Мужественно преодолевая эту тяжесть, она начали скрести по своей груди, но ничего не нащупывала. Неужели этот предмет вшили в неё? Обезумев от удушья и боли в жарком огне, она начала кататься и судорожно скрести себя по грудной клетке, пытаясь раздвинуть на себе кожу и вынуть эту мучительную вещь. Тут Ксения поняла, что находится не одна. Мгновенно открыв глаза, она увидела смутную фигуру, приближавшуюся к ней. Заметила, как от той отделилась рука, в которой, кажется, что-то блеснуло. «Нож. Сейчас он вспорет мне грудь и достанет эту штуку. Ну же, давай. Хуже уже не будет». Она почувствовала, как неизвестный слегка приподнял её сзади и облокотил на что-то. Может, даже самого себя. (Но легче ей не стало). И запихал ей в рот несколько твёрдых штуковин. «Так вот что! Он кормит меня ими, а потом она разбухают и давят на меня изнутри! Вот почему я не могла их сбросить! Он хочет, чтобы я задохнулась!» Ксюша начала брыкаться, плеваться и отталкивать его так яростно, как могла это сделать в нынешнем положении. Она стонала, не в силах кричать, и мотала головой, не давая ему впихнуть в себя никакую отраву. Никаких штуковин, иначе она задохнётся. И так нечем дышать. Если бы она была жива, то уже задохнулась бы. И этот огонь. Кажется, он сжёг уже всю её плоть и начал пробираться к костям. Она умерла, и из светлого рая была изгнана в огненный ад. Кто-то решил, что её душа была недостаточно светлой и достойной спокойных небес. Почему? За что? Ведь всё было так хорошо? Непонятно. Ничего не понятно. * * * Так продолжалось постоянно. Каждый раз, выныривая из забвения, она ощущала рядом его присутствие. Иногда в помещении были и другие люди: Ксюша не знала их, но пыталась поговорить – однако они предпочитали не отвечать, замыкаясь каждый в своём персональном мирке. Ну и ладно. Зато здесь не было никого из её родных. Ни мамы, ни дяди Ефима, ни Гоши. Значит, мама оставалась в раю, а муж и дядя, как она искренне об этом молилась и надеялась – не умерли. Но в этом настоящем во всех смыслах слова аду ей было так тяжело и одиноко, что она всё равно их звала. Не насовсем – лишь только затем, чтоб ненадолго увидеть – это бы дало ей поддержку. Человек (или чёрт? Почему-то её даже это развеселило) всё время находился рядом, и, несмотря на её сопротивление, несколько раз в сутки (есть ли здесь такое понятие?) кормил её субстанцией, которая потом вживлялась в её грудь. Кроме твёрдой, в ход почти всегда шла и жидкая, после которой огонь, лижущий её плоть, на миг становился сильнее. А потом Ксюшу окатывало холодным льдом, и она кашляла и тряслась так, что мучитель даже жалел её и закутывал в толстый слой ваты. И она чувствовала, как оттаивало её тело, в самом конце «разморозки» делаясь напрочь мокрым. А иногда он давал одну только жидкость. Медленно, аккуратно, поддерживая её сзади и поднося к её рту ложку за ложкой. Вот она была вкусной и очень ей нравилась. Ксюша не понимала её значения, но замечала, что после неё она вскоре проваливалась в глубокий сон. Может, приставленный к ней слуга дьявола и в этом позволял себе проявить сочувствие… До следующего раза, когда он будил её, чтобы снова накормить «удушителями». Он делал с ней ещё какие-то непонятные вещи, значения чему она практически не придавала. А ещё изредка он снова закутывал её в вату и куда-то поднимал – этого она тоже сильно не запоминала. Но всё-таки моменты, когда он снимал с неё всё, что на ней находилось (Ксюша так и не понимала, во что была одета, да и, собственно, ей это было не так уж важно), её охватывал панический ужас, и она кричала, каталась и сопротивлялась как могла. И неважно, что после пары холодных секунд он надевал на неё что-то взамен. Но стоит сказать, обратную метаморфозу она переносила куда спокойнее. Да, Ксения понимала, что это был ад. И то, что она чувствует все претерпевающие муки, тоже было обоснованно и логично. Но только в голове её всё равно неумолкающий колокольчиком бился один недоумевающий вопрос: если она умерла, то почему ещё испытывает боль? Разве после смерти такое возможно? Разве ей не должно быть уже всё безразлично? Ксюша определённо была уверена, что этот человек – мужчина. Иногда, в редкие моменты, она даже слышала его тихий голос, обращённый к ней – правда, не могла разобрать слов, как будто пресловутая вата оказывалась и у неё в ушах. А руки его были уверенными и сильными. В один момент она даже подумала (или понадеялась), что это мог оказаться Гоша. Но, увы – интуитивно она чувствовала, что это не так. Однажды она поняла, что ей становится лучше. Агональное состояние отступило – хотя жар, одышка и невероятная слабость всё ещё оставались. Давление на грудь тоже уменьшилось – может быть, она сумела-таки выкашлять то, что так мешало ей изнутри? Вполне возможно. Как раз перед тем, как накануне заснуть, она несколько минут провела, сгибаясь в удушье от сильнейшего, изнуряющего и продолжительного приступа кашля, закончившегося рвотой. Из тех, что мучили её в последнее время, этот был самый сильный. Ксюша медленно открыла глаза и увидела вверху вращающийся дощатый потолок. Она вздохнула и почувствовала, как глаза наполняются слезами. После нескольких суток в аду она впервые смогла рассмотреть хоть что-то в окружающей обстановке, даже несмотря на головокружение – хотя оно было куда меньшей помехой для этого по сравнению с остальным, в частности – вдавливающей тебя в пол многотонной громадиной. Но то, что она увидела, заставило её в обессиленном страхе закрыть отяжелевшие веки. Потолок до ужаса походил на тот, что был в месте её последнего заточения. В самом страшном и отвратительном месте, откуда перед смертью ей удалось ненадолго вырваться. Впрочем, для её личного ада в этом не было ничего удивительного. Перед смертью… Неожиданно ею овладело любопытство. А куда она, собственно, попала, и как это место выглядит полностью? При жизни Ксюша не сильно интересовалась вопросами, куда человек попадает после смерти, как и не особо верила в существование ада и рая, негласно обрисованных большей частью общества как предположения, позволяющие каким-то образом ликвидировать неизвестность перед тем, что ждёт «на той стороне». Но, если Ксюше и доводилось представлять эти места, то делала она это тоже просто, шаблонно и схематично – совсем не так подробно, как в известной «Божественной комедии» Данте: рай она видела как небесное и возвышенное место последнего упокоения. Величественное, светлое, дарующее блаженство и умиротворение, счастливое освобождение души от всех земных беспокойств и насущных терзаний, дарованное за достойный жизненный путь и множество испытаний на нем. Возможно, там есть великолепный сад и ангелы, а ещё там обитают души всех добрых умерших людей. Может, и у них там есть свои дома… и развлечения… и то, чего при жизни им так не хватало. Насчёт ада у неё были не такие однозначные мысли. Просто некое темное и душное место, освещаемое дьявольским огнём, голые земляные и скалистые стены которого постоянно содрогались от стонов и криков испытывающих муки грешников, наводнённое чертями и демонами – слугами самого сатаны, выступающих в роли палачей и мучителей. Правда, было ещё чистилище – место, где душе давали возможность искупить свои грехи, после чего он мог попасть в рай. Оно было похоже на ад: как и там, души, недобросовестно прожившие отведённое им время, подвергались личным, персональным испытаниям и мукам, но при условии, что они искренне усвоят совершенные ими ошибки и раскаются в них, могут попасть в рай. Вот только кому даётся подобный шанс – всем «недостойным» или только лучшим из них – Ксения не могла понять точно, но всё-таки склонялась к последнему варианту. Так может, она не в аду, а в чистилище? Тогда у неё есть шанс вернуться в светлое место. Она всё ещё помнила его – величественный купол, с которого падал ослепительный золотой свет… Удивительно: здесь у неё сохранились осязание и все чувства и ощущения. Например, вот сейчас она понимала, что лежит на мягкой и тёплой поверхности, может шевелить плечами, руками, ногами, и даже дышать. Как странно. Сильнейшая заинтересованность окончательно вытеснила страх того, что она может увидеть вокруг, и Ксюша открыла глаза. Заметив перед собой всё тот же потолок, она опустила взгляд и заметила, что лежит, похоже, на кровати. Ноги её были укрыты белым толстым одеялом, а выше она была облачена в непонятное чёрное одеяние. Она посмотрела влево, на свою руку: широкий чёрный рукав заканчивалась примерно на нижней трети плеча, а дальше тянулась лишь её обнаженная бледная кожа. Только запястье обхватывал браслет с неровными краями. Украшение было насыщенного тёмно-красного цвета, похожего на запекшуюся кровь. В её голове лениво и медленно, словно кто-то мешал в кипящей воде тюк с грязным бельём, заворочались последние воспоминания. Она ощутила приступ тошноты и жара. Нет – это не браслет. Это – след от верёвок маньяка. Приглядевшись, она увидела на предплечье следы многочисленных царапин, а также уже побледневших, но бывших когда-то багровыми кровоподтеков. Кроме этого, тут и там на коже встречались размывчатые пятна лилово-жёлтых синяков. Эти простые действия отняли у неё так много сил, что Ксюша, испустив тихий стон, опустила голову обратно, одновременно с этим мельком зафиксировав, что там находится подушка. Очередной приступ кашля заставил её повернуться на бок и скрутиться в позу зародыша. Казалось, все альвеолы и бронхи мгновенно заполнились вязкой, тягучей жидкостью, грозя ей неминуемым удушьем от нехватки воздуха. Вдыхая ртом столько воздуха, сколько могла в коротком перерыве облегчения, она извивалась, стараясь найти себе такое положение, при котором дышать бы стало легче, а усилившаяся боль в груди сошла на нет. Наконец, всё ещё тяжело дыша, Ксюша откинулась обратно на спину. Жар был такой, что, по ощущениям, она должна была излучать волны тепла, который сразу бы почувствовал любой приблизившийся к ней хоть на два метра. Впереди себя она увидела низкую округлую спинку дивана с вельветовой, как она предположила, тёмно-коричневой обивкой с узорами в виде причудливых, разных размеров кругов кофейного цвета с чёрными точками и небольшими прямоугольниками посередине. Сразу за диваном была стена, представляющая собой облицовку в стиле блок-хаус из темного дерева. На ней висели настенные часы в тонкой медной оправе с римскими цифрами на циферблате, на стекле которых играли блики от отражающегося в нем света, падающего откуда-то сзади Ксюши. Да и во всем помещении было светло – она только сейчас запоздало этому удивилась. Странный ад. И откуда в нем вообще мог взяться свет? Она посмотрела направо и увидела рядом с разложенным диваном дубовый двухстворчатый шкаф для одежды (прямо над длинными створками располагались ещё две меньшей длины, за которыми, как правило, находились полки для белья), за которым зиял пустотой дверной проём, обрамлённый досками того же цвета, что и потолок. А вдоль правой стены – всей её части, что попадала в поле зрения Ксюши, тянулся стеллаж с множеством полок, сплошь забитыми книгами. Удивлённая, она попыталась разглядеть их названия на корешках, но не смогла, а кроме того, недомогание снова дало о себе знать – она вновь прилегла на подушку, закрыла глаза, и, не сдержавшись, чихнула, прикрыв нос рукой. Теперь она соображала достаточно чётко для того, чтоб, интерпретировав всю полученную информацию происходящего с ней и вокруг, понять: она не умерла. Каким-то невероятным образом ей удалось выжить после утопления в реке и оказаться здесь, в неизвестном доме, у неизвестных людей. Должно быть, ей повезло: она утонула, но не умерла до конца, а лишь потеряла сознание. Или впала в кому, летаргию. Может, даже клиническую смерть, а благодаря холодной воде работа её мозга сохранилась. А здешние хозяева (или хозяин) и были теми, кто нашёл её, смог вывести из коматоза и принялся выхаживать дальше… Да, только так могло объясняться то, что она была ещё жива. Продолжая размышлять об этом, Ксюша сама не заметила, как плавно уплыла в сон. Проснулась она от ощущения, что кто-то смотрел на неё. Опасливо приоткрыв глаза, Ксения заметила, что рядом на постели, повернувшись лицом к ней, сидит неизвестный мужчина. Она подумала, что, скорей всего, он и был тем самым жителем этого дома, нашедшим и спасшим её – либо его помощником, что, впрочем, не умаляло ему определённо значимую роль в исходе её судьбы. Склонившись над чем-то, стоявшим перед ним, он методично и сосредоточенно возился с невидимыми Ксюше предметами, но по звуку напоминающими ей шуршание целлофановых упаковок, картон и звяканье металлической ложки о фарфоровую тарелку. На вид мужчине было лет сорок с небольшим. Тёмно-русые волосы и такого же цвета брови, широкий лоб с начавшими уже на нем появляться морщинами, впалые, тронутые щетиной щёки и подбородок. Опущенные вниз глаза сейчас наполовину скрывали длинные ресницы, но Ксюша приблизительно видела, что они были светлыми – голубыми или зелёными. Сам он был плотного телосложения, и одет в тёмно-синюю футболку и мешковатые серые домашние штаны. В целом, в его внешности не было ничего особенного и примечательного – самый обычный мужчина средних лет. Единственное, что бросилось Ксюше в глаза – большие тёмные круги у него под глазами, как будто их обладатель не спал как следует вот уже несколько суток. И в целом, вид у него был совершенно уставший – такой, она помнила, иногда бывал у старших коллег-учительниц во времена её работы в школе – в частности, она подумала про Антонину Михайловну, строгую преподавательницу физики, бравшей помимо основной работы и обязанностей завуча ведение курсов довузовской подготовки и допоздна бегавшей причастным ученикам. Оторвавшись от своих дел, мужчина выпрямился, поднял взгляд и заметил, что она на него смотрит. Ксюша скорее услышала, чем увидела, как он, то ли облегченно, то ли раздражённо вздохнул, и склонил голову, внимательно смотря на неё, пытаясь увидеть некие, только ему одному сейчас понятные симптомы. Затем он протянул вперёд свою руку и мягко коснулся тыльной стороной пальцев Ксюшиного лба. Затем повернул запястье и притронулся к нему уже ладонью. После этого он зачем-то переместил её на левую щеку, и, задержав там это прикосновение не более чем на пару секунд, убрал руку. Ксюша смотрела на него с искренним любопытством, но так и не решалась ничего сказать, хотя у неё было множество вопросов. Один раз она даже шевельнула губами, но едва их почувствовала. После второй неудачной попытки сорвать с них хоть слово она провела по ним языком и поняла, что они высохли напрочь. – Вот этого пока не надо, – мягко, совсем не осуждающе, с ноткой обеспокоенности в голосе проговорил мужчина. Голос у него оказался вполне приятным тенором. Он наклонился и укрыл её одеялом до пояса, а затем усадил её, сам расположившись сзади так, что она опиралась на его грудь. Ксюша услышала неподалёку шевеление, а затем у её рта оказалась маленькая плошка. Проглотив содержимое, она быстро ощупала его во рту языком и поняла, что эти небольшие предметы – три круглых, два из которых были плоскими, один выпуклый; а четвёртый – круглый и продольный, с ребрением посередине – очевидно, были неведомыми таблетками. – Ты что, в этот раз решила их разжевать, что ли? – ласково, словно ругая маленького ребёнка, решившего попробовать на вкус мамин кошелёк, произнёс здешний хозяин, и, осторожно обхватив крепче её левое плечо, приблизил к губам стеклянный стакан. – Ну зачем? Вот, просто запей и забудь. Он наклонил питьевую ёмкость. Ксюша послушно прильнула к нему и проглотила всю находившуюся в нем приторно сладкую жидкость. На вкус она напоминала шипучую, растворимую в воде таблетку от кашля или витамин. Судя по концентрации сахара, газовых пузырьков и кислоты, только одной штукой драже здесь явно не обошлось. – Молодец, – похвалил её мужчина, отставил почти пустой стакан, судя по звуку рядом, на принесённый поднос, затем взял оттуда что-то звякнувшее, и перед Ксюшей оказалась тарелка, испускающая восхитительный аромат мясного бульона. Он принялся кормить её с ложечки, каждый раз следя за тем, чтобы Ксюша всё проглотила. Жидкость была такой вкусной и ароматной, что Ксения даже не могла вспомнить, вызывала ли у неё когда-нибудь в обычной жизни какая еда такие сильные положительные эмоции. Ей казалось, она никогда не ела ничего лучше. Помимо самого бульона, там встречались небольшие, размягченные кусочки куриного мяса и белого хлеба. Один раз она дернулась, пытаясь быстрее заглотнуть разом всё содержимое ложки, и оно выплеснулось из той. – Тише, тише, – успокаивал её спаситель, аккуратно вытирая ей подбородок салфеткой. – Не торопись. Ты обязательно успеешь всё съесть. Покормив Ксюшу, он не спеша уложил её обратно на подушку и укрыл одеялом до подбородка, а сам, забрав поднос, пошёл с ним в другое помещение. Она тяжело вздохнула. Её огорчил его уход. Когда он был здесь, рядом с ней, ей было хорошо и спокойно. Этот мужчина был с ней добрым и ласковым, похоже, проявлял к ней искреннее сочувствие, а главное – он спас её и проявлял заботу: кормил и лечил от последствий перенесённого переохлаждения. Что у неё: сильнейшая простуда? Грипп? Пневмония? Судя по часам на стене, прошло двадцать минут, когда она почувствовала, что сильно вспотела. Однако дышать ей тут же стало легче – словно вся мокрота в лёгких превратилась в пол и вышла из неё. Ксюша перевела взгляд на дверной проём. Хотя шума воды больше не было, оттуда всё ещё доносилось позвякивание. Ох… Как долго. Испустив хриплый выдох, она замычала и застонала, пытаясь привлечь его внимание. Сейчас ей сильно, до невыносимости, хотелось, чтоб он пришёл к ней и не оставлял. Поддержка и забота – вот в чем она сейчас отчаянно нуждалась после всего перенесённого ею ужаса. Они были нужны ей, как глоток воздуха, как сила, способная вернуть её к жизни. Ей было так больно и страшно, что она мечтала хоть о ком, кто был бы рядом. Кому было бы не всё равно. Только когда хозяин дома вернулся и сел рядом с ней на разложенный диван, Ксюша, повернувшись в его сторону и, схватив его за руку – тот, как ей показалось, явно растерялся от этого – спокойно заснула. Глава 24