Она заметила, что его голос начал меняться, становиться отстранённым и ускользающим, уподобляясь странному взгляду, который Ксения теперь чувствовала на своём лице. Его шумное дыхание обжигало ей лоб. А потом всё случилось опять. Быстро и резко. На этот раз он делал это ещё сильнее и порывистей. И во время особо сильного толчка она, лёжа на животе, дернулась так, что прокусила себе до крови нижнюю губу. Чувствуя во рту солоноватый привкус металла от обжигающих свежую рану слёз, смешавшихся с кровью, Ксюша, сжимаясь от страха, что маньяк заметит её отчаяние, зажмурила глаза и мысленно считала каждое его движение, подбадривая себя, что с очередным проникновением освобождение становится всё ближе, и облизывая губу, чтобы кровь с неё не капала на простынь. Конечно, та потом всё равно распухла так, что скрыть от Артёма уже не представилось возможным. Он, ничего не говоря, усадил Ксюшу перед собой, и аккуратно стал наносить на её рану какую-то мазь, а она при этом, сосредоточив взгляд в одной точке на самом верху книжного шкафа, силилась вспомнить что-либо смешно. Но в голове была лишь каша вдребезги разлетевшихся отрывков, из которой не представлялось возможным выудить отдельные вещи, и Ксюше только благодаря немалым волевым усилиям удавалось сдерживать рвущиеся наружу рыдания, сотрясавшие тело внутренней дрожью. Вечером седьмого мая (именно такое число должно было уже быть по её подсчетам), после ужина, она направлялась в душ, чтобы потом пойти лечь спать, но, проходя мимо лежавшего на диване Артёма, обратила внимание на книгу, которую он читал. Сомерсет Моэм «Бремя человеческих страстей». Немного странноватый выбор. «Впрочем, о чём это я? Его же и самого никак нельзя назвать ординарным, – пришла Ксюше в голову иронично-весёлая мысль». * * * За последние дни Ксюше удалось изучить личную библиотеку хозяина дома. В большей степени та была представлена классическими произведениями – как русской, так и мировой литературы. У него имелись полные собрания сочинений Джека Лондона, Эрнеста Хемингуэя, Чарльза Диккенса, Джерома Дэвида Сэлинджера, Артура Конан-Дойла, Рекса Стаута, Льва Толстого, Михаила Булгакова и многих других. Помимо них, Ксюша нашла также книги по юриспруденции и про различные виды огнестрельного оружия. Тогда у неё и появилась мысль, что работа Артёма может быть связана с правоохранительными органами, военными силами либо охранными подразделениями. Что ж. Как иронично. – Тебе… нравится эта книга? – осторожно задала она ему вопрос и тут же испытала неловкость и некоторый страх, подумав на мгновение, что ей, наверное, не стоило его тревожить. Однако желание и дальше пытаться узнать его ближе, невозмутимо, словно извозчик коня, гнало её вперёд, подчас грозящее вырваться вот такими вот, как сейчас, импульсивными поступками. – Возможно, – ответил он, не отрывая взгляд от страниц. – Я перечитываю уже четвёртый раз. Хорошая книга. Глубокая. Есть вещи, в которых я согласен с агентом британской разведки. Ксюша застыла на месте, глядя на него настороженно и одновременно с удивлением. – Моэм был невероятно трудолюбивым писателем. Много путешествовал в поисках сюжетов. К тому же, помимо творческой деятельности, он успевал заниматься и другими делами. Шпионил на благо государства, например, – Артём вздохнул, поднял взгляд на Ксюшу и изучающе посмотрел на неё. – Знаешь, в этом романе говорится о поиске смысла жизни. И главный герой, Филип, приходит к выводу, что нужно лишь жить сегодняшним днём. Самыми обычными вещами. Рождение, взросление, труд ради куска хлеба, смерть. Простой узор – самый совершенный. Настоящий. Он поднял лежавшую рядом с ним бумажную закладку и вложил ту между страницами, после чего закрыл книгу и положил её в сторону. – И это ещё не все. Филип Кэри в конце концов принимает себя таким, какой он есть. Со своим недостатком в виде хромоты. Признает, что без неё так тонко воспринимать искусство, восхищаться красотой и вникать в жизненные драмы, – голос его прозвучал чуть ниже обычного и как-то по-особенному умиротворенно. – Мне из всех его книг больше всего понравилась «Лиза из Ламбета», – постаралась поддержать разговор Ксюша. Раз уж речь зашла о Моэме, то у неё есть, чем поделиться. Её действительно когда-то зацепил сюжет о трагической любви девушки к женатому мужчине. Но, помимо того, она считала эту книгу особенной ещё по одной личной причине. Ксения знала, что именно этот роман молодого врача, оказавшийся успешным, дал автору надежду на карьеру писателя. Она прочитала его в две тысячи одиннадцатом году, сразу после перевода на русский язык. И для неё, в то время обычной учительницы, «Лиза из Ламбета» стала настоящим подтверждением того, что ты можешь добиться поставленной цели, если по-настоящему хочешь. – Сам Моэм превозносил искусство. Считал его одним из главных оправданий человеческого существования. А в частности, он высоко оценивал живопись и тех, кто ею занимался. – Да, у него была целая коллекция картин, – Ксюша снова не упустила возможности показать свою осведомленность. В конце концов, о живописи она знала немало, в основном благодаря Гоше, её большому любителю. Почувствовав, как от мысли о нем всё внутри начало сжиматься, она прерывисто выдохнула – «Самое интересное в искусстве – личность художника. Если она оригинальна – то я готов простить ему тысячи ошибок». Так он говорил… – всё тем же отстранённо-спокойным голосом протянул он. Ксюша даже будто уловила в нем нотки нежности. – Он даже написал роман, посвящённый жизни Поля Гогена. – «Луна и грош», – прошептав, кивнула Ксения. Уж это-то она помнила. Однажды ей пришлось вместе со своей коллегой, преподавательницей искусствоведения Ангелиной Семёновной, сопровождать старшеклассников на экскурсии в Эрмитаж. Когда гид представляла ребятам французского живописца наряду со вторым известным представителем постимпрессионизма, Винсента Ван Гога, с которым его связывали неоднозначные отношения, один особо невоспитанный учащийся Витя Аксёнов и такой же его друг Дима Масленников затеяли похабный разговор с вовлечением в него других ребят. Тема его сводилась к предположениям, почему Гоген рисовал подсолнухи, а Ван Гог сошёл с ума, и рассуждая, насколько глубоким могло быть общение двух непризнанных при жизни гениев (последнее слово звучало у них в исковерканным варианте). Ксюша порядком устала призывать их к порядку замечаниями. А когда искусствовед уже начала рассказывать про роман Моэма «Луна и грош», основанный на жизни француза, ребята распоясались окончательно, и на следующий день она, с одобрения Ангелины Семёновны задала всему классу проверочную работу по данному произведению, за которую, к её мстительному удовлетворению, оба сквернослова получили неуды. Артём спустил ноги с дивана и посмотрел на неё так, будто заметил в ней что-то ещё, ранее скрытое. Ей показалось, что на лице маньяка отразилось чувство, похожее на уважение. – И я считаю, так и должно быть, – Артём поднялся, и, обогнув постель, прошёл мимо притихшей Ксюши к письменному столу. Она опасливо проследила за ним. – Чтобы творить искусство по-настоящему, необходимо действительно чувствовать его. А на это способны лишь особенные, иные люди. Именно таких людей он пытался понять – но и сам был одним из них. Да… Он продолжал неподвижно стоять спиной к ней. Голова его была направлена в сторону окна. – Личность писателя не менее глубока и многогранна. Она может быть сравнима с широким простором бескрайних равнин, тайными глубинами океана и бархатным сиянием космоса. Местом, полным тайн и неизведанных вещей. Суть, которую всем простым людям зачастую так непросто, так сложно, а порою и невозможно постичь. Артём замолчал. С полминуты они стояли так: он, не двигаясь с места, то опускал голову, разглядывая белую скатерть на столешнице, то вновь поднимая её к окну. Ксюша, подумав, что разговор окончен, и, не зная, стоит ли ей говорить сейчас что-то ещё, решила по-тихому ретироваться туда, куда она, собственно и шла – в ванную, и начала осторожно пятиться назад. Затем развернулась и пошла передом. И тут, уже подходя к двери, вдруг услышала позади ещё одну фразу: – Ты ведь тоже пытаешься писать, Ксюша. Она остановилась и медленно, с настороженностью, повернулась. Артём всё так же стоял у стола, но уже спиной к тому, и глядел на неё своим новым взором. Модернизированным взглядом изучения. Теперь к нему добавилось и уважение. – Если ты ещё не стала настоящим писателем, то это вопрос времени, – утвердительно кивнул он. – Твой текст… твой сюжет… сильный, – наконец подобрал он нужное слово. – Ты не побоялась описывать такую ситуацию по-настоящему. Подлинные эмоции… такие, какие они есть в первозданном виде. Это западает в душу любому читателю. Пронзает её насквозь. «Так. А если признаться ему, что я действительно пишу и публикую романы? Он ведь сейчас так положительно отзывался о деятелях искусства, и в частности, о писателях. Тогда он начнёт ценить меня ещё больше…..» К тому же, если сказать, что прочитанный им отрывок, который он так хвалит – это часть недописанной книги, то, может, тюремщик даст ей возможность работать над ней? Закончить сюжет? А потом… В лучшем случае Артём отпустит её. Поймёт, что такой, как она, не место взаперти. Она должна творить, «создавать шедевры» – как бы он сам выразился, и уж точно никак не загнивать здесь. Он явно любит триллеры и тяжёлые, как он сам, сюжеты – а это её стиль. Ещё плюс. Бонус к личности писательницы в глазах психопата. Ну, а если похититель всё равно не захочет её освободить – можно будет попытаться убедить его, что новая рукопись не заслуживает оставаться скрытой от всего мира. Заставить Артёма пойти с ней в издательство… А там уже возникнут вопросы, откуда у него взялся очередной роман пропавшего автора. Вне всякого сомнения, он не дурак. Глупо предполагать, что преступник сам, в открытую, принесёт куда её неизданную книгу. Но всё же, какой бы маньяк ни изберет способ маскировки, есть надежда, что он сможет на чем-нибудь проколоться. – Артём, это… это действительно так, – сжимаясь и от страха, и от смущения одновременно, проговорила Ксюша. – Я пишу книги. В жанрах триллера и социальной драмы, – она нервно облизнула губы и сжала пальцы рук. – Когда-то я была филологом и преподавала в школе, конечно. Но на самом деле я всегда стремилась быть писателем. Артём застыл с задумчиво-спокойным видом. Несколько мгновений он так и стоял молча, глядя то на Ксюшу, то куда-то в сторону. Она тоже замерла в ожидании. «А что, если он не поверит мне? Подумает, что я специально старалась ему угодить, выставить себя той, кем смогла бы понравиться, и убьёт меня прежде, чем я сумею всё доказать?» Тут маньяк посмотрел ей прямо в глаза. Оценивающе-уважительный взгляд. Его губы тронула легкая улыбка. Лицо словно просветлело. Ксюша с облегчением вздохнула. – Я только что хотел посоветовать тебе не бросать это хобби, потому что у тебя есть большой потенциал. Твои предложения, слог, подборка слов – всё оно уникально, и говорит о настоящем таланте. Но, раз так, – Артём склонил голову набок – и в этот момент, вместе со своей улыбкой, он, чёрт побери, казался даже симпатичным! – мне остаётся только подтвердить правоту своих суждений. Тут стоит снова упомянуть Моэма. Только другое его произведение, «Пироги и пиво». Как говорилось там… «Только талант способен из сора человеческих судеб создать творение». Что-то в этом роде. «Пироги и пиво или Скелет в шкафу». Скелет… У него у самого спрятано множество скелетов. Причём во всех смыслах этой фразы, – подумалось ей». А ещё – хвалебные слова Артёма заставили её, помимо воли, смутиться. Ксюша почувствовала, как жар приливает к щекам и носу, а губы сами собой растягиваются в скромной улыбке. – А… а я думала, в книге «Бремя человеческих страстей» тебе больше понравилась философия поэта Кроншоу, – невпопад ляпнула она. Отсутствие морали. Такое бы Артёму действительно подошло. Он удивлённо посмотрел на неё, и Ксюша почувствовала, что покраснела ещё больше. Надо же было сказать ни к селу, ни к городу, какую-то чушь! Но тут она заметила, что в выражении лица тюремщика неожиданно появилось чувство, которого раньше никогда на нем не видела. Теплота. Он мягко улыбнулся, отвернувшись в сторону. В этот момент он казался человеком, который полностью доволен своей жизнью. – В данном романе можно многое открывать. И многое брать из него. Истинное произведение искусства всегда многогранно. Ксюша кивнула. С этим она не могла не согласиться. – Расскажи мне как о своих книгах. О созданных тобою мирах, о населяющих их героях, – вымолвил Артём, подойдя к ней на шаг ближе. Теперь он стоял совсем рядом. – Ведь, если ты создаёшь полноценные литературные труды, то значит то, что я прочитал, – он повёл головой в сторону письменного стола, где, по-видимому, находились исписанные ею листы, содержащие в себе описание жуткой сцены, – всего лишь капля в океане. Ксения, не отрывая взгляда от лица Артёма, сглотнув, кивнула. Он сделал движение рукой вверх, но тут же сжал её в кулаке и опустил, словно хотел дотронуться до неё и передумал. Ксюша прерывисто дышала, напряжённо сжавшись и чувствуя, как вспотел лоб. Он находился слишком близко к ней, и она считала мгновения, надеясь, что маньяк уйдёт. На этот раз её желание сбылось. Позже – и во время подготовки в ванной ко сну, и лёжа потом в кровати, она не переставала рассуждать об этом разговоре. Казалось бы, Артём просто любитель искусства. И это совершенно нормально. «Эдакий Волк Ларсен. Предпочитает классическую литературу, восхищается Моэмом и другими известными писателями (создателями литературного творчества в целом?), а заодно собирает свою коллекцию. Может, он тоже считает это неким проявлением искусства. Относит тем самым себя к «особенным». Как он там говорил…» Однако было во всем этом нечто странное. Или что-то недостающее. Отсутствие важной детали, которое Ксюша почувствовала ещё сегодня, обсуждая с ним романы Моэма. И присутствие в философии самого Артёма некой отличительной особенности, определённо значимого элемента. Того, который, возможно, указывает на его.. Моэм… Ну конечно! Ксения вспомнила, о чём умолчал Артём. В беседе с ним она так и не упомянула, что и сама изучала биографию этого автора, считая ставшего-таки писателем врача, человека социальной профессии, как и она сама, примером для подражания. А определённые его цитаты и произведения глубоко затронули её и врезались в память. Говоря, что британский писатель считал искусство в жизни человека одним из главных её оправданий, он не упомянул вторую – любовь. А также, описывая ленту «простого жизненного узора», пропустил в нем такой пункт, как создание семьи.