— Ну что ты за идиот! Все проще простого: банк финансирует строительство в этой дерьмовой африканской стране — не помню, как она там называется, — фирмы получают подряды, а мы там отмываем наши денежки да еще получаем навар в виде комиссионных. Чего тут не понять, дурачина. Затем представил сына гостю и, когда юноша и Салимбени обменялись рукопожатием, продолжал: — Мой сынок десять лет потерял на учебу в гимназии, а потом еще четыре — в университете. Это все желала его мамочка. А теперь, чтоб его немножко встряхнуть, чтобы он, наконец, проснулся, я привез его сюда, на Север… — Подмигнув Салимбени, «крестный отец» с ухмылкой добавил: — А вчера сводил его в бордель, пусть привыкает иметь дело с продажными девками… Салимбени угодливо улыбнулся и закивал: — Да, да, это не помешает! — Ну а теперь вот познакомил его с тобой. — И, не глядя на молча проглотившего оскорбление Салимбени, добавил: — Ну а теперь сматывайся поживее. Нам надо нанести один визит вежливости — через час у нас самолет. Уже на пороге Салимбени обернулся и сказал: — Да, я еще хотел спросить вас, знаете ли вы о том, что вернулся молодой Рибейра? — Знаю, знаю. Тебе то что? Тебя это не касается. — Да нет, я просто так сказал. Уж очень бы не хотелось, чтобы вновь у вас началась война, все эти кровавые разборки. Это может серьезно повредить нашим делам, привлечь ненужное внимание. «Крестный отец» что-то пробурчал в ответ и, встав, сделал знак сыну и натянул пиджак. Черный пес угрожающе зарычал, заставив Салимбени поскорее ретироваться. Перелет из Милана в Палермо занял не так уж много времени, и уже во второй половине дня большая черная машина «крестного отца» остановилась у подъезда палаццо Рибейры. Входная дверь была приоткрыта, в огромном старинном доме, казалось, не было ни души. «Крестный отец» начал медленно подниматься по мраморной лестнице на второй этаж, где находились жилые покои. На площадке он приостановился и зычно крикнул: — Эй, Ренцино! Никакого ответа. Тогда он вновь так же громко позвал: — Ренцино! Распахнув массивную дверь в гостиную, «крестный отец» увидел спокойно поджидавшего его посреди комнаты Лоренцо Рибейру. — Я всегда зову по имени тех, на кого хочу нагнать страх. Ну что, струхнул? — спросил «крестный отец». — Нет, я тебя не боюсь, — бесстрастно отвечал молодой Рибейра. — И плохо делаешь. — Я вернулся сюда только для того, чтобы похоронить отца, и не желаю иметь с тобой никакого дела, — проговорил Лоренцо. — Я унаследовал много, очень много денег и вложу их в дело. Но не здесь, а как можно дальше отсюда. Тут больше моей ноги не будет. — Не верю ни единому твоему слову. Что за дела у тебя были с Беллини? — Спроси у него. — К сожалению, он не хотел рассказать и теперь мертв. — А, так значит, по твоему приказу прикончили этого беднягу. — Ничего себе бедняга! За что это ты отвалил ему четыреста кусков? — Послушай хорошенько, что я тебе скажу, — начал Лоренцо, отходя подальше от «крестного отца», словно тот внушал ему физическое отвращение. И продолжал, постепенно все больше и больше горячась: — Я ненавижу эту вашу Сицилию, которую вы все, и ты, и мой покойный отец так любите. Я даже с отцом последнее время не мог о ней говорить. Вы восхищаетесь ароматом апельсинов и лимонов, теплым ветерком с моря, вечно голубым небом… Это все не для меня, не хочу никогда больше это видеть. Здесь все пропахло кровью. Я уеду, и ты больше обо мне никогда не услышишь. Но не пытайся меня найти, не пробуй вредить мне. Отец оставил мне кое-какие документы, касающиеся тебя. Например, об убийстве одного журналиста или о смерти семнадцатилетнего юноши… Они хранятся у меня в сейфе, до которого тебе со всеми твоими автоматами и пистолетами никогда не добраться. Я не собираюсь тебя трогать, но ты должен забыть о моем существовании. — Не верю. Яблочко от яблони недалеко падает. У тебя в жилах течет кровь семьи Рибейры, кровушка она всегда скажется, — пробурчал «крестный отец». И добавил, уже с порога: — Я тут купил себе ферму возле Милана, так что буду там к тебе время от времени наведываться. И если замыслишь что-нибудь против меня, знай, что тебя ждет крюк, на который вешают разделанные туши. С этими словами, грузно ступая и что-то неразборчиво бормоча себе под нос, «крестный отец» покинул гостиную. А в Милане в это время в Полицейском управлении продолжался, уж который час кряду, допрос сожительницы убитого фотографа Беллини. Две женщины — помощник прокурора Сильвия Конти и молодой адвокат Мартина Феррари напрасно бились с третьей — задержанной на месте убийства Ниной. Та не шла ни на какой контакт, отвергала любую попытку дружеского, человеческого к ней подхода. Как заводная, она твердила, что застрелила фотографа сама. А когда ее припирали к стене вопросами, она начинала истерически кричать: — Чего вам еще от меня надо? Ведь я созналась, что убила его! Не нужна мне ничья помощь. Оставьте все вы меня в покое! В качестве свидетеля вновь был вызван Ликата, и таким образом Сильвия получила возможность вновь с ним повидаться. Оставшись наедине, Сильвия и Давиде вновь попрощались, но и на этот раз столь же немногословно и сдержанно. Давиде сказал, что он уезжает, но не в Америку, как решил раньше, а в Африку. — В Африку? — переспросила не веря своим ушам Сильвия. — В какое-то определенное место? Зачем? — Вот этого я сказать тебе не могу, — улыбнулся Давиде. — Опять ввязался в какое-нибудь опасное дело? Обещай мне, что будешь осторожен. Я хочу, чтоб ты вернулся живым и невредимым, — проговорила Сильвия, крепко целуя на прощание Давиде. В Сенегале Самолет итальянской компании «Алиталия», совершавший рейс Милан — Дакар, плавно приземлился в этом огромном современном аэропорту, связывающем десятками международных линий Африку с Европой и Америкой. Сняв номер в скромной гостинице, Ликата первым делом взял напрокат машину и, узнав где в Дакаре католическая миссия, направился прямым ходом туда. Миссия находилась на окраине города. После центра столицы Сенегала, застроенного современными домами, с высотными зданиями международных банков, офисов, фирм и отелей, и окружающего деловой район Дакара лабиринта улочек старого города, тихая окраина с поросшими выжженной травой пустырями, казалась далекой африканской деревней. У порогов глинобитных лачуг сидели старики, громко судачили женщины, прямо на улице стиравшие белье или приготавливающие нехитрую еду, гонялись стайки полуголых голодных ребятишек, откуда-то издалека доносился перестук тамтамов. Нищие на обочине дороги просили милостыню, увечные демонстрировали обрубки ног, культи, незрячие глаза. Окружившие толпой вышедшего из машины Давиде дети, клянча монетку, довели его до ворот миссии. Благообразный старый негр в белой нежной рубахе, встретивший Ликату, понимал по-английски. На вопрос Давиде, где найти итальянского монаха-миссионера брата Маттео, старик отрицательно замотал головой. — Сейчас брата Маттео здесь нет. Он далеко. Работает в лагере для беженцев. Подождите, пожалуйста, минутку. И исчезнув в низком здании миссии, почти мгновенно возвратился с большой географической картой Сенегала. — Вот смотрите. — И старик-негр ткнул в карту пальцем. — Лагерь находится на севере страны, неподалеку от Даганы. Брат Маттео там. Много работы… На следующее утро, сменив легковую машину на мощный лендровер, Ликата отправился в путь по довольно приличной автостраде, ведущей из Дакара на север, к границе с Мавританией, проходящей по реке Сенегал. Дорога шла по низменной равнине, по обе стороны раскинулись необозримые плантации арахиса. Жаркое африканское солнце и ветры с Атлантики выжгли и низко прибили небогатую растительность саванны. Кое-где трава была позеленее и там паслись стада коров или небольшие овечьи отары. На шоссе было пустынно — лишь изредка навстречу попадался какой-нибудь старенький грузовичок, груженный овощами для города. Дорога шла прямо почти без ответвлений и сбиться с пути, по счастью, было невозможно. К концу дня Ликата достиг места, указанного на карте. О близости лагеря нетрудно было догадаться: на дороге, по ее обочинам все чаще встречались группки изможденных людей — закутанных в белое женщин, немыслимо худых стариков, плачущих детей. Издали доносился звон колокола, созывающего на вечернюю молитву. За оградой лагеря Давиде увидел монаха, в котором сразу угадал, хотя и не знал его, брата Маттео. — Вы брат Маттео? — подходя к монаху, спросил Ликата. — Да, это я, — ответил тот. Это был еще не старый широкоплечий мужчина с энергичным и суровым лицом, окаймленным седеющей бородкой. Его окружала группа негров, по-видимому, нашедших приют в лагере беженцев. — Скажите, вам знаком итальянец по имени Тано Каридди? — в упор спросил Ликата и показал монаху фотографию Тано. — Он может носить также фамилию Балестра. Сальваторе Балестра. — Я такого не знаю, да если бы и знал, не сказал, — жестко проговорил монах. — Этот человек виновен в тяжелых преступлениях. Его разыскивает Интерпол. — Тот, кто добровольно выбрал жить здесь, уже искупил все свои прегрешения. А кроме того, мне нет дела до людского правосудия. Тут, где столько горя, голод и нищета, его не существует. — Но, брат Маттео, вы не можете отрицать, что знаете этого человека. Несколько месяцев назад вы виделись с его сестрой в Италии. — Я уже все вам сказал. Предоставьте виновных правосудию Божьему. — Я проделал длинный путь, чтобы разыскать вас, — продолжал настаивать Ликата. — Вы не можете так просто от меня отмахнуться. У меня ордер на арест Каридди. — Разве закон имеет здесь какое-нибудь значение? — все также резко ответил монах. — Вот, поглядите на этих людей, — и он указал на бредущих на звуки колокола исхудалых негров. — Главное — накормить их, утешить. Эти беженцы проделали пешком тысячекилометровый путь по пустыне, дошло немногим более сотни, а пятьсот с лишним остались лежать в песках пустыни. Они потеряли близких, лишились крова. От голода и войн гибнут тысячами люди, а вы пристаете со своими дурацкими вопросами. Ищите этого человека, если вам надо, сами. К грубосколоченной деревянной звоннице с висящим на ней колоколом стекалась толпа беженцев на молитву перед трапезой — старики, женщины, окруженные выводками ребятишек. На их исхудалые лица и скелетообразные тела было просто страшно смотреть. Ликата понял, что он ничего не добьется от этого упрямого монаха, отвергающего человеческие законы и не верящего в силу правосудия. А, может, он просто сообщник Тано, им подкуплен или его боится? Бросив последний взгляд на молящихся беженцев, окруживших брата Маттео, Ликата повернулся и направился к своему лендроверу. Проделав столь же скучный обратный путь, Давиде ни с чем возвратился в Дакар. Хорошенько отоспавшись, на следующий день он отправился в Главное полицейское управление Сенегала. В отделе, занимающемся иностранными гражданами, его принял начальник отдела — пожилой толстый негр в белом костюме. Когда Ликата назвал себя, он широко заулыбался, показав белоснежные зубы, и неожиданно заговорил, хотя и с ужасающим акцентом, на довольно сносном итальянском языке. — Добро пожаловать в Дакар! Моя фамилия Бало. Когда-то я несколько лет проработал в консульском отделе нашего посольства в Риме, — начал толстяк. — Все итальянцы — мои друзья. Я очень люблю Италию! Когда итальянцы приезжают в Дакар, они всегда заходят сюда со мной побеседовать. Мы хорошо понимаем друг друга… — Значит, вы знакомы и с Балестрой? — неожиданно прервал его разглагольствования Ликата, вынимая из кармана фотографию Тано. — Сальваторе Балестра. Вы знаете этого человека?