– Вскоре после этого в городе произошли два убийства. Первое – всего через несколько дней: в лесополосе под Сертинском была убита молодая студентка. Её задушили, но перед этим похитили и вывезли туда. А второе случилось буквально неделю назад – кто-то напал на волонтёров, которые разыскивали пропавших. Повесил одного из них на ветке дерева, а перед этим с особой жесткостью изрезал ему лицо. Как вы поняли, отрицать после всего наличие маньяка стало невозможным. Соколов молча глядел на него. За весь рассказ он не издал ни единого звука либо порывистого жеста, которые могли бы указать на то, что его поразило в этой истории нечто знакомое. Даже выражение глаз его не поменялось. – Когда я… когда мы все начали расследовать это дело и изучать криминальные хроники Сертинска, то наткнулись на вас. И подумали – если вы невиновны, то за всем происходящим в эти годы и в последнее время может стоять тот же самый преступник. Он ведь остался непойманным – всю его вину повесили на вас. Что, если именно после этого он стал осторожнее? Перестал оставлять за собой трупы? Владимир, умоляю, помогите нам, помогите мне, если можете. Это ужасно, что вас могли осудить ни за что, но этого уже не исправить – а маньяка обязательно надо найти. Моя жена всё ещё может быть у него. Пожалуйста, вспомните сейчас всё, что вам показалось тогда подозрительным. Что угодно, любая зацепка. Соколов поднял на него блеклые глаза – в них читалось чувство, которое можно было трактовать как смертельную усталость. И, глядя, как они потухает, Гоша понимал, что вместе с ними гаснет и надежда узнать от него что-то, что сможет помочь ему найти Ксюшу. Он ощущал себя так, словно и из него тоже капля за каплей вытекала вода, оставляя его полностью высохшим и опустошенным. – Нет, – тихим голосом прошамкал Владимир. – Я ничего такого не видел. Ничем не могу вам помочь. – Пойдём, – шепнул, наклонившись к нему, Влад. – Он ничего не знает. Гоша жестом показал ему не вмешиваться, желая во что бы то ни стало добиться от заключённого хоть какой информации. – Точно ничего не видели? Может, подумаете сейчас и вспомните? – с надеждой проговорил Георгий. На переносице собеседника пролегла едва заметная на практически сравнявшейся с цветом тюремных стен коже вертикальная складка, указывающая, по-видимому, на задумчивость. А может, это было просто искажение стекла. Охранник сзади него сделал шаг вперёд. – Думаете, это так легко? – просипел Соколов. – Столько лет прошло. Я и тогда даже и не всегда понимал, что происходит в реальности. – У нас ещё осталось время. Пожалуйста. Может, в день смерти вашей бывшей жены было что-то такое? Например, кто приходил? Или она о чём-нибудь говорила? – Гоша решил, что если воздействовать на болезненное воспоминание, затронувшее его эмоционально больше всего, то есть шанс положительного отклика. – Расскажите про тот день. Что было до вашего бессознательного состояния и после? Соколов дёргнул губами, как если бы ему в рот залетела муха. – До этого… до этого не было ничего особенного. Я, как обычно, на улице – купил дозу, и пошёл скорее домой. Зашёл и вспомнил, что вроде сейчас должна придти Настя – обсудить что-то связанное с разделом квартиры, вроде того… тогда мне это казалось совершенно неважным. Меня это бесило – не терпелось поскорее забыться, а надо было её ждать. Как я был зол, сейчас помню… Может, поэтому я её и того? Подсознательно ведь что-то отложилось… Не утерпел я, в итоге, пошёл в ванную и там укололся. Только всё сделал – заходит она. Ключами своими открыла. Я выхожу – и дальнейшее уже плохо помню. Вроде я хохотал, лез обниматься, потом упал, а она орала… Это так, обрывки. А потом меня торкнуло, и я видел всякое… не помню ничего уже из того. И после этого наступила тишина. Не знаю, как долго я был в отключке. Потом проснулся, а вокруг… вокруг… всё… и она… Он снова затрясся. – Понятно, а что было после этого? – быстро спросил Гоша, стремясь увести Соколова от истерики. – После… это так важно? Прямо всё? – Конечно, Владимир. – И даже, как я блевал и лежал в этой луже? – Разумеется. – Не знаю, зачем это вам… Но если хотите знать, то, – он глубоко вздохнул. – Я делал то, что сейчас сказал. Мне было очень плохо. Потом появился Артём. Наверное, это он вызвал врачей… А те – ментов. Ну и прямо с больницы меня потом закатали. Сейчас расскажу, как ехали… – Погоди, – остановил его Гоша. – Кто такой Артём? – А-а, – отмахнулся Соколов. – Михайленко. Мой одногруппник с универа. – Вы с ним дружили? – Скорее, общались. Он вообще ни с кем никогда особо не сближался, хотя парень он был неплохой. Предпочитал книги. В университете постоянно брал что-нибудь в библиотеке, чаще из художественного – был у нас там такой раздел. Нет, мы с ним вообще в последнее время сошлись. Он хоть и жил всего через два дома от меня, пересекались мы редко. А один раз, за два месяца до… того события, – он сильнее сжал трубку, – я как-то переборщил с коксом, причём прямо на улице, в подворотне. Там и рухнул никакой. Однако кто-то нашёл меня, поднял, помог дойти до квартиры. Оказалось, это был Артём. Он же меня потом дома отпаивал… Когда я окончательно очухался, мы с ним разговорились. Он посочувствовал мне. Сказал – ужаснулся, когда увидел, во что я превратился. Обещал помочь. Про себя тоже рассказал – как он работает юристом в риелторском агенстве. В общем, посидели мы тогда нормально. Вот, с тех пор он и начал иногда заходить, проведывать меня. И в тот раз зашёл… – То есть после окончания университета вы оба вернулись в Сертинск? Кто ещё из вашей группы там жил? – Нет, из группы – никто. Только я и Артём. Мы познакомились лично как раз в приёмной комиссии – до поступления тоже не встречались, хоть и слышали друг про друга. Обычное положение вещей всех маленьких городов, – усмехнулся Владимир. – Я-то раньше в другом доме жил, в частном коттедже. Это потом, когда всё рухнуло, нам пришлось переехать в однушку, – в его голосе прозвучала горечь давней обиды. – Вот так. Остальные ребята у нас были в основном из самого Ленинграда. Некоторые – из деревень и других посёлков городского типа, но нас таких на всём факультете было не так много. – Он выступал на суде? – спросил Гоша. – Артём? Да, да. Он рассказал всё, как есть. О том, что возвращался домой, шёл мимо моего дома, услышал женские крики и поспешил на источник звука, но когда прибежал, обнаружил труп и… и меня, уползающего в-в угол. Георгий, обернувшись и подняв голову, посмотрел на Влада. Тот стоял, нахмурившись, и напряжённо вслушиваясь в каждое слово заключённого. Когда детектив посмотрел на него, в его взгляде Гоша уловил тревогу. – То есть, он свидетельствовал против вас? – снова обратил он внимание на Соколова. – Нет, нет, я не виню его. У Артёма просто не было выбора. Это ведь он тогда позвонил врачам – опасался за меня, или что я очнусь и ещё кого, – он сглотнул, – убью. А за лжесвидетельство статься. Мы ведь юристы, всё понимаем… – Хорошо, допустим, – осторожно сказал Гоша. – Но почему вас обвинили ещё и в других убийствах? – Я… – он зажмурил глаза. – Они прицепились к тому случаю во время учебы… У меня был конфликт с той погибшей одногруппницей, Светкой Степанюк. Она много раз пыталась начать со мной встречаться – ещё до развала союза, когда мои родители считались состоятельными. Потому и пыталась, это сразу понято было. Я ей постоянно отказывал – и в отместку Степанюк начала распускать слухи, что это я к ней приставал. Она не прекратила этого даже потом… Один раз я не выдержал и прямо при всех рявкнул, чтоб она заткнулась. И через неделю Светка погибла. Все посчитали это несчастным случаем, но некоторые с тех пор действительно стали косо поглядывать на меня и сторониться. Тогда-то я начал уже пробовать наркотики… Заключённый откашлялся и шмыгнул носом. – На суде всё это и всплыло – потому что стали опрашивать всех, кто имел когда-либо дело со мной, в том числе одногруппников. Составляли мне характеристику. Вот так и притянулось. Все очень легко поверили, что я маньяк. Радовались поимке, проклинали, хотели четвертовать… Родственники убитых перед каждым заседанием караулили, когда меня привезут, и кидались с криками. Просто разорвать хотели. Один раз в меня камень прилетел… – Владимир, – обратился к нему Гоша. – Если выяснится ваша невиновность, то вас сейчас ещё могут отпустить, и вернуть вам доброе имя. Он старался говорить оптимистично, чтобы поддержать Соколова и завершить беседу на хорошей ноте, но всё равно чувствовал, настолько бессмысленно это звучит. В подтверждение этого, заключённый горько усмехнулся. – А какой в этом смысл? Мне осталось жить всего ничего, и я, если честно, уже жду конца с нетерпением. К тому же не верю, что кому-то удастся теперь меня оправдать. Это тогда было никому не нужно, а сейчас, через столько лет, и подавно. Спасибо, конечно, вам за поддержку, но я давно смирился со своей судьбой и своей жизнью – нет в ней ничего хорошего, и не было. Наверное, я сам виноват… увлёкся наркотиками… оказался слабым… получил по заслугам. Гоша хотел было возразить ему, но всё же, решил промолчать. Наблюдая, как охранник, всё это время стоявший позади Соколова, уводит его обратно в заднюю дверь, он почему-то подумал, что самый обычный тюремный работник в этот момент как никогда был похож на Ангела Смерти. Глава 37 «Он сидел на берегу пруда и смотрел на чистое голубое небо, на горизонте усеянное чёрными запятыми – чайками, чьи крики эхом раздавались по всей долине, отлетая от макушек самых высоких деревьев. Эти хитрые и шумные птицы кружились, постепенно спускаясь всё ниже и ниже к воде. Одна из них летела теперь так близко к ней, что в зеркальной глади видно было отражение взволнованно хлопающих серых крыльев и белого брюха. Резкий нырок – и через мгновение птица уже взлетает вверх, крепко зажимая в жёлтом, окрашенном на кончике красным, будто кровью, клюве, свою добычу – мелкую серебристую рыбину. Он был почти уверен, что заметил во взгляде представительнице семейства чайковых особое выражение, присущее каждому хищнику во время охоты: чёткое и целеустремлённое желание поймать, разодрать на куски, и испытать блаженное удовлетворение. Такое поведение он определённо понимал – он и сам испытывал его раз в несколько лет, а главное, весь минувший месяц. Семью Половец он приметил именно здесь, пятнадцатого июня, в этом посёлке – благодаря очаровательной младшей дочери семейства, восьмилетней Ульяне, каждый день выносившей на небольшую поляну клетки с домашними кроликами. Её тёмные волосы были бережно заплетены в две косички, а все платьица, как одно, пестрели ярками красками. Особенно часто девочка носила розовый сарафан в белый цветочек, и вечерами, перед сном, он любил представлять, как эти лепестки цветов однажды окрасятся в кровакрасный. За забором их дома располагался небольшой сад, и он, проходя мимо, частенько видел там мать девочки. Стройная темноволосая домохозяйка, на которую была так похожа дочь, любила ухаживать за выращенными там цветами. Среди них были пышные яркие пионы, высокие стебельки голубых колокольчиков, белые лилии, обычные скромные васильки и ромашки. Но большинство видов были ему незнакомы. Например, те, в кадке, с крупными розовыми корзинками. Или разноцветные шарики в соседней, состоящие из скопления маленьких аккуратных цветочков. Рядом с самым забором росли вообще непонятные – небольшие, с золотистыми лепестками, цвет которых ближе к центру становился тёмно-красным – они чем-то напоминали ему подсолнухи. И вон те, красные, смахивающие на мак. Красные… У него зачесались руки. Именно красные розы цвели у них на клумбе возле дома тогда, в августе. Перед той ночью, когда всё свершилось. Он вспомнил, как папа в тот день кричал на него, что он не подмёл дорожку. Он ещё не знал, что доживает последние часы… Как и они все. Его мысли тут же, мгновенно, как взмах сверкнувшего ножа, перенеслись в другую ночь, на двадцать лет отделённую от той, когда над дачным посёлком вспыхнуло зарево горящего дома, где чуть позже на пепелище нашли обгоревшие останки двух взрослых и маленького ребёнка. Та девочка, Ева Тихонова, очень напомнила его сестрёнку Кристину, и убил её он не с меньшим удовольствием, всадив ей, как когда-то раньше, нож в горло. А потом и собственным родителям… Но его волновало не это, а сбежавшая старшая сестра малявки. Он изначально не знал, что с ней делать – в идеально сложенной схеме она была лишней – ведь старшей сестры у него не было. Тихоновых он выбрал только из-за Евы. Однако та девчонка так и не смогла уйти от него. Он сразу же узнал Алёну, едва та подошла к столу в лекционном зале, когда он разговаривал со своей студенткой Софией. Оказалось, они – двоюродные сёстры. Что его удивило, Тихонова выглядела вполне довольной жизнью. Макияж, струящиеся волнами волосы, облегающее серебристое платье… От Софии он потом ненавязчиво узнал, что девица учится в гуманитарном вузе на историческом факультете. Что ж… Месть должна быть завершённой. Соплячка, посмевшая ударить его и сбежать, из-за чего он чуть не попался, должна расплатиться за это. По её вине ему тогда пришлось увольняться с работы и спешно уезжать из посёлка, заметая следы. Теперь он заставит сучку помучиться. Он подумал о старой кожаной сумке, лежащей на антресолях, и надежно спрятанной в ней маске медведя. Эту дрянь сунула ему мамаша на день рождения Кристины, когда в честь её шестилетия устроили костюмированный праздник: все гости ходили в масках животных. Однако штука была важна для него совершенно по другой причине: она придавала ему сил. В ней он мог делать то, чего на самом деле хотел. Той ночью, будучи тринадцатилетним мальчишкой, смотрящий через прорези для глаз на огромный костёр, в котором полыхали останки его родителей и сестры, он понял это раз и навсегда. И скоро, совсем скоро, он достанет её снова». Прочитав отрывок, Артём молча отдал Ксюше планшет, и, положив свои руки на колени, медленно проговорил: – Чайки – весьма моногамные птицы. Найдя себе партнера или партнёршу, они обычно остаются верны им всю свою жизнь. Многие слышали про лебединую верность, но мало кто знает то же самое про чаек – а ведь у них такое выражено не меньше. Ксюша, поёрзав на диване, застенчиво кивнула, а сама подумала, что все факты, которые нужны ей для дополнения сюжета или уточнения чего-либо, теперь, в отсутствие интернета, приходится выискивать только в энциклопедиях Артёма – хорошо хоть таковые у него затерялись среди многочисленных фолиантов, заполняющих полки. И то на их обнаружение Ксюша потратила немалое время – а потом ещё такое же, чтобы найти хотя бы в одной из них примерное описание чаек, которое она детально совершенно не помнила, не говоря уже про повадки. Вот с цветами было намного проще – в них хотя бы она разбиралась. – Тебе нравятся цветы? – в тон её мыслям задал вопрос Артём. Ксюша повернулась к нему и с улыбкой снова кивнула. Сегодня он был одет в клетчатую с синими линиями хлопчатобумажную рубашку с коротким рукавом и серого цвета джинсы. Эти цвета странным образом оттеняли его голубые глаза так, что они казались более насыщенными и глубокими, чем обычно, напоминая Ксюше таинственный, манящий опасностями океан. – Я даже перечисляла их все по памяти – не заглядывая ни в какие книги, – хитро посмотрела она на него. – Из неизвестных мне больше всего понравились цветы с розовыми корзинками. Как они называются? И кстати, почему «корзинки»?