— Как вам удалось склонить его к сотрудничеству? Что вы ему обещали? — задала вопрос Сильвия. — Немного снизить срок наказания, — отвечал генерал. — Я хочу поговорить с ним, — заявила Сильвия. — Вы должны понять, судья, — начал генерал, — ситуация весьма деликатная… можно все испортить… — Не бойтесь, не съем я вашего Тано, — резко ответила Сильвия и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж, где в одной из комнат Тано ожидал, когда его отвезут на виллу. — Я пойду с тобой, — предложил, поднимаясь, Ликата. — Нет, я пойду одна. Прошу никого со мной не ходить, — тоном, не терпящим возражения отвечала Сильвия. Тано уже начинал нервничать. Он очень утомился и вызывал по внутренней связи Феде или Браччо, торопя их отвезти его к Марии. — Я хочу скорее вернуться домой! Слышите? — кричал он. Увидев на пороге Сильвию, Тано устало и отстраненно проговорил: — Я знал, что мы еще встретимся… — А я надеялась никогда в жизни тебя больше не увидеть, — сказала Сильвия. — Я вам очень благодарен за все, что вы сделали для Марии, — произнес Тано. — Избавь меня, пожалуйста, от своей благодарности. Ты тут не при чем. Я делала это лишь ради нее самой. — Что вы от меня хотите? — спросил Тано. — Арестовать меня? Доставить в суд? Пожалуйста, сделайте милость. — И он протянул руки как бы для того, чтобы на него надели наручники. — Ну, не тяните, говорите скорее. За их разговором из соседней комнаты следил по монитору Ликата, готовый каждую минуту вмешаться. — Ты мне не нужен, — сказала Сильвия, — меня заботит только Мария. Она и так уже дважды за тебя поплатилась. Во всем, что с ней произошло, виноват ты — ведь хотели нанести удар по тебе. Постепенно Мария начала входить в нормальную жизнь. Но только она нашла достойную работу, завела друзей, начала обретать покой, как опять появился ты. Ты — главная для нее опасность. Ты как ядовитое растение — все, к чему ты прикасаешься, гибнет… — Да, вы правы, судья, — спокойно проговорил Тано. — Но на этот раз я не палач, а жертва. «Ты прав, Давиде» В тот день Сильвия осталась ночевать у Давиде в гостинице. Но прежде, чем лечь спать, между Сильвией и Давиде произошел долгий и мучительный разговор. Сильвия стояла у окна и смотрела на улицу, отвернувшись от Давиде. Наконец она задумчиво проговорила, словно разговаривая сама с собой: — Как бы мне хотелось тут немножко задержаться… Пожить в гостинице, рано вставать, завтракать вон на той веранде внизу, потом гулять по улицам, затерявшись в толпе других гуляющих… Ни о чем не думать… Давиде спросил: — Что с тобой? Почему ты не хочешь даже смотреть на меня? Сердишься из-за этой истории с Тано? Сильвия обернулась и заговорила, все больше горячась: — Знаешь, ты такой же, как Тано, как те, против кого ты, как говоришь, борешься. Когда тебе связывает руки закон, мешают какие-то ограничения, правила, ты отбрасываешь их, предпочитаешь о них забыть! — А тебе известны другие способы остановить таких людей, как Салимбени? — тоже начиная горячиться, спросил Ликата. — Нет, других способов я не знаю. Но если для того, чтобы спасти Марию, освободить из тюрьмы Нину, надо платить ценой жизни ребенка, то лучше отступить, отказаться от борьбы. — Сдаться? — спросил Давиде. — Да. Потому что если мы действуем теми же методами, что и они, то, значит, они одержали победу. Разве ты не видишь, что превращаешься в одного из них? — Да ты понимаешь, кому ты это говоришь? Понимаешь, кто перед тобой? — взорвался Ликата. — Ты хочешь, чтобы я вышел из игры, отказался от борьбы!.. У меня сидит в голове их пуля, мой сын живет за шесть тысяч километров, чтобы из-за меня его не убили. Я двадцать лет прятался, как крыса в канализационном люке, спасаясь от их мести. А ты мне предлагаешь отступиться! Я чувствую, как с каждым днем слабеют вот эти руки, которыми я хочу свернуть шею спруту, задушить зло, очистить жизнь от скверны… Я не могу ждать, не могу отступить. И не боюсь в этой беспощадной борьбе запачкать свои руки… Задыхаясь от волнения, Давиде умолк. — Нет, так больше жить невозможно, — бессильно произнесла Сильвия. — Я не могу больше. Неужели у нас нет, как у всех остальных людей, права остановиться?.. Давиде подошел к Сильвии и крепко обнял ее. — Жизнь идет не по прямой, — сказал он. — То подъем, то спад… Но у каждого своя судьба — мне суждено идти только вперед… — А ты какой хотел бы для себя жизни? — спросила Сильвия. — Я? — И в ответ Давиде, нежно целуя Сильвию, повторил ее слова: — Я хотел бы вставать рано утром, завтракать на веранде и идти гулять, ни о чем не думая, кроме как о тебе… или еще лучше — вместе с тобой… Они легли в постель, не разжимая объятий. Усталость и пережитые волнения трудного дня не помешали им быть в ту ночь счастливыми, как всегда, когда они бывали вместе. На рассвете Сильвия проснулась и долго смотрела на спящего Давиде. Бесшумно встала, оделась и села к столу написать записку. Потом, также стараясь не шуметь, взяла свою дорожную сумку, сняла с вешалки пальто и вышла из номера. В брюках и тесно облегающем спортивном свитере у судьи Конти был совсем неофициальный вид, и она казалась много моложе. Она направилась прямо на вокзал и первым же поездом выехала в Милан. Погруженная в свои мысли, Сильвия невидящим взглядом смотрела в широкое окно вагона, даже не замечая ни пролетавших мимо покрытых лесом живописных горных склонов, ни словно сошедших с глянцевой открытки чистеньких деревушек. Так же рано, как Сильвия, в то утро на вилле, где он жил, проснулся и Тано. Его разбудили жалобные стоны и всхлипывания Марии. Он вошел в ее комнату и сел напротив постели. Мария плакала, резко вздрагивала и что-то бормотала. Видно, ее мучил кошмар. Сквозь всхлипывания Тано разбирал слова: «Пустите меня! Мерзавцы! Мне больно! Помогите! Тано, на помощь!». Нет сомнения, что в мучающем ее кошмарном сне Мария в который раз переживает боль и позор надругательства, которому она подверглась, отбивается от насильников. Тано не знал, как помочь сестре, как прояснить ее затуманенное сознание. Может, и вправду ей лучше умереть, как она все время повторяет, чем жить в кошмаре, который не отпускает ее ни днем, ни ночью? Кроме того, кто знает, какие еще испытания ждут Марию, если она останется с ним… А без него она жить не может и все равно погибнет… Да, судья Конти права: он загубил жизнь сестры, и все ее несчастия из-за него. Но теперь она заставляет его страдать еще больше, чем страдает сама, глядя, как она мучается. Эту муку не вынести ни Марии, ни ему. Пока он с Марией, он беззащитен перед врагами, они уже знают его ахиллесову пяту. А во всем другом он неуязвим, никто ему не страшен, ибо жизнью он уже не дорожит… У Тано самого туманилось сознание, он был как во сне. Лицо его перекосилось от глубокого страдания. Он так крепко задумался, что не будил Марию, хотя пробуждение, кто знает, может быть хоть ненадолго избавило бы ее от страшных видений. А, возможно, в помутившемся рассудке у него зрела и другая мысль… Мария бормотала: «Тано, дай мне яду! Хочу отравиться… Мне холодно…». Тано поднялся со стула, подошел к постели и долго смотрел на стонущую и корчащуюся сестру неподвижным взглядом. Потом, все с таким же застывшим лицом и пустыми глазами, приблизился к столу, вынул из ящика большой пистолет и вновь подошел к кровати… Проснувшись, Давиде не обнаружил рядом Сильвии, хотя час был еще ранний. У лампы на письменном столике он нашел оставленную ему записку. «Да, ты прав, Давиде, — писала Сильвия. — Отступать нельзя. Надо продолжать наше дело, идти вперед ради тех, кто будет жить после нас. Ради будущего. Я просто устала. Когда доведу до конца это следствие, подам в отставку. И буду ждать тебя. Так хочется жить такой же жизнью, как все остальные люди — без ненависти, без злобы, с тобой, мой любимый…» Ликата сунул записку в карман, быстро собрал вещи, вызвал машину и покинул гостиницу. По дороге, в машине, Давиде еще раз перечитал записку. «Мы будем с тобою вместе, и все у нас будет хорошо. Так же хорошо, как было сегодня ночью. Целую тебя. Сильвия», — кончалось письмо. Спрятав записку, Ликата сказал сидевшему за рулем Браччо: — Сначала заедем на минутку на виллу к Тано, а потом махнем домой — в Италию! Тано в его комнате, несмотря на ранний час, не было. Войдя в соседнюю комнату — к Марии, Ликата и Браччо увидели Тано у постели сестры. Большой подушкой он накрыл ее голову. В руке у него был пистолет. Он собирался выстрелить в сестру через подушку. — Стой! Не делай этого! Опомнись, Тано! — крикнул Давиде, кидаясь к нему. Тано с неожиданной злобой прошипел: — Не подходите! Еще один шаг — и пристрелю обоих. Не обращая внимания на устремленный на него пистолет, Давиде подошел вплотную к Тано и решительно потребовал: — Отдай оружие! — Ты что — смерти не боишься? Почему? — удивленно спросил Тано. — Оставь Марию жить! — Как я могу оставить вот так ее страдать всю жизнь? Послушайте сами, — проговорил Тано. Мария продолжала стонать. Сквозь жалобное всхлипывание она продолжала бормотать: — Тано, помоги! Останови их! — Вы слышите? — спросил Тано.