— Да, я встречусь с Салимбени, — понимая ход его мыслей, сказал Тано. — Но Салимбени чертовски хитер. Боюсь, он почувствует во мне перемену. Но если мне удастся подцепить его на крючок, прошу вас: отпустите меня. Ведь я выполню то, что обещал. Купите нам с Марией два билета на самолет, и я клянусь — вы никогда больше обо мне не услышите. Сделайте это хотя бы ради Марии. — Но разве ты не понимаешь, — возразил Ликата, — что ты для Марии — смертельная угроза. Как только мы перестанем охранять вас, они с вами разделаются. Вам от них не уйти. — Мы уедем далеко, там нас никто не достанет. У меня есть крохотный островок в океане у берегов Сенегала. Вдали от судоходных линий. Мы будем жить там вдали от всех. Обещай, что вы нас отпустите. — Я не могу ничего тебе обещать, — покачал головой Давиде. — Пока не поздно, может отступишь? — Куда? — с горькой улыбкой ответил Тано. — Отступать уже некуда, позади ничего нет. — В таком случае идем вперед! — сказал Давиде. — Вместе. По одной дороге. — Хорошо. Но только до тех пор, пока я не найду ту, что мне больше по сердцу, — отозвался Тано. И помолчав добавил: — Мне нет никакого дела до вас всех — ни до вашего спецподразделения, ни до Амидеи, ни до тебя… Я лишь хочу свести баланс, восстановить равновесие… — Ну а что потом? — спросил Ликата. — Потом — каждый сам по себе! — ответил Тано. — Сам по себе… — беззвучно повторил Давиде. Покопавшись пару часов в фондах специального хранения Исторического архива, Сильвия сделала важное для себя открытие и теперь, вернувшись в Милан, пришла доложить о нем своему шефу. Вскоре после того, как в архив поступила работать Ирене Эспиноза — дочь того самого Эспинозы и начала заниматься «спецхраном», в дар архиву поступило большое количество документов — «фонд» некоего покойного синьора Фалаччи. По завещанию дарителя условием хранения «фонда» было не вскрывать переданные документы до 2020 года. «Фонд Фалаччи» приняла на хранение и зарегистрировала Ирене Эспиноза. И самое интересное, что никакого покойного синьора Фалаччи не существовало в природе. — Так вы подозреваете, что это и есть знаменитый «архив Эспинозы»? — спросил генеральный прокурор. — Не подозреваю, а совершенно в этом уверена, — твердо сказала Сильвия. — Но как?.. Хранить такие документы в Историческом архиве?.. — Это самое надежное место. Кто же станет их искать в государственном учреждении? — И что же вы предполагаете предпринять? — спросил прокурор. — Немедленно вернуться в Бергамо, конфисковать этот «фонд» и арестовать Ирене Эспинозу, — решительно ответила Сильвия. Но только Сильвия успела вернуться в свой кабинет, как было получено сообщение о гибели дочери Эспинозы. Заехавший к Сильвии Давиде столкнулся с ней во дворе прокуратуры. — Скорее, Давиде! Едем! — крикнула Сильвия, открывая дверцу полицейской машины. — Куда? Что опять стряслось? — спросил Ликата. — Убили дочь Эспинозы! — выдохнула Сильвия. У сбитого ограждения на узкой горной дороге толпилась небольшая кучка людей, в стороне стояло несколько полицейских машин, «скорая помощь» и красная пожарная машина. У подведенного к самому обрыву подъемного крана суетилось несколько человек в ярко желтых жилетах и касках. Они осторожно, не спеша поднимали со дна пропасти, зияющей внизу под дорогой, какой-то длинный белый сверток. Вверх медленно плыли на канатах носилки с крепко привязанным к ним перепеленатым, как мумия в простыню, обгоревшим телом Ирене. Это все, что осталось от той общительной, красивой девушки, которая только этим утром знакомила Сильвию с хранилищами архива. Заморосивший холодный дождь делал это зрелище еще печальнее. — Поедем, Давиде, — сказала Сильвия. — Тут нам нечего больше делать. Надо сообщить ее отцу. — Благодарю за то, что вы лично пришли ко мне с этим известием, — проговорил Антонио Эспиноза, обращаясь к Сильвии. — Вы самый гуманный человек из всех, кого я только знаю. — Эспиноза сидел в глубоком кресле, сохраняя внешнее спокойствие. Только голос его звучал надтреснуто, и речь замедлилась. Однако он был по-прежнему велеречив и надменен. — Я всегда любил окружать себя красивыми, редкими вещами, — продолжал он и обвел рукой гостиную — коллекцию фарфора в стеклянных горках, книги в шкафах, картины, двуликую, как Янус, куклу на маленьком столике. — Вот посмотрите на эту географическую карту на стене: на ней указан год — 1497-й; может быть, рисовавший ее наивный картограф плавал на кораблях Колумба, открывал Америку… Он изобразил противоположности в природе — то, что существует вечно и создает равновесие: приливы и отливы, восход и заход солнца, новолуние и полнолуние, штормы и безветрие… В природе все имеет два полюса… Жизнь и Смерть, Добро и Зло… Я ожидал, что мне придется расплачиваться за причиненное зло, что может случиться нечто подобное. Все эти годы я жил с ужасом в сердце, но старался этого не показывать другим. Вы думаете легко жить, тая в себе ужас? Я надеялся искупить содеянное. Если бы Ирене удалось уехать за границу, она опубликовала бы, когда я окончательно сошел бы со сцены, собранные мною материалы, и все бы в Италии содрогнулись, узнав в какой мерзкой клоаке они живут, в каком дерьме сидят… И мы сами этому способствовали, мы тоже несем за это свою долю ответственности… А теперь, извините меня — я хотел бы остаться один. Я устал… Сильвия и Давиде слушали старика, не перебивая, хотя эта неуместная болтовня их раздражала, так же как и лезшая в глаза большая двуликая кукла в роскошном платье. Теперь, когда он, наконец, кончил, Ликата резко спросил: — Мы разыскиваем некоего Сантино Рокки. Он обвиняется в похищении сестры Тано Каридди — Марии. Может быть, вам известно, где он скрывается? — Ну почему вы не хотите оставить меня в покое? — плаксивым тоном произнес Эспиноза. — Откуда мне знать? Имейте ко мне сострадание хотя бы в такой момент! — Мне жаль вашу погибшую дочь, а не вас. Вы здесь жестикулируете, рассуждаете, а ее уже нет в живых. Нет, Эспиноза, вы не вызываете у меня абсолютно никакого сострадания, — жестко сказал Давиде прежде чем уйти. Четыре женщины От Эспинозы Сильвия и Давиде поехали в больницу к Марии. Мария продолжала находиться в полубессознательном состоянии. Приходя в себя начинала всхлипывать, шептать, что она не хочет больше жить, или принималась звать Тано. Сильвия присела на край постели и стала успокаивать ее, гладить ее лицо и волосы. Ликата же вновь принялся расспрашивать Марию о случившемся. — Ну, опиши подробнее, какие они были! — настаивал он. — Что было видно в окно, какие звуки до тебя доносились? Мария в ответ лишь плакала и стонала. Сквозь всхлипывания она повторила, что насильники были большие, грязные, страшные, у одного из них были золотые зубы, а за окном было темно. Наконец вспомнила, что все время слышала шум поезда. — Да хватит тебе, Давиде! — потеряв терпение, воскликнула Сильвия. — Ты с ума сошел! Перестань ее мучить! — и чуть ли не силой оттащила его от постели Марии. Давиде проводил Сильвию домой и зашел к ней. Оба они изрядно устали за день. Однако Сильвия тотчас бросилась к телефону и начала звонить по делам. Она категорически потребовала от коллег из полицейского управления, чтобы розыск насильников не откладывали до завтрашнего утра, а начали немедленно. Приметы одного из них — золотые зубы. Искать надо в районе железнодорожных станций, в домах вдоль путей… — И активизируйте поиски Сантино Рокки, мы ведь дали вам фоторобот, — кричала она в трубку. — Жду ваших сообщений. Давиде на кухне разогрел кофе и принес чашечку Сильвии. Не вставая из-за письменного стола она, наконец, улыбнувшись, выпила и поблагодарила его. Потом пересела на маленький диван и показала Ликате на место рядом с собой. — Садись, Давиде, расскажи о себе. Ты то исчезаешь, то появляешься. Чем ты сейчас занимаешься? Давиде, улыбнувшись, ответил: — Мы ведь условились, судья, что вы не будете меня допрашивать. Сильвия не отставала: — Но ты можешь хотя бы сказать в общих словах, что вы там делаете в вашем спецподразделении? — Да, наверно, то же самое, что и ты, — ответил Давиде, — только чуточку менее элегантно, чуть погрубее — вот так, как я, например, допрашивал Марию. — Извини, Давиде, за мою резкость в больнице, — проговорила Сильвия. — Да нет, ты была совершенно права. Сильвия встала и подошла к Давиде. — В прошлый раз ты сказал, что хотел рассказать что-то важное… Собирался даже написать, — проговорила Сильвия. — Да, действительно… Но, наверно, не стоит… Ничего существенного… — неуверенно отозвался Давиде. — Ты что, собираешься уходить? — Да, мне пора, нужно идти, — не глядя на Сильвию ответил Ликата. Но сам оставался стоять посреди комнаты. Сильвия приблизилась к нему вплотную, и он поцеловал ее на прощанье в щеку. Потом поцеловал еще раз в губы. Сильвия обхватила руками его за шею. Так, обнявшись, сбрасывая с себя на ходу одежду, они начали медленно двигаться к спальне. Давиде осыпал поцелуями лицо, шею, плечи Сильвии. Сняв с себя все, они упали на постель. Нежные ласки становились все горячее, страстнее. Казалось, вся накопившаяся в них нежность и страсть вырвались, наконец, наружу. — Неужели мы еще можем быть счастливы? Ни о чем не думать? — прошептала Сильвия. — Сейчас я думаю только о тебе, — отозвался Давиде. Они сжимали в объятиях друг друга все крепче, все исступленнее. Это было не юное, нетерпеливое желание, а зрелая выстраданная страсть глубоко любящих людей. Они откинулись на подушки, только когда почувствовали полное изнеможение. Давиде лежал, не снимая руки с груди Сильвии. Она вновь прижалась к нему всем телом и проговорила со счастливой улыбкой: — Я и не предполагала, что мы все еще способны на такое… О всем, что происходило в миланских тюрьмах, да и в прокуратуре становилось довольно скоро известно Бренно через его людей — они у него были повсюду. Одной из полученных новостей Бренно решил как можно скорее поделиться с преданным ему Сантино. Для конспирации они назначили встречу в условленном месте в машинах. Бренно с Марко в своем черном автомобиле ждали Сантино целых полчаса, и Бренно уже начал терять терпение. Наконец Сантино приехал и сказал, что он запоздал потому, что укладывал девчонку, а она никак не желала засыпать. — Какая прекрасная нянька! — ухмыльнулся Бренно. — Ты бы укачал ее, спел бы колыбельную. — У меня свой способ. Я укачиваю вот этим, — зло сказал Сантино, показывая на пистолет под курткой. — После этой колыбельной никто не проснется. — Что, ты и девчонку пришил?.. — испуганно спросил Бренно.