Вика спрашивала с сарказмом, но я-то по голосу слышала, что она в растерянности. – Это не мое предприятие, – с неожиданной жесткостью отрезал Олег. – Я в ловушке, если ты не заметила. У меня вообще-то любимая девушка есть! Я уже свою жизнь мысленно на двадцать лет вперед расписал: как женюсь на ней, квартиру купим, будем детей растить… Слышишь, любимая девушка? Это о тебе, если ты не поняла. Вика молчала. Я так думаю, губы сжимала, чтобы не разреветься. Она впервые услышала, что у него такие планы на их совместное будущее, – иначе точно поделилась бы со мной. – Мне нужно было и от этой щучки увильнуть, и тебя попусту не пугать. Я дергался, как карась на крючке. Вроде бы все продумал! Репетировал свои речи для совместных прогулок. На бумажке их записывал. Она о своем лепечет, а я несу пургу, будто не слышу ее. Мне нужно было изобразить тупицу. И чтобы она ни о чем не догадалась! Вроде как я страшно обрадовался, что меня оценила такая девчонка. И уже мысленно свадебку с ней сыграл. Дорвался деревенский парнишка до своей мечты. – А это не так? – тихо спросила Вика. Олег помолчал. – Вика, моя мечта – это ты… Видишь, я даже Кости не стесняюсь. – А я уже ушел! – Костин голос. – Разбирайтесь сами! Мое дело – подтвердить, что Олежек не единственный, кто попал под этот каток. А уж как он будет выкручиваться, меня не касается. Ладно, ребята, бывайте! Скрипнула дверь. Стало тихо-тихо. Тут я не выдержала. Встала, зевнула во весь рот, будто только что проснулась, выползла из-за ширмы и изобразила на лице удивление. – Ой, Олег… Привет! Как это меня так срубило… Вика, у нас печенье есть? Нету? Пойду куплю… Они не успели и слова сказать. Я натянула лыжные штаны прямо на пижаму, схватила пуховик с шапкой. Ноги в унты – и потопала. Я ходила во дворе кругами, пока не перестала чувствовать пальцы ног. Повалил густой снег, все вокруг окуталось белым-белым! Под каждым фонарем своя отдельная метель – будто ярко освещенное окошко в разные снегопады. Под одним – с завихрениями, а неподалеку сечет снежными хлыстами. Проявлялись и пропадали в метели прохожие, собаки, машины… И только наше окно, под которым я шаталась туда-сюда, светилось на втором этаже, как маяк. Когда я вернулась, они сидели на диване в обнимку. Довольные, как дураки! У Вики щеки пунцовые от счастья. Мне вспомнилось, что слову «пунцовые» меня научил Карамазов. Без него я была бы просто мычащей коровой. Знала бы полтора десятка слов, как та тетка из несмешной книжки, которую Карамазов почему-то считал самой уморительной на свете. Читает – и хохочет. А что в финале человека зарезали, это как будто ничего не значит! Как я жалела, что Карамазов исчез и не может узнать, какой жизнью я теперь живу. Он бы порадовался за меня. И еще я отчаянно ругала себя, что никогда не говорила ему по-человечески «спасибо». Не говорила, что понимаю, как много он для меня сделал. Это был мне урок на будущее: успевать говорить нужные слова хорошим людям. Хоть в суматохе, хоть на бегу – но успевать! – А где печенье, Санька? – весело спросил меня Олег. – Съела по дороге? Я и забыла, что соврала про печенье. – Такую новость, девчонки, не печеньем надо отмечать! – Он поднялся и протянул руку Вике. – Поехали кутить! Я угощаю. Глава шестая Вику уволили из кафе, когда она была на восьмом месяце. Она засела дома и принялась вязать пинетки. Я готовилась к ЕГЭ. Олег твердо сказал, что о моей работе и речи идти не может. Я должна учиться. Он будет нас содержать. Они с Викой договорились расписаться вскоре после родов – ей не хотелось идти в загс с животом. Кажется, она боялась, что будет выглядеть как одна из тех девчонок, при которых трутся унылые женихи, и, если бы не пузо, черта с два они согласились бы на регистрацию. Как по мне, расписываться им надо было немедленно. Чего тянуть-то? Но моя сестра – гордячка. И упрямая как осел. Я малость погундела, а потом решила, что это их дело, меня оно не касается, так что нечего лезть. Олег договорился с лучшей больницей в городе. Съездил, пообщался с врачами, все оплатил. Правда, денег хватило только на сами роды. Наблюдать Вику во время беременности эти крохоборы отказались. Ну и пес с ними! Вика поговорила с заведующей районной поликлиникой, и ее без всяких споров прикрепили к женской консультации. Хотя прописаны-то мы обе были по-прежнему в нашей дыре. Старушонка, не будь дура, не собиралась делать нам регистрацию и светиться перед налоговой. Вика вязала, я училась, Олег вкалывал. Деньги, отложенные Викой – «чаевые», – быстро таяли. И все-таки это время запомнилось мне как удивительно счастливое. Прежде я считала младенцев абсолютным злом. Родила – значит, застряла навечно в пеленках и какашках. Сама себя приговорила к заточению на детской площадке. Шесть лет тюрьмы и качельки. Дети орут, жрут, гадят, визжат и болеют. От них нет никакой радости. Некоторые не умеют нормально спать, – тогда мамаше и вовсе кранты. Считай, обеспечила себе колонию строгого режима. Тебя будут пытать бессонницей, а ты знай делай счастливое лицо и излучай радость материнства. Да тьфу на ваше деторождение. Но наблюдая за Викой, я как-то засомневалась. Она была в таком приподнятом настроении, будто мы не проедали остатки наших сбережений, сидя в съемной комнатушке бывшей общаги. Чаще обычного просила меня читать по вечерам. Слушала с улыбкой, положив руку на живот. Когда ребенок начинал пинаться, живот у сестры ходил ходуном. Жутковатое зрелище! Но она щекотала себе пузо и говорила, что это его пяточка. А вот – макушка! И понемногу я тоже научилась видеть пяточку и макушку. Она рассказывала, как мы будем по очереди возить младенца в коляске. А когда малышка подрастет – УЗИ показало девочку, – сводим ее к нашей реке и лесу. Сначала она будет маленькая, смешная и нелепая. Но понемногу из нее начнет вылупляться человечек со своим характером. Совсем особенный. Однажды Вика произнесла задумчиво, выбив меня из колеи на целый день: – Вот бы она была похожа на тебя, Санька! На меня?! Неужели можно желать ребенка, похожего на меня?.. – Шутишь? Чего во мне хорошего! – Не говори так, – серьезно возразила Вика. – Ей бы очень пригодилось твое умение располагать к себе людей. И выживать в любых обстоятельствах. И еще твоя работоспособность. Твой ум. Твоя стойкость. Никогда не думала о себе в таких выражениях. Стойкость! Ну надо же… А может, трусость? Способность врать самой себе и хамить людям, которые протягивают руку помощи? Меня до сих бросало в краску при воспоминании о том, что я считала тетю Соню тупой коровой. Вечно потеющую, толстую тетю Соню, которая каждое утро пекла мне перед школой блины, чтобы я могла наесться до отвала. И я не защитила Карамазова. И я помогала отцу. И дралась. И желала всем гадостей. Если бы не Вика, я бы выросла именно такой: злобной, мстительной и трусливой. – Ты будешь ей читать, – с мечтательной улыбкой сказала сестра. – А я – петь колыбельные. – Да уж, мне-то петь точно не стоит, – отозвалась я, и мы рассмеялись. Мы много смеялись той весной. И в июне. И в июле. Даже когда Вику с утра до вечера тошнило и она жила на малосольных огурцах и ржаных сухариках, мы все еще смеялись. Даже когда ноги у нее распухали и превращались в слоновьи. Даже когда ее однажды чуть не сбила машина по дороге в консультацию. «Прикинь, Санька, он поворачивает, а поперек всей дороги – Я! Куда ему деваться, бедному!» Мы были такими легкомысленными, как будто знали, что нам предстоит, и пытались вдоволь нахохотаться напоследок. Но мы не знали. Олег строго наказал, чтобы при начале схваток мы звонили только ему. «Я тебя отвезу и буду ждать в роддоме, поняла? Не хочу, чтобы ты ехала с незнакомыми». «А если ты будешь работать и не сможешь отпроситься?» – спрашивала Вика, заглядывая ему в глаза. «Я всех предупредил, – неизменно отвечал Олег. – Меня отпустят. В больнице обязательно должны меня увидеть. Это ведь я заключал с ними договор». Роды сестры я ждала как беду. Сегодня мы еще хохочем – а завтра уже появится младенец, и все наше веселье накроется медным тазом. Вернее, люлькой. Олег сказал, что заранее покупать вещички для ребенка – плохая примета. Он обо всем договорился с друзьями: пока Вика будет в роддоме, нам привезут и колыбельку, и коляску. Все немного подержанное, но чистое и годное. Меня терзали дурные предчувствия. А вдруг Вика умрет? А если родится инвалид? Какая-то часть меня непрерывно билась в истерике. Но ей противостояла другая, со своим собственным голосом, напоминавшим рассудительное бормотание Карамазова. «Не умрет, – терпеливо возражала она. – И ребенок родится здоровенький. А если больной, так вылечим». Меня болтало между этими двумя состояниями, как пустую пластиковую бутылку в багажнике. Одну минуту я была полна благодушного спокойствия, и вот уже лезла на стену от бессилия и невозможности что-то изменить. Может быть, поэтому я и прошляпила настоящую беду. Вика начала рожать девятого августа, рано утром. По нашим прикидкам, ей оставалось ходить еще не меньше двух недель. Как и договаривались, я позвонила Олегу. Он примчался – заспанный, с перекошенным от волнения лицом, – и свел по лестнице Вику, придерживая ее под локоть. Я тащилась за ними с Викиной сумкой. Сестра охала, когда схватки становились особенно сильными, и кряхтела, как старуха. В этот час было тихо-тихо. В рябине суетились какие-то птицы. Они срывали оранжевые ягоды и бросали на асфальт. Помню, что о птицах я думала больше, чем о Вике. Зачем они срывают незрелые ягоды? Почему не едят, а мусорят? Олег даже не обернулся ко мне. Вика чмокнула в лоб и озабоченно сказала: – В холодильнике кефир мог испортиться. Давно стоит. – Вылью, – пообещала я. – И мыло!.. – Она уже сидела в машине, но высунула голову в окно. – Сашка, мыло-то заканчивается! Не купила! – Куплю! Или украду! – зачем-то добавила я. Вика засмеялась этой дурацкой шутке, и они укатили.