– Эхинацея, – терпеливо начала объяснять Ксюша. – Корзинки – это соцветия. Внутри у неё всё горело от нетерпения вперемешку с начавшимся появляться раздражением. Ещё на стадии написания этого отрывка Ксюша сгорала от нетерпения услышать мнение Артёма о мыслях маньяка, и о персонаже в целом – главным образом потому, что он (как бы жутко и нереально это ни звучало) был близок к пониманию этого, как никто другой. Так почему теперь, вместо основной части, Артём, как назло, заостряет внимание на деталях второго плана вроде птиц и цветов? А может, это именно потому, что он не увидел в действиях и размышлениях, маньяка, похожих на его собственные, ничего особенного? Ведь не получит же обычный человек невероятное впечатление, прочитав, как кто-то, к примеру, помог встать упавшему. Или вымысел вообще никогда не производит на него такого воздействия, как, он бы сказал, Настоящие события и своё участие в них? Впрочем, не совсем так – найденное тогда у неё в кармане описание другой жестокой сцены ему всё же понравилось. – А как тебе… главный фигурирующий здесь герой? – не выдержала Ксения. Артём, явно думая о чём-то своём, от её вопроса слегка вздрогнул и повернулся к ней. – Ты имеешь в виду того, кто убил свою семью и начал повторять это с другими? – равнодушно бросил он. – Задумка неплохая. Но, на мой взгляд, в самой ситуации ничего удивительного нет. – В каком смысле? – удивилась Ксюша. Артём вздохнул. – В тексте ты не сказала об этом прямо, но я так понял, что в семье его сильно обидели, и он стал поступать так, как счёл нужным. Я думаю, ты и сама это поняла. Единственное, на что нужно ещё не забудь обратить внимание, когда будешь снова писать про его мысли – у него время от времени должен проскальзывать негатив в отношении собственной семьи. Кто задел его больше – отец? Мать? Младшая сестра? Вот на этом и акцентируй. С твоим пониманием персонажа ты точно справишься с этой задачей. Ксюша подавила смешок – сейчас её похититель вдруг приобрёл просто поразительное сходство с редактором, занимающейся её рукописями последние пять лет, Маргаритой Ивановной Войтовой. Эта полная женщина пятидесяти трёх лет с выкрашенными в тёмно-рыжий цвет волосами, подстриженными под градуированное каре и в очках с толстой чёрной оправой, в прошлом – заведующая кафедрой лингвистики – и внешне, и по статусу, мало походила на Артёма. Однако фразы вроде «с твоим пониманием персонажа» и чёткие указания на все, на что нужно обратить внимание, исправить и переделать, Маргарита обращала к ней точно так же, причём зачастую не считаясь с её ранимостью к критике. Первое время Ксюше было непросто – помимо замечаний, ей приходилось преодолевать страх и застенчивость, связанные с тем, что её писательский труд – лично созданный ею мир – подвергается хладнокровной «официальной» обработке. Она даже боялась, не сочтут ли её слишком зажатой, странной, а главное – неспособной к конструктивному сотрудничеству, но, как Ксения поняла уже потом, редакторы уже давно привыкли к подобному состоянию «новичков». Кроме того, к Ксюше пришло запоздалое осознание того, что Артём действительно не увидел в истории данного персонажа ничего необычного. Неужели она так научилась его понимать? Или она действительно всегда понимала мышление маньяков? Да, она. Ксения Архипкина, в жизни – дико впечатлительная трусиха, а в книгах способная описывать поистине жуткие вещи. А главное – Артём тоже посчитал это в ней само собой разумеющимся. – Сестра. Наверное, ты и сам догадывался, – кивнула Ксюша. – Я думаю, родители больше любили её. Осознание этого преследовало героя всю жизнь, и не уходило даже после расправы над всеми виновными. Поэтому ему приходилось убивать их снова и снова, представляя свою мать, отца и сестру на месте других людей, состоявших в аналогичных ролях. Артём говорил об этом так естественно, что Ксюша без всяких вопросов к нему понимала, что он и сам испытывает такую же болезненную зацикленность на той истории с его отцом и мачехой. Если совсем уж честно – она надеялась, что обсуждение с ней именно такого персонажа хоть как-то поможет ему. Поэтому Ксения и внесла нужные вставки в образ Романа Лыткина, убийцы семьи Тихоновых. Артём, сам того не зная, помог ей доработать характер и биографию антагониста – а она, благодаря этому, попытается с ним взаимодействовать. И то, что Ксюша понимала таких, как он (или просто хорошо представляла), совершенно не говорило о том, что в реальности она одобряла их действия. – Да, ты оказался прав. А как думаешь – смог ли бы он их всех когда-нибудь… простить? Раскаяться? – выпалила она, одергивая рукава своей розовой кофты. С утра, пока Артём не подтопил печь, было холодно, и Ксения надела её сверху на белую майку, но сейчас в доме стало настолько тепло, что она даже вспотела. А может, это произошло не только от материальных дров – в их роли выступило и вызванное разговором волнение. – Не все люди способны прощать, – ответил он ровным голосом после секундной паузы. – И это абсолютно нормально. Все разные, и не только в этом. Кто-то любит яблоки, а кто-то груши. Кто-то предпочитает активный отдых, а кто-то просто посидеть дома. Один, обидевшись, тут же ударит виновного, а другой молча пройдёт мимо, даже не заметив. – Хорошо… Пусть так… Но ведь это может быть несправедливо по отношению к другим людям, которые вообще никак не связаны с обидчиками – а в итоге пострадали не хуже них. Погибли в мучениях без всякой на то причины! – возбуждённо сказав это, Ксюша и сама не заметила, как встала с дивана. Теперь она стояла слева от Артёма, возвышаясь над ним, как маяк над бушующим морем. У неё и действительно было чувство, что она испытывает судьбу, вставая посреди волн, которые в любой момент могут, взбаламутившись, накрыть её. Ксения понимала, что обращение практически напрямую к нему было, пожалуй, лишним, и теперь с опаской ждала от него какой угодно реакции. Но он, не изменившись в лице, грустно посмотрел на неё, и, мягко взяв за руку, потянул обратно на диван. – Ксюша… Справедливости в жизни нет вообще. Есть только судьба, и у каждого она своя. Когда моя мать умерла, рожая меня, ей было всего двадцать четыре года. И смерть её не была легкой – перед ней она промучилась несколько часов. Разве это справедливо? Ксюша не нашла, что ответить. Она ожидала услышать от него всякое, но не это. – Она была очень красивая. Я видел на фотографиях… Мне не давало покоя то, что её больше нет. Не только как матери – но и вообще, самой женщины, такой… милой на вид. Я не хотел верить, что вся внешняя оболочка, в которой человек проводил всю жизнь, за которой ухаживал и заботился, после смерти бесследно исчезает. Мне казалось, что так нечестно – да, в детстве я ещё верил в хоть какую-то справедливость… Тогда я не выдержал и подошёл к отцу. Это было примерно через полгода после смерти Тамары, мне уже исполнилось восемь. Нет, не думай, что это было как-то связано – всё, что от неё осталось, я бы вообще отправил в перерабатывающий комбайн, – последнюю фразу он произнёс не без удовлетворения в голосе. – Я спросил у отца, что сейчас осталось от тела моей мамы, которая лежит в земле – и он подтвердил, что она превратилась в скелет. Скажу, что до разговора с ним я до последнего верил в чудо, что её всё-таки смогли сохранить: накачали особым раствором – так я тогда понимал бальзамирование, превратили в статую или ещё что-нибудь. А тут оказалось, что все. Её глаза, улыбка, кожа – всё это сгинуло в никуда. Я был очень сильно расстроен – не меньше, чем когда узнал правду про Тамару. И когда, подавленный, сразу после этого умоляюще прошептал, осталось ли что-нибудь ещё – он прибавил, что у неё могли сохраниться только волосы и одежда, в которой её похоронили. После этого он сразу ушёл к себе, но я успел заметить, как у него из глаз покатились слёзы. Ксюша обхватила свои локти ладонями, и крепко их сжала. Её вдруг снова бросило в холод, а вместе с этим она ощутила такое знакомое ей щемящее сердце чувство утраты. – То, что у неё остались волосы, немного утешало меня. Хотя бы они не пропали, – Артём печально улыбнулся, и глаза его заблестели. – Они были светлыми, и, наверное, мягкими на ощупь – этого мне было не узнать никогда. Со временем я, чтобы не переживать, научился мириться с этим. С тем, что происходит с телом после его смерти. Особенно с женским телом. И даже научился понимать в этом свою красоту. Ведь, получается, кости и волосы – это самое Настоящее, что есть у него. То, что всегда остаётся с ним – остальное уходит… – Ты не хотел оставлять их, – внезапно поняла Ксюша, прошептав эти слова так, что едва сама услышала их звучание. Ей вообще казалось, что она смотрела на себя со стороны. – Тебе нужно, чтобы они всё время были у тебя на виду – чтобы знать, что с ними ничего не случилось? Артём с видимым усилием кивнул. – Но мне не всегда удавалось сохранять их, – с явной болью проговорил он. – Ведь это совсем не просто… Раньше мне приходилось бросать тела на месте. Потом, когда я работал в другом городе, мне удалось найти место для захоронения – достаточно пригодное, чтобы вывозить туда трупы и закапывать, не попадаясь никому на глаза. И только потом уже здесь… Ксюша заметила, что речь давалась ему с большим трудом. Взгляд его затуманился. Он, словно в трансе, начал едва уловимо покачиваться взад-вперёд. – Но то место – мне пришлось его бросить. Бросить их всех… У неё не было сомнений, что она – первая, кто всё это слышит. – А те фотографии, – ахнула Ксения, представляя, как Артём страдал, глядя на снимок своей мамы, запечатлевший её живой, молодой и красивой, – это… – Чтобы помнить, какими они были, да. И какими забрала их смерть. Не выдержав, Ксюша закрыла руками глаза. Всё услышанное казалось ей совершенно абсурдным, но в то же время таким логичным, что осознание данного факта её даже пугало. – У меня нет фото только одной из них, не считая Тамары. Всё потому, что это происходило очень давно. И твой сегодняшний отрывок из книги мне, кстати, про это напомнил. Поскольку Ксюша продолжала молчать, сидя с закрытыми глазами, Артём решил рассказывать дальше: – Она была моей одноклассницей, и её звали Полина. Нам было по одиннадцать лет. Уже тогда она считалась красавицей, но была тупой и дико высокомерной. А красота… я и так знал, что от неё ничего не останется. К тому же я постоянно вспоминал ощущения, когда столкнул Тамару с обрыва, и чем больше об этом думал, тем сильнее хотел испытать их снова. Однажды Полина окончательно надоела мне своим поведением, и я решил помочь ей проявить истинную красоту. Мне не составило труда заманить эту дуру в заброшенный дом и положить конец своим терзаниям. Ксюша почувствовала, что в комнате стало так душно, что у неё даже закружились голова, а виски словно сдавила невидимая рука. – Что с тобой было потом? – вздрогнула она. Ксения надеялась, что Артём не будет рассказывать в деталях подробности этого убийства. Ей даже было неинтересно, как ему тогда удалось выкрутиться. Несмотря на то, что она писала такие книги, слышать подобное от человека, совершавшего всё это в действительности, ей было физически невыносимо. Поэтому, чтобы отвлечь Артёма, Ксюша и задала вопрос. – Потом? – моргнул он. – Потом я успокоился, и много лет ничего подобного не совершал. Может, потому что полученных эмоций мне хватило надолго – но дело было ещё в том, что мне стало просто не до рискованных занятий. Я начал усердно налегать на учебу, сидел допоздна в библиотеке, готовился к поступлению в университет. На первых курсах у меня тоже превыше всего стояла учеба – к нам относились очень строго. На юридическом не терпели бездельников – такие отсеивались в самом начале. Раньше умели учить. Он прерывисто вздохнул. – Так что дальнейшее было позже. Если быть точнее – через восемь лет после смерти Полины… и далее. Ксюша ожидала, что Артём расскажет что-то ещё, но он молчал. И только когда тишина совсем затянулась, она поняла, что его рассказ окончен. Всё, что было далее, Ксюша поняла и так, и только испытала облегчение от того, что ей не придётся выслушивать про остальные убийства, сколько бы их ни было. Однако кое-что она сейчас осознала. Несмотря на все рассказы Артёма, сам он её сейчас не пугал – скорее его поступки, но не он. И, взглянув на него, Ксюша почему-то вдруг ясно представила себе его душу в виде стеклянной вазы, которая летит откуда-то с большой высоты, с размаху ударяется о гладкий плиточный пол, и с грохотом разлетается на тысячи осколков. Она буквально слышала этот звон. – Может… может, мы сходим сейчас погулять? – неуверенно предложила Ксюша. В ответ на его удивлённый взгляд она пояснила: – Сегодня хорошая погода. Если ты хочешь – мы можем просто выйти в двор и побыть там. Но я, – она сделала вдох, чтобы прибавить себе решимости – я так соскучилась по нормальным прогулкам. Когда я была там… в городе, я всегда ходила гулять. Большая часть моей жизни прошла в Адмиралтейском районе Санкт-Петербурга, и, скажу, он просто замечательный. Главным образом я люблю его за красивые сады, где я могла проводить время целыми днями – больше всего из них мне нравились Измайловский на берегу Фонтанки и парк «Екатерингоф». А если ходить по улицам, то там тоже есть, что посмотреть: в районе много старинных архитектурных зданий, включая такие известные, как, например, Исаакиевский собор, Юсуповский и Мариинский дворцы, ну и конечно, остров Новая Голландия. – Я знаю, Ксюша. Я тоже любил бывать в этих местах. Питер – величайший город на земле. В своё время я прожил там пять лет, но даже их не хватало, чтобы познать его весь целиком. Он сам – словно великое произведение искусства. Его можно изучать бесконечно. Артём встал с дивана. – Здешние леса и поля, конечно, не Санкт-Петербург, но тоже имеют своё очарование. С этими словами он вышел куда-то через наружную дверь, но вскоре вернулся. Услышав вслед за щелчком замка стук ещё чего-то тяжёлого, Ксения вышла в кухню – прихожую и увидела, что Артём прислонил к стене рядом с дверью охотничье ружьё. – Вряд ли мы сегодня пойдём далеко в лес, но всё-таки я предпочитаю всегда носить его с собой, когда хожу по округе – мало ли что, – объяснил он ей. Ксюша нервно улыбнулась. На самом деле она и сама хотела попросить Артёма взять с собой оружие, помня свою встречу с медведем. Глава 38 Так они и стали выбираться на прогулки, постепенно делая это всё чаще и чаще – в итоге редко какой день обходился без пребывания на чистой природе. Разве что им мог помешать сильный дождь, или чрезмерная занятость хозяина дома, когда тот отсутствовал весь день. Но – как одно, так и другое происходило не так часто. Природа вокруг восхищала своими пейзажами. Может, сыграло свою роль длительное заточение в пределах одного дома, но Ксюше казалось, ещё никогда в жизни она так не восхищалась и не радовалась маю, хотя он всегда был её любимым весенним месяцем. К тому же теперь у неё появилась возможность наблюдать все его невероятные чудеса каждый день. Казалось бы, они происходят из года в год, и эта весна была в её жизни уже тридцатой, и всё же Ксюша, как в первый раз, с замиранием сердца наблюдала, как из зелёных набухших почек буквально на глазах распускаются нежные молодые листочки; земля, ещё совсем недавно пустая и унылая, покрывается мягким ковром с рассыпанными на нем лесными цветами множественных названий: белыми, жёлтыми, розовыми, голубыми и фиолетовыми. Цвели и деревья: на дубах покачивались зелёные серёжки, а пару раз ей даже встретилась пышная белая яблоня. Вдыхая благоухающие ароматы, слушая разливающиеся в воздухе пением птиц и глядя, как сквозь мягко колышущиеся от свежего ветерка юные листья пробивается яркое солнце, Ксения чувствовала, как мощная энергия всеобщего пробуждения ото сна наполняет и её саму с головы до ног, даёт силы и ощущение полной свободы. Последнее было странно, учитывая, что фактически она находилась в плену, а рядом с ней каждый раз шёл тот, кто заточил её у себя. Но во время таких прогулок Ксюша парадоксальным образом переставала воспринимать себя пленницей, а Артёма – своим тюремщиком. Иногда она, смотря на солнце, приласкавшее и согревшее землю после долгого холода своим теплом, надеялась и представляла, что оно сможет растопить и вечный холод в его душе. Ксюша твёрдо решила для себя больше не показывать Артёму отрывки, содержащие сцены насилия, боясь, что это пробудит в нем воспоминания о других совершенных им убийствах. Раньше она желала узнать о нем побольше, чтобы постараться понять, в чем кроется причина имеющегося в нем зла, а также войти к нему в доверие. Теперь она чувствовала – Артём рассказал ей все, в чем ему было необходимо выговориться, и что-то ещё только зря лишний раз погрузит его и Ксюшу в мрачные, ненужные подробности. Что до неё, то Ксения сама уже была сыта этим по горло со всех сторон, и теперь в своей книге старалась по возможности обходиться без лишней «жути», углубляясь больше во взаимоотношения героев и детективную линию. Но, размышляя о том, кем мог приходиться Лыткин матери Алёны, Ксюша не переставала думать о том, как Артём намекал ей, что она способна понимать подобных ему – при этом в голове тут же всплывала другая фраза, сказанная как-то её мужем в том, другом мире, теперь казавшимся ей таким призрачным – как и сам Гоша. «Ты пишешь о том, чего ты боишься». Да, она, как и все нормальные люди, боялась стать жертвой маньяка. Но теперь, когда это произошло, в данном страхе больше не было смысла. И теперь, столкнувшись в реальности с неописуемым ужасом, Ксюша понимала, что никогда не будет прежней. Как и Артём. Она не сомневалась, что встреча с ней повлияла на него так же сильно, как и её с ним – а может, в чём-то даже сильнее. Да, он рассказывал ужасные вещи, и он же их совершал. Но также Ксюша видела в нём и другую, светлую сторону, которую он сам в себе, должно быть, никогда не признавал. У него могло быть иначе. Сейчас она это понимала. Увы, но эти хорошие черты, ростки жизни в его душе, как в саду, без должного внимания задавили буйно выросшие сорняки, которые некому было уничтожать. Способности испытывать правильные чувства нормальных людей были глубоко погребены под пластом приобретённого равнодушия, злости, обиды и ненависти, но, она верила – и видела – до конца так и не умерли. Будь Артём конченным психопатом, он никогда не стал бы заботиться о ней. Ксюша понимала, что не может винить его в искривлённой картине мира: если она подвергать жестоким испытаниям книжных персонажей, не испытывая при этом мук совести, то для Артёма, благодаря искаженным понятиям, такими персонажами выступали все жители этого мира. Чувство жалости к нему, зародившееся ещё в ту ночь, когда он рассказал ей историю своей семьи, с тех пор, несмотря ни на что, только усиливалось. Что, если Артём, пытаясь постигнуть настоящую суть всего, в итоге потерял самого себя? Что, если настоящим он был не когда убивал, а именно находясь с ней? Когда с увлечением в глазах показывал ей, какие лекарственные травы можно собирать в лесу. И во время жаркого обсуждения её персонажей, когда Артём предлагал самые комичные версии того, как именно мог подняться в девяностые отец Алёны, торговавший на рынке хозяйственной продукцией, смеялся сам и до упаду веселил её саму. Когда готовил её любимую еду, знакомил с интересными книгами и неосознанно прижимался к ней во сне. Ей не хотелось признаваться себе, но даже в постели он был внимательным, ласковым и нежным, а сам факт секса с ним давным-давно перестал её пугать. Ксюша подозревала, что Артём, возможно, и раньше не хотел причинять ей этим боль – просто всему мешали её ужас и его изначальное неумение обращаться с ней. Но вероятность наступления беременности её всё же волновать не перестала. Первые во время пребывания здесь критические дни наступили в срок – хоть и были несколько иного характера – возможно, из-за пережитого стресса и перенесённого переохлаждения. Но с тех пор, как Ксюша перебралась спать к Артёму, между ними всё стало происходить закономерно чаще, и ей оставалось только делать всё от неё зависящее и надеяться на лучшее. Иногда, во время работы над книгой, у неё появлялись стойкие ассоциации с Полом Шелдоном. Разве что Ксюша не приобрела серьёзных физических увечий, отделавшись только заметными шрамами на запястьях, всё ещё отливающих краснотой, условия её проживания были значительно лучше, а сам Артём не являлся сумасшедшим фанатом, жаждущим роман о воскрешении и новых приключениях любимого героя, «убитого» автором в предыдущей книге. Но, тем не менее, Ксения видела – он искренне заинтересован в том, чтобы она продолжала писать. Когда Ксюша показывала ему очередной результат своего труда, Артём с явной охотой изучал его, давал свои, «читательские» комментарии относительно того, как он видит сюжет отрывка в целом, и что бы можно было в нем изменить и подправить для улучшения – как восприятия текста, так и складности повествования. Чем дальше продвигалась их «работа», тем меньше Артём напоминал ей редактора. Нет, он был гораздо большим. Скорей всего, ему можно было дать определение идеального читателя: умел действительно понимать прочитанное, и, что более важно – Вникать в это, тем самым видеть общий замысел автора. А благодаря трезвому и независимому взгляду на текст он легко подмечал недочеты, которые она могла допускать, увлекаясь полётом мыслей. Помимо этого, Ксюша заметила, что Артём, кажется, восхищался самим процессом создания литературного произведения. Один раз он как-то попросил описать, как именно она ощущает его «внутри себя», чем изрядно её озадачил. – Я не знаю, как это происходит, – смущённо промямлила Ксюша. – Новые мысли просто… появляются у меня в голове. Но у меня чувство, будто все они – герои и события, происходящие с ними – и так существовали в мире. В этом, или в другом… эфемерном, – она запуталась. – В общем, они где-то были – просто раньше я о них не знала. Как только узнала – смогла о них написать, чтобы поделиться со всеми. Как-то так, – закончила она, надеясь, что Артём понял хоть что-то из её сумбурных объяснений.