– Дай мне недельку, чтобы все взвесить… – Завтра утром скажешь, что ты надумал. На ночь я забаррикадировала дверь в свою комнату. Приперла стулом, сверху взгромоздила груду шмотья. Увенчала башню двумя кастрюлями, вставленными одна в другую. Ночью меня разбудил грохот. Папаша пытался войти и развалил мою башню. Сторожевые кастрюли подняли шум, и он растворился в ночи. Что ему было нужно? Думаю, папочка собирался устроить мне передоз. Я представляла угрозу его налаженному бизнесу. Может, он хотел не убить меня, а лишь припугнуть… Но с моим отцом всегда стоит исходить из худших предположений. Наутро я тщательно продумывала, что скажу при встрече. Показать ли, что я догадалась о его планах? Думаю, он и так это понял. Когда я вышла в кухню, отец сидел в одной рубашке на стуле у окна, закинув ноги на спинку дивана, и курил. Я села напротив, смахнула крошки с грязного стола. Отец взглянул на меня равнодушно, как на полудохлую осеннюю муху. «Скоро сама помрет…» Будет врать, что это мама спьяну ломилась ко мне ночью. Вот тут я чуть не дала слабину. Он выглядел таким хладнокровным! Меня будто под дых ударило. Куда я полезла? Он меня угробит – глазом не моргнет. С чего я решила, что могу диктовать ему условия? Мое вчерашнее поведение выглядело наивным и тупым. Господи, мне через месяц семнадцать. А я изображаю из себя прожженную, опытную женщину. Копирую повадки крутых телок из фильмов… С отцом это не сработает. Не сегодня, так завтра он своего добьется. Позовет дружков, они скрутят меня, а он своими руками вколет смертельную дозу. Никто не будет разбираться, от чего на самом деле умерла младшая дочка Нечаевых. А ведь мне есть куда податься! Директор моей школы при расставании сказала, чтобы я без сомнений обращалась к ней в сложной ситуации. Но потом я вспомнила Вику. И ее младенца, которого увидела только на похоронах. Нет, я не стану просить ничьей помощи. И никуда не побегу. – Значит, врага хочешь завести у себя под боком… – с напускным огорчением сказала я. Папа коротко глянул на меня и снова отвернулся к окну. – Серьезно, ты этот вариант выбрал? Вместо того чтобы сделать из меня… – Друга? – насмешливо перебил отец. Стало ясно, что он слушает очень внимательно. – Твои друзья в овраге лошадь доедают! Нет, не друга. Помощника. Взрастить ценный кадр. – Где ты выражений-то таких нахваталась, Шурка… – От Советского информбюро, – с соответствующим выражением сказала я. Про информбюро и Левитана я знаю от Карамазова. Он мне даже ролики в Ютубе находил. «Внимание! Внимание! Говорит Москва!» До сих пор вылезает в самый неподходящий момент. Но папаша неожиданно засмеялся. Выпустил дым. – Ладно, ценный кадр! Обещать ничего не буду… Я выжидательно молчала. – …просто перетру кое с кем, – нехотя закончил он. – Не откладывай. – Я налила воды, выпила залпом, как водку, и вышла. Останься я еще на минуту, и он увидел бы, что меня трясет. Не знаю, что именно подействовало на отца. Испугался ли он моих угроз или решил, что и в самом деле пора расширяться… Но свое обещание он выполнил. У нас появилась тачка-развалюха, на которой мы лихо гоняли до материка и обратно. Маршрут, который у таксистов занимал около часа, мы проезжали за тридцать минут. Постов на дороге не было, и мы лихачили отчаянно. Тогда-то я и научилась водить. Отец посадил меня за руль, объяснил, как работают педали, и сразу велел выезжать на трассу. Я чуть не поседела от ужаса, а он развалился преспокойно, закинув босые ноги на торпеду, и курил в окно, иногда отпуская шуточки: «Размажет нас, Шурка, под фурой… Не совалась бы ты туда». Мы пять раз глохли, дважды съезжали на обочину, один раз врезались в кусты, когда я перепутала педали. Ремни безопасности – липовые, а подушек и вовсе нет. Но отцу, похоже, происходящее нравилось. Мы забирали товар у папашиного знакомого. Отец связывался с покупателями, я работала курьером. Таких, как я, называли минёрами. Вроде как мы минируем город, ага. Сомнительный юмор. Пару раз приходилось работать трафаретчиком. Я писала на тротуаре или на фасаде по трафарету: «Соль, смеси для курения» – и номер телефона. Объявления долго не жили, но привлекали кого надо. В городе я впервые встретила своих конкурентов. Почти все они были школьниками-старшеклассниками или студентами. Таких, как мой отец, называли диспетчерами. Я отправляла отцу координаты закладки с фотографией. Папаша дожидался от клиента перевода, и тогда сбрасывал ему мою инструкцию. Быстро и просто. Почти все закладчики, которых я видела, были торчками. Однажды папаша и мне предложил: – Не хочешь попробовать товар? Чуть-чуть! Надо же понимать, чем торгуешь… Голос убедительный, улыбка мягкая. – Все бесплатно, богом клянусь! Не думай, что я хочу нагреть руки на родной дочери. Я посмотрела на него, на горку товара на столе… Вспомнила бессмысленный взгляд матери. Промурлыкала в ответ: – Тебе надо – ты и пробуй. И по изменившемуся лицу папаши поняла, что все сделала правильно. Очень скоро мне пришлось узнать, что средний срок работы таких, как я, – около четырех месяцев. А потом задержание и камера. Закладчики – расходный материал. Добраться до них ментам проще всего. Это вам не диспетчера отлавливать! Да и бдительные граждане могут навалять. Как-то раз обнаглевшего закладчика, который неделю подряд прятал товар на детской площадке, обстрелял из окна жилец соседнего дома. В тюрьме оказались оба. Сначала мы с отцом каждые два дня гоняли за новым товаром. Брали небольшими объемами, чтобы если, не дай бог, попасться, то сесть не на всю катушку. Но постепенно и я, и отец расслабились. Куда проще закупиться раз в неделю, а потом спокойно торговать. Однако риск рос. И рисковал, конечно же, не отец. Ему следовало бы опасаться, что при задержании я заложу его первого. Но он не боялся. И подумав, я поняла, что папаша прав. Я ненавидела его всей душой. Но сдавать его ментам я бы не стала. Это скотство. У меня теперь был счет в банке. Каждую неделю я пополняла его. Деньги все прибывали, и я впервые познала своеобразное чувство радости при взгляде на растущую сумму. Прежде деньги означали только выживание. Теперь они гарантировали мое будущее. И посмертное будущее Вики. Во сне ко мне приходила сестра и молча смотрела на меня. Я знала, что означает ее взгляд: тот, кто убил ее, остался жив и через четыре года выйдет на свободу. Вика спрашивала, как я могла это допустить. Почему не кричала на судебном заседании, что перед нами убийца? Почему не заставила следователя поверить мне? В этих кошмарах Вика всегда толкала перед собой коляску. Я подходила, не дыша, откидывала полог… Внутри было пусто. И эта пустота во сне ужасала сильнее всего. Я просыпалась с криком, в слезах. И кто утешал меня? Мой собственный отец. Есть вещи, которых я не могу объяснить. Он баюкал меня, прижимал к себе и шептал, что все плохое позади. Человек, который пытался продать дочь своему приятелю, гладил меня по голове, грел молоко и заботливо размешивал в нем ложечку меда, чтобы я быстрее уснула. Он даже пытался читать мне книжки. Вернее, книжку. Подарок Карамазова, который я всюду возила с собой. Под спотыкающееся отцовское бормотание, ничуть не напоминавшее прекрасный карамазовский баритон, я засыпала и до утра спала без снов. Два месяца подряд мы мотались с отцом из городка на материк, а затем папаша нашел для нас угол в бывшей коммуналке. Это было жилье одного из его многочисленных приятелей. Об участи приятеля я не спрашивала. В соседях у нас жили престарелые пьянчужки, тихие, как покойники. Мы называли наш угол берлогой. Безопасное место. По иронии судьбы комната оказалась похожа на ту, в которой мы с Викой провели два года. Даже трамвай звенел под окнами. Войдя, я подумала, что моя судьба проезжает по одним и тем же маршрутам. Вот я снова с отцом и снова работаю на него. Но это сходство видимое. Приглядываешься – и замечаешь, что и вагоны другие, и пейзаж изменился, и ты уже не тот безбилетный пассажир, каким был в прошлый раз. Я продержалась в закладчиках так долго, потому что была лучше всех. И еще потому, что меня прикрывал отец. Крупные продажники сами сдают курьеров, это давно не секрет. В обмен полицейские не трогают крупного барыгу, зато делают план раскрываемости по мелким наркоторговцам. Всем выгодно, правда? К тому же многие закладчики напиваются перед тем, как выходят в город. Без бухла их трясет. Ты прячешь наркоту на виду у всех, частенько в очень людных местах. Ты можешь попасться на любом этапе. Мне страшно не было. Напротив: когда я выходила работать, мозги словно очищались от примесей. Я становилась хладнокровной, осмотрительной и в то же время азартной. Угрызения совести? Ну уж нет! Каждый нарик, покупающий у нас соль, – просто булыжник в том пути, который я мощу день за днем, час за часом. Каждому своя дорога из желтого кирпича. Не у всех, знаете ли, она приводит в Изумрудный город. Когда сестра была жива, она как-то заговорила со мной о том, что я творила для папаши. – Вика, если это не буду делать я, сделает кто-то другой. Я пыталась объяснить, что наркоман по-любому купит дозу. Так какая разница, кто ее продаст? Отец часто повторял, что мы удовлетворяем растущий спрос населения. Так и выглядит капитализм. В экономике я ничего не понимаю, зато насмотрелась на нариков. Они вызывали только презрение. Никто не подсаживал их насильно. Это был их выбор. Их собственный, ясно? Я здесь ни при чем. Мне казалось, этот аргумент ничем не перешибить.