– Но Гвинее, считай, повезло. Видишь, слева от нее паренек? Впервые Омарейл заметила, что рядом с хозяйкой дома сидел, чуть сгорбившись, молодой мужчина. Если бы не взгляд в стол и не куцая, будто рваная борода, можно было бы дать ему чуть больше, чем Норту. – Это Артур, их родной брат. Он старше Совалии на год. – Какой… контраст, – проговорила Омарейл, глядя то на хозяйку дома, то на ее соседа. – Вот уж кто полностью на своей шкуре почувствовал, что такое расти с эксплетом. Понаблюдай за ним. Гвинея обращалась с братом как с ребенком. Она предлагала ему разные блюда и напитки, уговаривала поесть. Артур затравленно озирался, будто ожидая разрешения, затем неуверенно пожимал плечами или нерешительно качал головой. За последующие десять минут, что Омарейл исподтишка следила за ним, Артур ни разу прямо не ответил ни на один вопрос, ни разу ни с кем не заговорил первым и ни разу не взял в рот ни куска, пока старшая сестра не указывала ему сделать это. У принцессы сердце сжималось от жалости; но вместе с тем брат Совалии вызывал неприятные чувства. Человек казался абсолютно… никчемным. Он был несимпатичным, отталкивающим в своей необоснованной беспомощности. Хотелось встряхнуть его, крикнуть: «Ты здоровый взрослый мужчина, соберись уже!» Омарейл вспомнила Тишь – девочку из приюта, которую встретила в Парке Девяти. Ребенок, лишенный родителей, оставленный на воспитание посторонним людям, выглядел куда сильнее и самостоятельнее, чем Артур. Вероятно, Фрая по лицу принцессы сумела прочесть ее эмоции, потому что многозначительно сказала: – Немногие знают, что это – не его вина. Но даже тем, кто знает, тяжело относиться к нему с симпатией, правда? Омарейл была вынуждена согласиться. – Гвинея упоминала, что их родители сильно изменились с появлением Совалии. Оно-то понятно, мои мать и отец тоже… хлебнули со мной. Я была рада освободить их наконец от своего гнетущего влияния эксплета. Но от Совалии досталось еще и Сумраку, двоюродному брату. Он был из простых, к тому же из бедных, и его все время приглашали в эту семью. Он часто там ел и спал, с ним занимались воспитатели Совалии и Артура. Мальчик и так был в некотором роде обязан им. А Совалия это чувство успешно подкрепляла. Фрая вздохнула. Бросила взгляд на Гвинею и ее брата. Омарейл тоже взглянула на них: последний ковырял кусочек лепешки, глядя куда-то в сторону. Гвинея со смесью обеспокоенности и раздражения поглядывала на него, продолжая при этом общаться с гостями. – Знаешь, я считаю, что все мы рождаемся с разными качествами, – продолжила Фрая. – Человек ведь изначально ни плохой, ни хороший. Но он может быть более жесткий или более мягкий, открытый или замкнутый, обидчивый или отходчивый. А то, какой личностью он вырастет, зависит от того, как воспитание и окружение на эти качества повлияют. Если жестоко обращаться с тем, кто сам по себе жестокий, вырастет тиран. Если же быть жестоким с тонкой натурой, получится затравленный тихоня. Это по-простому. Я, конечно, не училась в университете и не читала умных книг. Но много наблюдаю за людьми, никуда не денешься… Так вот что я хочу сказать: Артур не рад тому, как воспринимает действительность, но сделать ничего не может. Сумрак, однако, – совсем другое дело. Он рад служить Совалии. Выполнять любое ее указание. Она же обращается с ним как с… да не знаю даже. К тряпке половой у меня больше уважения. Я на помои смотрю теплее, чем Совалия на Сумрака. И видеть, с какой готовностью он исполняет любое ее требование, любое желание, – тошно. Любопытно, что вместе с тем он может показаться человеком обычным, разве что резким в суждениях. – Фрая, ну чего вы там все шепчетесь? – раздался громкий вопрос. Госпожа Пилари, старавшаяся не оставлять надолго без внимания никого из тех, кто сидел рядом, потребовала у госпожи Тулони рассказать, как шли дела в лавке. Та начала с готовностью делиться новостями и успехами, которых она достигла благодаря новой помощнице, Мирре. Омарейл же настолько увлеклась рассказом Фраи, что совсем забыла о том, как ей было неудобно сидеть, зажатой в кресле. Вернувшись к своему уже порядком остывшему печеному картофелю, она перевела взгляд на Даррита. Тот, как оказалось, тоже внимательно слушал все, что говорила Фрая. – Может, Сова и правильно сделала, что заперла меня? – шепотом задала принцесса вопрос, который все крутился в голове. – Представь, если бы я влияла на родителей, советников, окружение так, как она – на свое? Даррит сидел настолько близко, что, несмотря на темноту ночи, разрываемую лишь многочисленными фонариками, Омарейл могла во всех подробностях рассмотреть его лицо, кажущиеся черными глаза, длинные ресницы. Она видела сосредоточенный взгляд и ни за что бы не догадалась, что чувствовал или думал Норт, если бы он не сжал ее руку, не склонился к ее уху и не проговорил со всей страстью: – Мы не станем гадать, что могло бы случиться, но будем строить то будущее, какого вы хотите и какого заслуживаете. Вы имеете право быть счастливой. И я сделаю все, чтобы так и было. Его палец легонько коснулся ее ладони. Омарейл на мгновение прикрыла глаза, силясь совладать с собой, чтобы не позволять чувствам вскружить голову. Норт чуть помолчал, а затем посмотрел ей в глаза. Его брови удивленно взлетели, он оторопело спросил: – Почему вы плачете? Омарейл посмотрела в сторону, попытавшись незаметно смахнуть слезу. Нет, она не печалилась, так нашло выход волнение и внутренний трепет. – Не бери в голову, – пробормотала она, удивляясь своей чувствительности. – А там, я вижу, – раздался снова голос госпожи Пилари, – какая-то интересная беседа. Ну-ка, Мирра, поделись, о чем ты шепчешься со своим симпатичным спутником? Думается мне, кто-то рад сидеть весь вечер в одном кресле. В тесноте, да не в обиде, а? – засмеялась хозяйка дома, и вместе с ней гости. Почувствовав неловкость, Омарейл поспешила ответить: – Мы обсуждали одну гипотетическую ситуацию с этически сложным подтекстом, – заявила она. Эти слова привлекли внимание многих. Идея задать свой вопрос родилась в голове принцессы мгновенно, и она решила использовать подвернувшийся шанс получить непредвзятый ответ. – Вот представьте, что провидец делает предсказание: если некий ребенок, едва родившийся, хотя бы раз увидит живого человека или живой человек увидит его, то произойдет страшное и погибнут сотни людей. – Ну это сказки! – раздался чей-то возглас. – Какая-то ерунда, зачем предполагать такое? – отозвался другой гость. – Но Златея предсказывала появление Сола и что он наведет порядок и создаст новое королевство, основой которому будет порядок, – тут же возразила одна дама. – А что насчет пожара в четыреста сорок четвертом? – спросила Гвинея так, что не каждый решился бы поспорить. – Вот-вот, только хотела о нем вспомнить, – поддержала ее соседка справа. – Ведь было сказано в пророчестве, что если грехи превысят добродетельные дела, то Солнце изольет свой гнев и накажет человечество. А в тот год было много страшных убийств, и весь Астрар был словно Утесы Минли, и король был уличен в измене, что стало последней каплей. – Все мы знаем историю, Пена, – прервал ее Горн Даррит, – и каждому понятно, пророчества – не шутка. Но то, что говорит эта милая девушка, – невозможно. Младенец умрет. – Давайте представим, что этот вопрос был решен, – сказала Омарейл, – младенец выжил и даже сумел много лет выполнять условия предсказания. Вопрос не в этом. Представьте, что, повзрослев, этот человек пожелал выбраться на свободу. Он захотел выйти из своей темницы, вопреки предсказанию. – Конечно, он не должен этого делать, – заявил молодой человек с копной кудрявых волос. Он недавно подошел, чтобы поздороваться с хозяйкой, и остановился послушать, о чем шла речь. – Но заложника пророчества можно понять, – тут же отозвалась дама рядом с Гвинеей. – Такое предсказание бесчеловечно. – Однако это эгоистично, – заметила последняя, – делать то, что повлечет за собой множество смертей. Все равно что убить этих людей лично. – Но представьте – всю жизнь прожить в заточении? – сказала Омарейл. – Вы смогли бы? Ради призрачного общего блага? – Если бы это требовалось… – пожалуй, впервые за вечер в голосе госпожи Пилари появились неуверенные нотки. – Но это не имеет смысла, – снова вступил в разговор Горн Даррит. – Я понимаю суть пророчества по поводу пожара. Люди грешили, Солнце наказало. Но как изоляция ребенка может повлиять на жизни людей? – Видимо, если этот ребенок будет среди людей, это принесет им вред. – Теперь тон хозяйки праздника был более решительным. – Сомневаюсь, что… – начал было Горн, но Гвинея его перебила. – Такое бывает, – заявила она твердо. Повисла пауза. Затем начался новый виток спора. Омарейл внимательно следила за тем, что говорили люди, запоминала их слова, пока еще лишь предполагая: это может пригодиться в будущем. Аргументы, в сущности, были одни и те же, просто их повторяли вновь и вновь в разных формах и с разными интонациями. Когда одни и те же слова стали звучать по четвертому кругу, принцесса негромко спросила: – А что, если в итоге окажется, что пророчество ложное и было сделано, чтобы причинить зло? И на самом деле никто не умрет? – Но ведь, нарушая его, этот человек не знал об этом? Или знал? – уточнила Гвинея. – Не знал, – с сожалением ответила Омарейл. – Значит, он эгоистичный, беспринципный, бессердечный убийца, – резко произнес кудрявый гость. – И заслужил то заточение, которое получил. Принцесса посмотрела на молодого человека и замерла. В первый раз она взглянула на него лишь мельком. Теперь же ей удалось получше разглядеть его лицо. Медленно повернувшись к Дарриту, Омарейл увидела, что тот хмуро смотрел куда-то в сторону, явно не замечая ничего интересного. Она коснулась его колена, и Норт вздрогнул. Похоже, он был глубоко в своих мыслях. Пока другие продолжали обсуждать ее «гипотетическую ситуацию», Омарейл пыталась незаметно привлечь внимание Даррита к кудрявому молодому человеку. Но она не знала, как это сделать, поэтому прильнула к Норту, ощущая его напряжение, и прошептала: – Это Мир Ленар. Она услышала – и даже почувствовала, – как он удивленно выдохнул, и только тогда отстранилась. Если молодой Лодья был очень похож на себя в старшем возрасте, то к Миру Ленару годы оказались немилосердны. Омарейл узнала его только по ярко-голубым глазам с безумным блеском. Через двадцать семь лет Ленар будто высохнет, все кости и сухожилия начнут выделяться под кожей, которая потеряет здоровый оттенок и станет сухой и тонкой. Ну и кудри, конечно… эта копна тугих завитков исчезнет. То ли мессия, то ли безумец, а на деле – простой шарлатан. – А вот и он, – произнесла Фрая негромко, и Омарейл повернулась к ней. – Кто? – Сумрак. Двоюродный брат Совалии, о котором я говорила. И тогда пазл сложился. Преданный сестре и готовый исполнять любые ее прихоти, да еще и убежденный в том, что принцесса совершила тяжкое преступление, Сумрак с большим рвением отправился изображать пророка. Сове достаточно было просто отдать приказ. Но у Омарейл теперь тоже имелась команда. Преданная, надежная, сильная. Будто услышав мысли принцессы, Даррит приобнял ее, прижав к себе. Он склонился и прошептал ей в ухо: – Он нам тоже не помеха. Мы избавимся и от Совалии Дольвейн, и от всех ее родственников-марионеток. – Как воинственно ты настроен, Норт, – поддразнила принцесса, обнимая его за талию и прижимаясь щекой к груди. – Вам кажется, – отозвался он негромко, – мною движут совершенно противоположные чувства. Принцесса не знала, что вызвало такой прилив нежности у Даррита – может, он захмелел от выпитого вина, – но противиться порывам души больше не могла. Она помнила об их ситуации, знала, что лучше бы не поддаваться эмоциям. Но, вполне возможно, Омарейл никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Ей было так спокойно, так хорошо, так уютно, будто она погрузилась в мягкое облако. Тепло и внутри и снаружи, словно в ванне с пеной, способной проникать в самое сознание. Только вот мыльные пузырьки лопаются, не оставляя ничего, а сильные руки Норта поддерживали, уверенно сжимали, и хотелось раствориться в этом ощущении. Шли минуты, а они не размыкали объятий. Его дыхание и стук сердца убаюкивали. Омарейл не заметила, как начала погружаться в сон. Сквозь полудрему Омарейл услышала голос Фраи: – Устала твоя девочка. Согласное «мм» Норта отдалось мягкими вибрациями. Он сжал ее еще крепче, уткнулся носом в волосы. Принцесса ловила за хвост свои ощущения от всего их путешествия во времени: они с Дарритом как будто нырнули под воду. Там, на поверхности, раздавалось множество звуков, ощущалась сотня запахов, происходили события, все бурлило. Под водой же звуки пропали – осталось только приятное покачивание на волнах, обволакивающее тепло и тишина. Омарейл понимала, что этой уютной жизни в Астраре двадцатисемилетней давности скоро придет конец: они вынырнут, вернутся в свое время в самый разгар праздника в честь свадьбы Севастьяны, и все задвигается, закипит. Будет оглушающе громко и напряженно. А пока…