не выпускал изо рта сигарету; поменять кепочку на шляпу – и вполне подойдет под описание брата Франческо. Мы направились в кафе. Близился вечер. Смит на ходу что-то насвистывал, и это меня тоже раздражало. Мы нашли места в баре, и он спросил, что мне заказать, напомнив, что платит он. Когда я попросил «пеллегрино», он недовольно поморщился. Себе он заказал пиво «перони» и долго веселился над сходством этого названия с моей фамилией, в шутку уверяя, что я, должно быть, наследник состояния итальянских пивоваров. От моего замечания, что фамилия и название пишутся по-разному, он отмахнулся, продолжая настаивать на своей шутке, которая ему казалась забавной, а мне глупой. Когда он вновь спросил, как продвигается моя работа, я ответил встречным вопросом, как у него идут дела. Он сказал, что не очень бойко, и я поинтересовался, в чем проблема. Тогда Смит пустился в рассуждения, что искусство старых мастеров в наше время никто не ценит, и за Энди Уорхола можно выручить в десять раз больше, чем за Тициана. Я сочувственно поддакивал, потому что хотел, чтобы он разговорился. – Некоторые даже покупают картины, которые им не нравятся, – говорил Смит. – Все дело в громком имени, в престижности обладания чем-то известным и ценным. Знакомая ситуация, думал я, вспоминая свои картины, упакованные в пузырчатую пленку, которые теперь собирали пыль в углу моей студии. – Мне отвратительна сама идея торговли искусством как товаром, – заметил Смит. – Ты же сам этим занимаешься, разве нет? Он ответил не сразу и, словно собираясь с мыслями, в первый раз за все время снял свою кепочку и почесал в затылке. При этом край прически отделился на несколько миллиметров от его черепа, отбросив небольшую тень. Очки он так и не снял. – Так что хуже: быть перекупщиком произведений искусства, которые тебе самому не нравятся, или художником, который вынужден заискивать перед коллекционерами и критиками? Я ответил, что заискивать у меня плохо получается. – Но ведь приходится идти на жертвы для достижения цели, – парировал он. – Иногда да, – ответил я, подумав о том, чем мне пришлось пожертвовать ради этой поездки: преподавательской должностью, карьерой художника – и снова перевел разговор на него. – А тебе приходится чем-то жертвовать? Он опять помолчал, раздумывая над ответом, потом сказал: – Это уже зависимость, тебе не кажется? Что он имел в виду, я не сразу понял: слово «зависимость» слишком много для меня значило. Я даже подумал, что он догадался о моих проблемах с алкоголем и таким образом давал мне об этом знать. Но зачем? – Что ты имеешь в виду под зависимостью? – Искусство, понимаешь – заниматься им, творить, коллекционировать… – Никогда не думал о творчестве как о зависимости. – А коллекционировать, приобретать? – продолжал он. – Некоторые, начав, не могут остановиться. – За все нужно платить. Пусть платят – только и всего. – Не все так просто, – ответил Смит. Он залпом допил пиво и заказал себе еще. У меня даже возник соблазн спросить, нет ли у него алкогольной зависимости. – А что, если произведение искусства не продается? – спросил он. – То есть ты имеешь в виду кражу? – Иногда люди покупают произведения искусства, не зная, что они украдены. Разговор начинал принимать какой-то странный оборот. Если только я не ошибся, что, в принципе, было возможно. Он что, предлагал мне купить украденное произведение искусства? Пытаясь получить более полную информацию, я спросил, как он работает: через других арт-дилеров или у него есть свой офис во Флоренции? – Да кому в наше время нужен офис? – Тогда как это делается? Вы встречаетесь в кофейне или в библиотеке? Может быть, в Лаврентийской библиотеке, как сегодня? – Я не был в библиотеке, просто мимо проходил, – пробурчал Смит. – Я же тебе сказал. – Ах, да. Я забыл. И часто ты там ходишь? – Не очень, – сказал он, раскурив очередную сигарету. – Знаешь, иногда люди так стремятся что-то заполучить, что попадают в опасную ситуацию, сами того не подозревая. А это еще к чему? – Это ты про себя сейчас? – спросил я, все еще пытаясь перекинуть мячик на его сторону. – Ты попал в опасную ситуацию? – Я? – переспросил он. – Нет, речь не обо мне. Не понимая толком, что за кошки-мышки он со мной затеял, я решил поиграть. Немножко, самую малость. – А о ком? – спросил я. Он обстоятельно хлебнул пивка, не торопясь с ответом. – Когда речь заходит об очень ценных предметах, люди бывают беспощадными, – произнес он, наконец. – Поверь, мне в моем деле всякое пришлось повидать. Казалось, мы обмениваемся бессвязными вопросами и ответами, словно гоняем туда-сюда мячик на теннисном корте. – Так как ты ведешь дела? В смысле, без офиса? – Хожу от дилера к дилеру, от одного клиента к другому, как я уже говорил. – Разве говорил? Не помню такого. – У тебя плохая память, Люк Перроне. – На самом деле, у меня очень хорошая память, Джон Смит, – я чуть улыбнулся и добавил: – Вот, например, не тебя ли я видел перед Сан-Лоренцо пару дней назад – ты крутился там, словно кого-то ждал? – Что? Нет. Ты, наверное, ошибся. – Один из монахов описал твою внешность. – Так это ты меня видел или кто-то из монахов? Я не стал отвечать, и мое молчание повисло между нами, постепенно становясь нашим общим молчанием. – Что за монах? – спросил, наконец, Смит. Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым. А я смотрел на огонек его сигареты. – Да так, один из братства Сан-Лоренцо. – Ясно, – сказал он. – Да нет, у меня слишком много дел, чтобы околачиваться у монастырей. – Ты вроде говорил, что дела не особо идут. – Я так говорил? – Ну да. Может, это все-таки у тебя плохая память? Он насмешливо ухмыльнулся.